Таящийся ужас 3 - Владимир Гриньков

— Какая слежка? — опешил я.

— Ваше недоумение лишь подтверждает наши предположения. Ваш товарищ, — Тадеуш кивнул на Толика, — проявлял чрезмерное любопытство, когда мы беседовали с одним из наших потенциальных компаньонов.

Я поднял руку, прерывая его:

— Я понял, о чем вы говорите — о баре «Интуриста». Поверьте, это было случайное совпадение — то, что вы и наш сотрудник там встретились.

— Мы тоже так сначала подумали, — жестко сказал Тадеуш. — Но сегодня мы узнали, что человек, с которым мы беседовали в баре, арестован.

— Соколовского арестовали? — вырвалось у меня.

Поляки переглянулись.

— Все это слишком некрасиво выглядит. Мы знаем, что у вас были трения с паном Соколовским, но методы, которые вы применяете в борьбе со своими конкурентами…

— Я не знал, что его арестуют! — крикнул я. — Не знал, поймите!

Тадеуш резко встал.

— Мы не хотим иметь с вами дела. Очень жаль потерянного времени.

Они вышли, даже не прикрыв за собой дверь. Я услышал, как на улице взревел двигатель их автомобиля.

— Неужели то, что они сказали, — правда? — спросил Толик, во все глаза глядя на меня…

Мне хотелось убить его сейчас за этот вопрос.

Дверь я открыл своим ключом. В квартире было тихо. Я заглянул на кухню, Светки там не было. Странно, что она не вышла из комнаты на шум открываемой двери. Я медленно пошел по коридору в зал. Я шел и ждал, что сейчас она выйдет мне навстречу, но было тихо, и только дядя Леша посапывал в спальне. Я вошел в комнату и наткнулся на Светку. Она стояла, притаившись, у стены и держала в вытянутой руке баллончик с газом.

— Что будем делать с дядей Лешей? — спросила она меня, разливая по тарелкам борщ.

— Папрыкина приходила сегодня?

— Врач-то? Приходила.

— Что она говорит про него?

Светка села напротив меня и тяжело вздохнула.

— Она сказала, что надо его везти обратно в больницу. И еще… Она говорит, что лучше бы нам оставить надежду.

Я пристукнул кулаком по столу:

— Вот дура! Как она может такое говорить — ведь она врач!

Светка придержала мою руку своей:

— Врачи обязаны говорить ложь во спасение, но у нас другой случай, Эдик. В этой лжи никто не нуждается. И ты, и я понимаем, что дяде Леше в больнице будет лучше, чем здесь. И еще мы понимаем, что надежды у нас действительно осталось мало.

Я вздохнул.

— Только не вздыхай так, — попросила она.

— Хорошо. Я подумаю о том, что ты мне сказала. Кстати, когда у тебя следующий зачет?

— Завтра. В десять часов мне надо быть в институте. Наверное, не пойду.

— Не выдумывай, я завтра с утра смотаюсь в контору, а часов в девять вернусь, чтобы подменить тебя здесь.

— Ты ешь, пожалуйста. Борщ совсем остыл.

— Угу.

Я следил, как она ест, и думал о своем. Что нам делать с дядей Лешей? И дядя Леша ли лежит сейчас там, в спальне?

— Слушай, Светка. Тебе никогда не снился такой сон: будто ты стоишь у входа в огромную трубу, и где-то в ее конце слышится манящая музыка и виден свет?

Она подняла на меня удивленный взгляд и покачала головой:

— Нет. А почему ты меня об этом спрашиваешь?

— А почему бы мне тебя об этом не спросить? — в тон ей ответил я.

— Да просто странный вопрос.

— Ничего странного не вижу. Ты вот лучше скажи мне: ты веришь в загробную жизнь?

— Нет, конечно.

— А почему «конечно»?

Она пожала плечами:

— Ну, это в общем-то все знают.

— Мне сказали, что наш дядя Леша, когда у него не работало сердце, видел себя как бы со стороны.

— Это ты о душе решил со мной поговорить?

Я поморщился:

— Ну, не обязательно это так называть. Просто он чувствовал и слышал все вокруг в тот момент.

— Откуда ты можешь знать, что именно он чувствовал?

— Говорят, что известны случаи, когда людей возвращали к жизни и все они рассказывали практически одно и то же: они видели себя со стороны, видели, как вокруг них суетятся их близкие и еще — вот эта огромная труба и музыка.

— Ну, этому можно найти объяснение, — пожала плечами Светка. — После того как человек умирает, его мозг еще функционирует несколько минут. Ну, не так, как в обычных условиях, но все-таки какие-то образы он еще рождает. Картина, возникающая в умирающем сознании, всегда одна и та же. Возможно такое? А почему бы и нет? И если человека приводят в чувство, ему вспоминается то, что он видел. Это что-то вроде сна, понимаешь?

— Но почему эта труба никогда не снится? Почему ее видит только умирающий человек?

Светка вздохнула и опять пожала плечами:

— Эдик, мало ли загадок у природы? Может быть, все это неправда?

Может, и неправда. Но что же тогда увидел там дядя Леша? Увидел и теперь не хочет возвращаться.

Ближе к вечеру позвонил Николай Никитич.

— Я ждал вас сегодня, — сказал он. — Мы с вами договаривались — помните?

— Да, точно, — сказал я. — Вы уж нас извините, не смогли мы. Может, завтра?

— Давайте завтра, — согласился он. — В девять утра вас устроит?

— А после обеда можно? С утра вряд ли получится.

— Хорошо, тогда в два часа. Договорились? До встречи.

— Подождите, не кладите трубку, — торопливо сказал я. — А вы что — арестовали Соколовского?

— Мы сейчас с ним работаем, — ответил Николай Никитич после небольшой паузы. — А вы откуда об этом узнали?

— Знакомые рассказали. Значит, завтра в два? До свидания. — И я положил трубку.

На душе было тоскливо.

— Светка, ляжешь сегодня в зале на диване, а я устроюсь на раскладушке рядом. В одной комнате вместе пока будем спать.

Она ничего не ответила, и я повернулся к ней, чтобы убедиться, что она слышала мои слова. Светка плакала, закрыв руками лицо.

Я толкнул дверь нашей конторы и застыл на пороге. У стола сидел Соколовский и лениво стряхивал с сигареты пепел. При моем появлении Толик сказал «здрасте» и метнул быстрый взгляд на Соколовского. Тот уже расправился с пеплом и воткнул сигарету себе в рот, по-прежнему не обращая на меня ни малейшего внимания.

— Толик, выйди, погуляй немного, — попросил я.

Толик вышел. Соколовский, не отрывая взгляда от дымящегося кончика своей сигареты, процедил сквозь зубы:

— Это ты решил таким способом от меня избавиться?

— Каким способом? — спросил я, чтобы хоть как-то потянуть время.

— Не взбрыкивай, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Милицию ты на меня навел?

— Никого я на тебя не наводил. Они спросили, есть ли у меня конкуренты, которым я могу мешать, — я сказал, что есть. Они потребовали фамилию — я им ее назвал.

Он наконец оставил в покое свою сигарету и повернулся ко мне. Глаза у него были какие-то озорные, словно он собирался сейчас сказать что-то очень смешное.

— Милиция заинтересовалась тобой не потому, что сейчас мы мешаем друг другу, — сказал я.

— Какова бы ни была причина, могу сказать тебе одно: ты сделал очень большую глупость, и тебе еще придется о ней пожалеть. — С этими словами он встал и пошел к двери.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— То, что ты — труп. — Он остановился в дверях и после небольшой паузы добавил: — Это, конечно, выражаясь фигурально.

Я нагнал его уже в конце лестницы, схватил за плечо, развернул и прошипел прямо в лицо:

— Если только выяснится, что все происшедшее твоих рук дело, я убью тебя.

— А что именно стряслось в датском королевстве? — поинтересовался он, прищурясь.

— Я говорю об убийстве моей родственницы, — ответил я и, видя, как быстро белеет его лицо, добавил: — О зверском убийстве.

— Это не я, — сказал он, пятясь вниз по лестнице и оступаясь. — Не я.

И я понял, что он говорит правду.

Я вернулся в комнату. На столе лежала неразобранная почта, целый ворох писем. Я смотрел на них и с удивлением осознавал, что все эти конверты не представляют для меня никакой ценности. Я понимал, что за каждым из этих писем — кусочек моей работы, стеклышко в мозаику, которую я беспрерывно складываю вот уже три года. И сейчас, когда я уже начинаю видеть результаты своего труда, оказывается, что все сделанное мной за это время — ничто, я напрасно гробил силы и время. Я суетился, что-то придумывал, рвал жилы и, — зачем? Зачем мы так живем и зачем мы живем вообще? Я не о смысле жизни, нет, я — об ее итогах. Должно же быть там, за порогом, отделяющим мертвых от живых, что-то такое — светлое, хорошее, что служит людям наградой за мучения в этой бестолковой жизни. Вы хотите называть это раем? Пусть будет так. Но оно есть, я чувствую. Человек должен быть награжден за то, что жил. И тот, кто волею случая заглянул туда, тот уже не хочет возвращаться. И напрасно мы мучаем дядю Лешу, он увидел то, чего не видели мы, и ему решать, как быть дальше. Возможно, Светка права: там действительно ничего нет, только тлен и вечная память, а предсмертное видение красоты — лишь на те пять минут, пока погибает мозг, после чего — конец. Но вот эти пять минут красоты и музыки, которые приходят только в самом конце, — может, это и есть главная награда человеку за прожитую жизнь? Пять минут, прекраснее которых не бывает.