Страшные сады (сборник) - Мишель Кент

Я знаю об этом, потому что с первого же воскресенья служил ему шофером и помогал иногда добраться до кровати.

Но прежде всех этих хмельных триумфов, в самый первый вечер, я встретил Ингу. Окончательно сбитый с толку, ударив в грязь лицом с ее умершей сегодня мамой и отдавив ей ноги, какое-то время я делал вид, будто ничего не произошло, а она убеждала меня, что я красив, и мы оба одновременно поняли, что нам не стоит спешить. После нашего потерпевшего крушение танго и безумного смеха мы вышли в ночь. Ни украденного поцелуя, ни ее руки в моей руке: просто мы целую вечность смотрели друг на друга, стоя на паперти старой церкви, сгорбившейся в самом высоком месте Петерсберга, где тени облаков омывали наши лица, и ни одного слова, ничего, только зрительный контакт, мы словно принюхивались друг к другу. Даже о встрече на следующий день мы договорились вполголоса, а потом она быстро развернулась и побежала направо по улице, резко взбиравшейся вверх. Friedhofsweg. Сразу после этого ее взлета я подошел прочитать название улицы: «Дорога на кладбище»!.. Я воспринял это как вызов.

И примчался на свидание даже раньше назначенного времени.

Я должен был писать дипломную работу. Об этом ты знал, папа. Работу об открытии спортивных клубов по всем видам спорта и социально-профессиональном составе руководства. И о вероятном нацистском прошлом этих людей. О причастности спортивной среды к национал-социализму Тебя это смешило до икоты, папа: я собирался исследовать главным образом пиво, потому что футбол, всегда и везде, обсуждается в кабаках!.. Но ты снова притворился шутом, чтобы скрыть свое смятение: разве не правда, что ты бы скорее дал отрезать себе язык, только бы не вспоминать, что тебя чуть не убили из-за футбола?.. Ведь именно в качестве репрессий за один проигранный кубковый матч ты из мести французских жандармов стал заложником немцев в 1942 году?.. Разве не так?.. Конечно же так: циничность судьбы стала для тебя очевидна! Внутри же ты покатывался со смеху… В любом случае, я и теперь слышу, как ты насмехаешься надо мной. И не так уж ты был не прав, признаю я сейчас.

На деле же, в то первое утро, с Ингой в качестве экскурсовода, я решил начать свой обход злачных мест с самого важного в моей программе: с футбольных клубов, со спортсменов, которые между 1933 и 1945 годами больше всех сопротивлялись использованию спорта нацистской пропагандой. Как раз для того, чтобы не показаться слабаком перед Хольстеном и потихоньку попривыкнуть к пиву. Однако когда я показал свой план действий Инге, она лишь наморщила кончик носа:

— Fussball… Сплошные кабаки… А лошади тебе не подойдут?.. Меньше будешь писать…

И она рассмеялась своей шутке, шутке, которую я никогда не осмелился бы произнести перед девушкой!.. И тем не менее Инга была права… Для меня осуществить этот план — все равно что проплыть между Сциллой и Харибдой: будь то обычная пивная Хольстен, оформленная, возможно, Теодором, или же местный Версаль, замок с кучей флигельков и манежем для конных прогулок в глубине парка! И там, и там я был как бегемот, вылезший из реки, совершенно неуместный. Инга склонила голову и обмахивалась моим новеньким блокнотом.

Я согласился на лошадей. Отчасти потому, что Шлосс Фазанери, правление конного клуба, находилось за городом, без машины не доберешься. А Инга была обладательницей автомобиля. Но какого!.. Я согласился, еще не видя его, и уже не мог отказаться от своих слов. Пренебречь Ингой в моем положении синего чулка, без средств передвижения, было равносильно самоубийству!.. Твоя «дина-панар» канареечного цвета, папа, та, что ты ревностно хранил многие годы, я над ней жестоко издевался и не собираюсь извиняться. Но, по правде говоря, «уньон» Инги цвета зеленой чащи также напоминал животное: Инга скакала на огромной лягушке, зверьке из мультфильма! Шаровидные навыкате фары, губастая облицовка, напряженный ход, она была готова прыгнуть в любой момент, оттолкнувшись от земли задней осью с колесами… Но на этом сходство заканчивалось: в отличие от твоей доблестной «дины», зверь Инги страдал от серьезного увечья: он не мог трогаться в гору, только носом вниз, потому как, я бы сказал, имел проблемы с кровообращением, что-то с топливным насосом. Если машина поднимала нос, у нее отливала кровь, бензин утекал из двигателя, и она сразу глохла. И тогда приходилось двигать это огромное неживое тело, разворачивать его в нужную сторону собственными руками и ждать, пока закон тяготения завершит остальное и лягушка проснется. Зато этот зверь был самым послушным из всех, какие только могут быть, он мягко скакал, куда тебе надо. Эдакое вызывающее животное, с наклейкой на левом бедре: «Atomkraft, nein, danke!», атомной энергетике нет, спасибо. Наглый идеологический отказ от лица ленивой машины!..

Я согласился, потому что хотел, но также и из-за макиавеллиевского расчета: достаточно было увидеть Ингу краешком глаза, и ай-яй-яй! Платье цвета подсолнуха в стиле Куреж, короткое, короткое, короткое!.. Когда нам пришлось тащить, толкать лягушку, упираться, прыгать за руль, чтобы нажимать рукой на тормоз, пускать в ход коленки и поясницу, как и следовало ожидать, кружева небес разверзлись надо мной, все барабаны Вальхаллы забили в моей груди! И особенно в сильное волнение пришли мои благородные члены… Что не очень-то в вагнеровском духе…

И вот мы уже снова медленно катим под зелеными липами последних дней прекрасного лета, в сторону замка Фазанери, и продолжаем наше узнавание, словно два невинных ребенка, в первый день в детском саду, что придирчиво исследуют друг друга кончиками пальцев, оценивают, принюхиваясь и шмыгая носом, пробуют щеки на вкус кончиком языка, потом берутся за руки и больше уже не расстаются. О, эта чистая, вечная любовь!..

— В следующем году я заканчиваю журналистскую школу… Ты сколько лет?..

— «Тебе…» Мы говорим, тебе сколько лет. Двадцать два. Эх… Я снова готовлюсь к экзаменам в Государственный институт управления. Один раз уже провалился… Но немного не хватило, да, немного!.. Хочу стать высокопоставленным чиновником… А ты?..

Ты или тебе, какой же я кретин! Как будто бы сам я прекрасно говорил по-немецки! Я готов был проглотить свои собственные глаза!

— О чем я… Ах да, извини, возраст: мне тоже двадцать два… И я хочу быть спортивным репортером… Или спортивной?.. Может, на Олимпийских играх в Мюнхене, у меня есть зацепка, мне удастся написать статью… Через одного американского приятеля…

Я знаю, что ты думаешь, папа: что я могу лишь до ора тупо повторять обрывки наших разговоров! Да. От этого больнее всего. Обстановка потерянного времени. Если бы мы тут же начали пожирать друг друга поцелуями, к черту светскость и сдержанность! Но нет, мы даже не видели, каким голубым было небо… Или наши тела, тела бывших врагов, все еще сопротивлялись…

Я мог бы подумать, что в замке нас ждали. Короткая витиеватость Инги, и заискивающий худышка спешил ответить на мои вопросы, одновременно ведя нас на полную экскурсию. Конный клуб — это воплощение местной аристократии. Не правда ли?.. Ja wohl! Вот так мы мелкими шажками скользили по паркету во французском стиле, в фетровых тапках, которые мстили мерзкому французу за поражение Германии!.. Они цеплялись за ножки мебели, застревали на пороге, убегали к черту от слишком большого шага. Я беспрерывно лежал ничком на животе, чтобы вытащить их из-под мебели! Как он был рад, этот тощий лицемер, видеть меня ползающим на брюхе, смешным!.. Кроме огромного стола в стиле рококо, с вырезанной из глыбы столешницей, я помню еще позолоту невиданной роскоши, столовое серебро, фарфор. И пыль, которой я наглотался! Инга испускала охи и ахи, смеялась исподтишка над моими бедствиями. А тот слащавый тип важничал и пялился на ее грудь. Мне, доходяге, казалось, что он смотрит на меня как на следующий трофей в ряду кабаньих голов и оленьих рогов, висевших на стенах, как на будущий предмет псовой охоты, как на животное, которое скоро загонят и превратят в чучело. Конечно же из-за моей внешности. Из его объяснений я понял: для того, чтобы стать членом Конного клуба, за редким исключением надо было быть наследником богатых предков! Каждый, удостоенный этой чести, был под чьим-нибудь покровительством.

Множество промышленников с длинной родословной, еще больше местных мелкопоместных дворян… Возможность вступления осуществлялась согласно цензу, не так ли?.. И меньше определенного дохода, об этом не могло быть и речи…

Он смерил меня таким взглядом, как будто я уже собирался вынуть чековую книжку, добиваясь права вступления в клуб!.. Он ликовал при мысли о том, что меня можно будет отнести к разряду убогих без единого су: отказано!.. Развратник даже принес мне список, с адресами и должностями, и это были сплошные фон-бароны!.. А потом низкая месть труса: ему важно было уточнить, что многие из этих семей серьезно пострадали от войны. И своей плотью, родители — старшие офицеры, погибшие на поле чести; и своим имуществом — заводы, разрушенные бомбами союзников поместья… Не говоря уже об их владениях, вероломно разоренных коммунистами из ГДР, — леса, охотничьи угодья, все эти коллективизированные богатства!