Субмарина - Юнас Бенгтсон

Бросаю в телефон-автомат пару крон, глядя на мятый листочек, набираю номер.

— Алло, — слышно в трубке, и больше ни слова, просто «алло».

Голос у него хриплый, может, я разбудил его, а может, он слишком много выкурил своих собственных сигарет. Мне нужны польские, говорю ему. Он дает мне адрес на Амагере, спрашивает, когда я заеду. В течение двух часов, отвечаю. Конец связи.

Я иду на Ачагер. Дорога длинная, но больше мне все равно заняться нечем, а на те деньги, что стоит билет на автобус, я смогу купить три бутылки крепкого пива.

Звоню в дверь несколько раз. Наконец на четвертом этаже открывается окно, парень высовывает голову и смотрит на меня. Через минуту домофон загудел.

Он ждет меня, стоя в дверном проеме. Ногой удерживает в квартире щенка боксера. Щенок пытается выбраться, а он его отталкивает. Пожимает мне руку, какой-то напряженный. Я понимаю почему, когда мы заходим в гостиную.

Там стоит таитянка. На первый взгляд она выглядит очень молодо. Одета как тинейджер, но морщинки вокруг глаз и рта наводят на мысль, что ей за тридцать.

На меня она не смотрит, глаз с него не спускает. В воздухе чувствуется напряжение, сразу и не поймешь, в чем дело. А затем она продолжает с того места, где они закончили. Орет на плохом английском. Единственное слово, которое я могу разобрать, — «money».

— Да ничего из этого не выйдет, черт подери.

Она снова повторяет свое, на этот раз громче.

— Все, заткнись.

Она машет рукой перед его лицом. Потирает большим пальцем указательный и средний. Интернациональный жест для обозначения денег. Он орет ей в лицо:

— Shut up, shut the fuck up, bitch!

Она не пугается, стоит на своем, повторяет одно и то же, снова и снова, смахивает два блока сигарет с журнального столика, третий кидает в стену и продолжает на него орать. Он хватает ее за руку. Она затихает, для него не составляет проблемы сдвинуть ее с места. Тащит ее за собой в спальню, щенок бежит следом, тявкает и машет хвостом, рад тому, что в жизни что-то происходит. Он открывает шкаф и заталкивает ее внутрь. Закрывает дверь и подпирает ногой. Она кричит, ругается по-тайски. По-английски говорить больше не пытается. Колотит в двери как сумасшедшая, но под его руками они почти и не шевелятся.

— Эй, шеф, дай-ка мне эту штуку.

Он показывает в сторону двери в спальню. Не вижу на что.

— Дай-ка ее сюда.

Я захожу в спальню и вижу у двери швабру.

— Да, вон ту.

Протягиваю ему швабру. Он просовывает палку в дверные ручки. Таитянка все еще молотит по дверям, но силы начинают убывать. Думаю, они со шкафом старые знакомые.

— Ну да, ну да, телка, телка. Можно здесь, а можно взять с собой.

Он выкручивает радио у кровати на полную громкость. Снова иду за ним в гостиную. Он улыбается мне, как бы извиняясь:

— Сколько бы я ни заработал, она все посылает в Таиланд, домой, своему маленькому косоглазому говнюку, щенку.

— Почему ты ее не вышвырнешь?

— У тебя когда-нибудь была таитянка?

Я качаю головой.

— Они просто бешеные. Знают, как ублажить мужчину. Думаю, что сегодня у нее настроения не будет. Но вообще, заходи как-нибудь, попробуй. А я с собакой погуляю.

Он ласкает щенка за ухом. Тот тявкает и покусывает его руку.

— Но нам ведь надо найти тебе курево.

Он собирает с пола блоки и кладет их обратно на стол. Достает спортивную сумку, вынимает другие блоки, кидает на диван.

— В данный момент выбор небольшой. Польских тоже…

— Что есть?

— Есть «Принс». Но это подделка.

— Подделка?

— Сделано на эстонской фабрике. От «Принса» не отличишь, правда не отличишь, но ты попробуй.

— Невкусные?

— По мне, так да, но народ все равно берет. Говорю тебе по секрету как другу Кемаля.

— А что еще есть?

— Есть греческие. Хорошие, крепкие.

— Курить можно?

— Да это хорошие сигареты, их королева курит. И я. Королева и я.

Он угощает меня из пачки на столе. Делаю пару быстрых затяжек. Я не курил с ночи, как кончились сигареты. Табак раздирает легкие и оставляет горький привкус на языке. Я покупаю два блока.

Вот мой новый телефон.

Он достает бумажку и записывает для меня номер.

— Какое-то время по старому меня не будет.

Он берег собаку на поводок и выходит вместе со мной. Говорит ей: «А теперь мы с тобой погуляем». В шкафу всё стучат.

Прачечная самообслуживания открыта двадцать четыре часа в сутки. Камера на потолке сонно поворачивается то вправо, то влево. На случай драки, насилия, вооруженного нападения. Но в основном, наверное, чтобы отпугивать наркоманов. Чтобы они здесь не кололись. А неплохо было бы: со светом-то и проточной водой. На Ивана никто внимания не обращает, может, просто наплевать, а может, он не смотрится таким жалким, таким бездомным на мутном черно-белом экране. Но еще вероятнее, что запись просто никто никогда не смотрит. О ней вспоминают, только если что-нибудь разбито или на полу нашли кровь.

Я сажусь на лавочку с ним рядом. Ходил весь день. Время позднее. Только очутившись перед прачечной, я понял, куда меня занесло. Понял, что я хотел сюда прийти. Что не ноги виноваты, не одни только ноги.

Иван смотрит на меня так, будто я снова собираюсь его ударить. Как будто прошлый раз не считается. Прошлый раз, когда мы сидели на лавочке у Озер и разговаривали, не считается. Как будто, если мы встретились в прачечной, я должен его побить. Везде свои правила. В библиотеке надо соблюдать тишину, в прачечной — получать тумаки. Эта невразумительная логика до сих пор помогала ему выживать на улице. Только встретившись со мной глазами, только когда я поздоровался, так тихо, как мне удалось на фоне шума от сушки, и сел на лавку чуть в стороне от него, только тогда он осмелился выдохнуть. Через две недели он будет есть с руки, через две недели обезьяны примут меня в стаю.

— Хочешь, пойдем отсюда, Иван?

Он кивает, встает.

— Не будешь ждать одежды?

На секунду на его губах появляется подобие улыбки.

— Она сама о себе позаботится.

Он идет за мной по улице.

— Ты мог бы пойти в ночлежку. Если ты не пьяный, не обкуренный, они найдут для тебя кровать. Я знаю.

— У меня есть где жить.

— Ты сидишь в прачечной, да?

— Нет, у меня есть где жить.

Мы покупаем пиццу, Иван смотрит, как кладут начинку. Ветчину, сыр, шампиньоны, его глаза следят за каждым движением.

Иван вынимает одну пиццу из коробки и ест на ходу, показывая дорогу.

Он протягивает руку и улыбается:

— Это здесь.

Двухэтажный дом, вероятно, это был завод, пока не сгорел. Мы во внешнем Нёребро[10] или где-то на Северо-Западе, в каком-то переулке к переулку, далеко от Нёреброгаде и от машин. Здесь так тихо, неподходящее место для ночных прогулок. Во всяком случае, если ты привлекательная девушка. Мы идем вдоль изгороди из стальной проволоки, пока не доходим до ворот. Иван осторожно снимает с цепи висячий замок, только теперь мне становятся видны следы от молотка. Говорит, что так и было, когда он его нашел. Толкает дверь, мы заходим, он просовывает тонкую руку сквозь ограду и осторожно водворяет замок на место. С дороги не видно, что он взломан. Между плитками на площадке перед зданием вольно произрастают сорняки, сквозь разбитое окно тянутся ветки дерева. Двухстворчатая дверь и табличка, закрашенная черной краской из баллончика. «С той стороны», — говорит Иван, и мы обходим дом и заходим в дверь поменьше, с белой облупившейся краской и отметинами на замке, оставшимися после взлома большой отверткой. Чтобы дверь открылась, ему приходится налечь на нее плечом. Мы проходим по темному коридору, пахнет дымом. Запах усиливается, когда мы входим в комнаты, по-видимому бывшие когда-то приемной и рабочим залом. От мебели отломаны здоровые куски, по столу разбросаны останки телефона, под столом — кусочки серой пластмассы. Оплавившийся компьютерный стул. Стены закопченные, на самом верху видно, что они были рыжими. Рамки с плакатами попадали вниз и разбились. На одном из столов — металлическая рамка, фотография почти сгорела, видна половина лица девочки-подростка и рука, обнимающая ее за плечи.

Пахнет холодным дымом, мочой, испражнениями.

На уголке одного из столов стоит открытая картонная коробка. Сбоку — черные метки от огня, но в целом выглядит неповрежденной. Все вокруг закопченное, наверное, кто-то принес эту коробку из другого места, притащил с собой и оставил. Решил, что она не заслуживает спасения. В коробке полно открыток.

Верхние открытки обгорели дочерна. Мне приходится залезть поглубже, чтобы увидеть, что там такое. Подросток со светлыми волосами и скейтбордом на плече, с плеером на ремне. Улыбается. Бодрый молодой человек. Очень бодрый молодой человек. Смотрит на меня с большой верой в себя и свое будущее. В глазах нет упрямства, он вежлив с бабушкой, не курит гаш до усрачки, не нюхает клей. Многообещающий — вот подходящее слово. Наверняка он сейчас в моем возрасте, надеюсь, что у него все плохо. Надеюсь, у него СПИД.