Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - Андерс Рюдель

После парада Гитлер поднялся на трибуну, сооруженную перед главным входом в новый Дом немецкого искусства (это здание, также спроектированное Троостом при личном участии фюрера, находится неподалеку, на краю Английского парка). На фоне длинного ряда колонн его речь звучала особенно эффектно:

Заявляю здесь и сейчас, что я полон решимости – точно так же, как в случае с неразберихой в политике, – раз и навсегда вычистить художественный язык в Германии. Непонятные «произведения искусства», которые можно постичь только с помощью претенциозных инструкций […] не должны более навязываться немецкому народу!

Публика ликовала. Речи Гитлера часто начинались спокойно, тихо, почти робко, пока он постепенно не раскалялся в эмоциональном и агрессивном крещендо. С помощью этой ораторской уловки на партийных собраниях ему часто удавалось довести публику до исступления. Но сегодня агрессия не была предназначена для того, чтобы разжечь массы соратников. Речь фюрера была адресована не его верным партийцам в Нюрнберге – он выступал на открытии музея перед семьями с детьми солнечным воскресеньем в Мюнхене.

Кубизм, дадаизм, футуризм, импрессионизм и т. п. не имеют никакого отношения к немецкому народу. Все эти термины ни стары, ни современны, это всего лишь напыщенная болтовня людей, которым Господь отказал в истинно художественной одаренности…

– вещал фюрер. «С каждой фразой Гитлер распалялся все больше и больше. Он кипел от злости. Слюна летела брызгами изо рта, так что даже ближайшие соратники смотрели на него с ужасом», – пишет историк искусства Пауль Ортвин Раве, который в тот день был среди публики.

Закончив речь, раскрасневшийся оратор потряс кулаком на фоне синего неба: «С этой минуты мы будем вести беспощадную войну, дабы уничтожить все враждебные элементы, стремящиеся подорвать нашу культуру». Гитлер объявлял войну современному искусству, и вряд ли это можно было выразить более однозначно.

Первая Большая немецкая художественная выставка, Grosse Deutsche Kunstausstellung, была задумана как непосредственное воплощение замысла Гитлера создать новое немецкое искусство. Это должно быть чистое, ясное и понятное искусство. Долой странные смешения стилей и эксперименты модернизма! Ежегодные выставки в Доме немецкого искусства должны были стать образцом стиля для немецких художников.

Выставка состояла из восьмисот восьмидесяти четырех произведений, прошедших тщательный отбор, однако Гитлер остался недоволен, хотя и скрывал это от посетителей.

Перед самым открытием, пытаясь представить себе, как воспримет выставку публика, Гитлер сам обошел все залы. Увиденное привело его в страшное негодование. «Никакой выставки в этом году не будет. Присланные работы совершенно ясно доказывают, что у нас в Германии пока нет художников, достойных занять место в этом великолепном здании», – возмущенно заявил он своему другу и личному фотографу Генриху Гофману.

В гневе фюрер приказал немедленно снять со стен восемьдесят четыре картины. А немного успокоившись, сам провел окончательный отбор. Сотни работ, изначально одобренных для выставки, были отвергнуты. Все «не проговоренное до конца», то есть содержащее малейший намек на абстракцию, вызывало у Гитлера крайнее презрение. Надо сказать, что для участия в выставке приглашались все желающие, единственное условие заключалось в том, что конкурсант должен быть арийцем. Критерий, как видим, оказался недостаточно строгим, чтобы сделать каждого претендента истинным художественным мастером Третьего рейха.

Гитлер так нервничал, что позднее приказал Службе безопасности (Sicherheitsdienst, СД) следить за посетителями музея и составлять секретный отчет о том, как реагировала публика.

Гитлер был главным куратором нацистской Германии. Художественные приоритеты Третьего рейха во многом определялись его личными предпочтениями. Однако его вкус был переменчив и часто настолько непредсказуем, что даже ближайшие соратники не всегда могли предугадать, что вызовет восторг у вождя, а что его разгневает. Предугадать гнев, как правило, было гораздо проще, и у Генриха Гофмана это получалось лучше, чем у других. Поэтому вскоре он стал отвечать за отбор произведений, которым раньше занимались несколько уважаемых профессоров-искусствоведов.

Гофман был принят на должность придворного фотографа Гитлера еще в начале 1920-х годов. Со временем они сблизились, Гофман и его жена Тереза вошли в «ближний круг» людей, с которыми Гитлер общался ежедневно. Кроме того, Гофман представил Гитлеру свою помощницу по студии Еву Браун.

Публичный образ Гитлера строился по большей части через призму объектива Гофмана. Очень популярный в то время фотоальбом «Неизвестный Гитлер» как бы позволял заглянуть в частную жизнь диктатора: Гитлер позирует в кожаных шортах, Гитлер на пикнике, Гитлер в лодке, Гитлер посещает художественную галерею. Существовала целая серия подобных фотоальбомов. Названия и прозрачный образный язык сильно напоминают детские книжки, что делает эти альбомы еще более пугающими: «Гитлер строит Великую Германию» (1938), «Гитлер у себя в горах» (1938), «Гитлер в Польше» (1939), «Гитлер на Западе» (1940). На обложке последнего Гитлер сфотографирован на фоне Эйфелевой башни.

Фотомонополия Гофмана приносила большой доход и ему самому, и Гитлеру. Идея Гофмана брать авторские отчисления за те снимки, по которым делались рисунки на почтовых марках, приносила миллионы рейхсмарок в год. По данным Федерального статистического управления ФРГ (Statistisches Bundesamt), одна рейхсмарка 1939 года соответствовует примерно 3,5 евро. Эти доходы Гитлер потратил главным образом на свою художественную коллекцию. Каждый год на Большой немецкой художественной выставке он покупал до двухсот произведений искусства.

Любопытным посетителям, в июле 1937 года бродившим по залам Дома немецкого искусства, были представлены ничем не прикрытые фантазии и чаяния нацизма. Стены залов в основном украшали пейзажи, жанровые зарисовки из деревенской жизни, живописные портреты сильных мускулистых крестьян с плугом – настоящих богов, рожденных матерью-землей, безгрешных и в расовом отношении безупречных, и плодовитых женщин за простой домашней работой в окружении белокурых детей (кисть живописцев исподволь пропагандировала натализм – демографическую политику нацистов, направленную на поощрение рождаемости).

Эти картины в полной мере отражали идеалы Völkische. С полотен, изображающих ландшафты и интерьеры, струились образы доиндустриального мира, в котором машины, автомобили и фабрики казались явным анахронизмом.

С зарисовками из народной жизни контрастировали батальные полотна. Здесь машинам и войне придавался почти божественный статус. Идеализация фронтового опыта была характерна для так называемой «литературы фрайкоров» (участников добровольческих корпусов). В 20–30-е годы появилось много популярных романов, воспевавших войну. Фронтовые переживания описывались как мгновения, раскрывающие истинную сущность человека, возвышающие его и дающие выход внутренним стремлениям и экстатическим чувствам, неподконтрольным разуму. Это была идеализация борьбы и насилия, где морали не было места. В живописи это воплощалось как схваченный на лету миг: например, солдат, который встает из окопа навстречу верной смерти. Потому-то нацистов так и возмутил Ремарк, развенчавший романтический миф о войне. Но Гитлер и другие нацистские идеологи умело внушали людям, что такой «возвышающий» опыт можно обрести не только на фронте, ибо все человечество объято вечной расовой борьбой. Прозорливый критик наверняка разглядел бы в этих картинах те ужасы, которые вскоре станут реальностью.

Третья тема выставки была крайне далека от предыдущих и не имела ничего общего ни с пашней крестьянина, ни с полями сражения. Это были этюды обнаженной натуры, представленные в основном в отделе скульптуры. Звездой выставки был любимый скульптор Гитлера Арно Брекер, который участвовал и в работе жюри. Мощные фигуры арийцев максимально точно соответствовали представлению Гитлера о германском Ренессансе. Идеализированные портреты людей были выполнены в греко-римской традиции, способ изображения тела отражал расово-биологический подход художника. Нацистская художественная политика была столь строга в вопросах формы, потому что понимание важности формы было частью расового сознания. Физический дефект – нарушение законов формы – был нарушением расовых законов. Огромные, словно готовые взорваться лбы, широкие скулы и подбородки входили в расовый канон, хотя сегодня они и кажутся нам неестественными.

Был в этом и налет эротики. Взять, например, еще одного любимого нацистами скульптора – Йозефа Торака. В эссе «Магический фашизм» Сьюзен Зонтаг пишет:

Живописцы и скульпторы нацистской эпохи часто изображали обнаженную натуру, но им запрещалось показывать какие-либо недостатки или уродства. Их ню выглядят как картинки в спортивных журналах, похожи на плакаты – ханжески асексуальные и в то же время порнографические, поскольку их совершенство – плод чистой фантазии[5].