Властелины удачи - Гарольд Роббинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мори пожал плечами:
— Ну… Пойдем. Выпьем за встречу. Что тебе налить?
В тот вечер Мори рассказал Неваде, сколь деликатное у него положение и чем чреват любой неверный шаг. А заодно поинтересовался у давнего друга насчет денег для покупки доли в «Часах».
— Ты хочешь, чтобы тебе принадлежала часть заведения, — констатировал Невада.
Мори кивнул.
— Сколько это будет стоить?
Мори пожал плечами. По меркам двадцать девятого года двадцать тысяч долларов были огромной суммой. Мори поклялся, что вернет их. Их хватило, чтобы купить «Часы», не часть, а целиком.
3
Мори выплатил Неваде все двадцать тысяч, хотя на это ушло пятнадцать лет. А двумя годами после получения ссуды он оказал Неваде одну услугу, о которой тот, возможно, и не узнал.
Невада ждал Мори на платформе. В Техасе Мори бывать доводилось, а вот в Калифорнии — нет. Его встретили ослепительное солнце и удушливая жара. Невада усадил его в роскошный «дюзенберг» с откидным верхом. Они уселись на заднее сиденье, и под палящими лучами солнца шофер помчал их по обсаженным пальмами улицам к голым холмам, утыканным роскошными особняками.
У Невады дом был без особых архитектурных излишеств, но тем не менее чувствовалось, что принадлежит он кинозвезде.
Невада познакомил Мори с женой. Чувствовалось, что ей в этом доме как-то не по себе. Ровесница Невады, смуглолицая, пухленькая, она всем своим видом показывала, что жизнь в роскоши для нее внове и она не знает, как себя вести. Она, похоже, понятия не имела, что такое купальный костюм, а потому плавала в бассейне за домом голой, пока Мори и Невада сидели в шезлонгах у бортика и говорили о давно ушедших днях.
После обеда, когда женщина помыла посуду и ушла спать, Невада и Мори с сигарами и виски расположились в гостиной. Невада рассказал Мори о случившейся с ним неприятности.
— Помнишь Толстяка Эрбакла? — спросил Невада.
— Конечно. Его обвинили в изнасиловании.
— Да. Потом выяснилось, что он ни в чем не виноват, но карьера его рухнула.
— Не хочешь ли ты сказать…
— Вот-вот, — буркнул Невада. — Я этой девушки в глаза не видел. Но ее мать заявляет, что она беременна, а я — отец ребенка. Девушке к тому же пятнадцать лет. Черт, даже если они ничего не докажут, а эта история попадет в газеты, Неваде Смиту уже не сняться ни в одном фильме.
— У меня такое ощущение, что они хотят что-то на этом поиметь.
— Естественно. Они уже попросили денег.
— Какое бесстыдство, Макс. Как ее зовут?
— Эмили. Эмили Уайт. А мамашу — Руби Уайт.
Мори покачал головой.
— Какое бесстыдство, — повторил он.
На следующее утро Мори позвонил в пять-шесть мест, давая знать, что казначей Пурпурной банды в городе и хочет поговорить с ответственным человеком по личному делу. Естественно, в Лос-Анджелесе нашлись люди, желающие помочь представителю Пурпурной банды.
Тремя днями позже, когда он и Невада сидели за столиком в «Браун дерби», Мори позвали к телефону. Звонивший подтвердил, что Руби Уайт действительно угрожает подать на Неваду Смита в суд. Ей уже мало признания отцовства. Она намерена обвинить Неваду в изнасиловании своей несовершеннолетней дочери. Точно так же она угрожала и Френсису Башману. Тот предпочел откупиться от нее.
— Хотите, чтобы мы с ней разобрались? — спросил собеседник Мори.
— Я был бы вам очень признателен.
— Считайте, что вопрос решен.
На следующее утро газеты сообщили об автокатастрофе с фатальным исходом. Руби Уайт выпила перед тем, как сесть за руль, и на береговой автостраде вошла в поворот, не сбросив скорость. Ее «бьюик» пробил ограждение и слетел с обрыва в океан. Руби и ее дочь погибли.
Мори не рассказал Максу о том телефонном разговоре. Если Макс и догадался, то тоже оставил свои мысли при себе. Поезд ушел, а Макс не любил говорить о том, что уже невозможно изменить.
4
Суббота считалась в «Часах» самым хорошим днем. Люди приходили рано и засиживались допоздна. Треть продаваемых за неделю виски и пива раскупалась в субботу. Именно в этот вечер девушки зарабатывали большую часть недельной выручки.
В субботу, 30 ноября 1931 года, перед самой полуночью в кабинет Мори зашли трое.
— Лживый жиденыш! — воскликнул один. — Будешь знать, как обманывать.
И началось избиение. Никакого сопротивления он оказать не смог. Они ушли, оставив Мори лежащим на полу без сознания. Ему сломали нос, челюсть, скулу и два ребра.
Только через шесть дней детективы смогли допросить его в больничной палате.
— Говори, Коуэн, кто это сделал?
Мори покачал головой.
— Не знаю, — процедил он сквозь зубы.
Проволока, стягивающая челюсти, не позволяла раскрыть рта.
— Все ты знаешь!
Мори вновь покачал головой:
— Нет.
— Омерта, значит, — пробурчал детектив.
Копы уже начали осваивать итальянский язык. Они говорили о Черной руке и использовали слово omerta, когда имели в виду закон молчания.
Мори попытался улыбнуться:
— С чего мне молчать?
— Ты мог научиться их штучкам. Полагаю, уже научился.
Разумеется, он знал, кто его избил. Не понимал Мори другого: за что?
Это ему объяснил Огненная Голова, когда пришел навестить его. Рыжеволосый сел на кровать, взял Мори за руку.
— Это ошибка. Нам сказали, что ты продаешь пиво, сваренное кем-то еще. Это ложь, теперь мы все выяснили. Поздно, конечно, но выяснили. Мы загладим свою вину, Мори. Мы о тебе позаботимся.
Мори кивнул и криво улыбнулся.
— Хорошо, — пробормотал он.
— И ты не раскрыл рта, — добавил Огненная Голова.
Потом улыбнулся, вспомнив, почему Мори не может раскрыть рта.
— Ты понимаешь, о чем я? Ты ничего не сказал копам. Мы это не забудем, Мори. Такое забывать не принято. Всегда останутся люди, которые будут это помнить. Тебя не бросят.
Огненная Голова сказал правду. С тех пор Мори стал всеобщим любимчиком. Его же незаслуженно избили, а он не выдал тех, кто это сделал. Огненную голову скоро арестовали и приговорили к пожизненному заключению. Пурпурную банду разгромили. Но люди, которые помнили о благородстве Мори, остались. И ему всегда приходили на помощь.
5
От одного, правда, его уберечь не смогли. Детективы из Толидо сильно рассердились. Они знали, кто избил Мори. И давно хотели засадить этих громил за решетку, но доказательств их вины собрать не могли. Вот и теперь человек, которого они избили, не желал давать показания.
И в другую субботу, 23 января 1932 года, в «Часы» ворвались агенты местного отделения Федерального управления, контролирующего выполнение закона о запрещении торговли спиртными напитками. Мори вывели из Дверей в наручниках и препроводили в тюрьму округа Лукас. За много лет работы «Часы» не трясли ни разу, но детективы Толидо потребовали провести там проверку. Закон по-прежнему запрещал торговлю спиртным. За это редко кого сажали за решетку, дело шло к отмене «сухого закона», но иной раз такая зацепка приходилось очень кстати, если хотелось вставить палки в колеса какому-нибудь политику или наказать такого, как Морис Коуэн.
В холодный февральский день Мори, опять в наручниках, дрожащего от страха, ввели в каменные ворота печально знаменитой тюрьмы штата Огайо. Ему было восемнадцать, когда его привезли в тюрьму под Плэкумайном, молодого и полного сил. Теперь, в пятьдесят, он не знал, протянет ли за решеткой три года.
Как и в Плэкумайне, первый день был самым худшим. Начальник тюрьмы полагал, что вновь прибывшего надобно встречать так, чтобы тот, взрослый мужчина, заплакал. Шесть или семь часов Мори провел в чем мать родила. До того как получить тюремную одежду, новички помылись в душе, побывали у врача и дантиста, у них сняли отпечатки пальцев, их сфотографировали, прочитали лекцию о внутреннем распорядке. И перед каждой дверью им приходилось томительно ждать. Наконец, уже в тюремной одежде, их строем провели через двор в лабиринты гигантской тюрьмы. Покормили в столовой. А затем распределили по камерам.
Сравнивая тюрьму в Огайо с луизианской, Мори отмечал, что в чем-то ему было легче, а в чем-то труднее. В ножные кандалы заключенных не заковывали, но собирали их в команды и строем водили из тюремного блока в столовую, на работу, обратно в столовую и назад, в камеры. Только с пропуском, подписанным охранником, заключенный мог в одиночку появиться во дворе, направляясь в лазарет, библиотеку, часовню.
Учитывая возраст Мори, никто не испытывал желания взять его «жены», так что к нему не приставали. И он уже не был единственным евреем на всю тюрьму. Наоборот, их хватало с лихвой, и по воскресеньям рабби читал желающим проповедь в тюремной часовне. Работал Мори на маленькой фабрике, где заключенные изготовляли пластины под автомобильные номера. Шесть часов в день он сидел на жесткой скамье, засовывая пластины в конверты из плотной коричневой бумаги.
