Братья Ашкенази. Роман в трех частях - Исроэл-Иешуа Зингер

— Помни, надо сказать благословение, — напутствует он сына, — и скажи все слово в слово, не тараторь.

С глубоким вздохом он обращается к реб Боруху-Вольфу:

— Реб Борух-Вольф, держите его в руках! Не жалейте на него розог!

Реб Авром-Герш специально отдал старшего сына к реб Боруху-Вольфу Ленчицеру. Мать была против того, чтобы посылать ее деточку, ее Меерла к этому Боруху-Вольфу, потому что он слывет в Лодзи настоящим извергом. Он нещадно лупцует мальчишек во время учебы. Да и нагружает их сверх меры, не выпускает из комнаты с утра до позднего вечера. В четверг он устраивает ночь бдения. Он учит не только Геморе с дополнениями поздних мудрецов, но и толкованиям пшата, чужим, а чаще своим. Однако реб Авром-Герш, как обычно, не желал слушать, что там говорит женщина, и отдал сына именно к Боруху-Вольфу. Он хотел, чтобы на его сыне было ярмо, бремя, чтобы его запрягли в изучение Торы и в соблюдение заповедей. А никто так не держит в ярме мальчишек, как реб Борух-Вольф.

Он уже немолод, реб Борух-Вольф, не вчера родился. Ему уже почти семьдесят. Но он еще крепкий, костистый, жилистый, и руки у него как клещи. Его лицо немного перекошено из-за перенесенной когда-то простуды, подхваченной в сильный мороз во время пешего путешествия Боруха-Вольфа к ребе из Ленчица в Коцк. Правая сторона лица у него приподнята. Одна колючая бровь вздернута, другая опущена. Один ус гордо смотрит ввысь, другой обиженно висит. Так же, как лицо, крив и его мозг. Он никогда не учит с детьми преданий, этих сказок Геморы. Он считает это бабьей забавой, занятием миснагидов[28] и тех, кто не способен к настоящему учению, делом, не подобающим ученому еврею, тонкому знатоку хасидизма. Также не любил он преподавать в хедере Танах и даже Пятикнижие Моисеево[29]. Этим мальчишки сами должны заниматься по субботам, когда они не идут в хедер. Да что там Пятикнижие! Ему не нравятся даже те трактаты Талмуда, что попроще, повеселей, те, что касаются обычаев и праздников. Он любит преподавать сложные тексты, для понимания которых надо шевелить мозгами, трактаты, посвященные проблемам торговли, векселей, нанесения и компенсации ущерба. Еще охотнее занимается он трактатами, толкующими о ритуальной чистоте и нечистоте в Эрец-Исраэль и за пределами Святой земли; а также о порядке жертвоприношений, о том, как коены должны забивать и разделывать овец и коров и сжигать их жир. Трубка реб Боруха-Вольфа, набитая крепким, вонючим табаком, постоянно извергает дым, который щиплет ученикам глаза и дерет их глотки, заставляя вспоминать о дыме, поднимавшемся над жертвенником Храма.

Его учение так же сухо, костляво и жилисто, как его старое тело. Он не подходит к рассмотрению дела прямо, как оно само напрашивается, а обязательно с каким-нибудь вывертом. Он не произносит слов целиком, потому что считает, что хороший ученик поймет его и с полуслова, по намекам. Еще до того, как учитель успеет сказать, ученик должен выхватить слова у него изо рта. Поэтому реб Борух-Вольф говорит с трубкой в зубах и произносит только половинки слов, застревающие к тому же в его густой бороде и усах. Он буквально сыплет всякими заковыристыми вопросами, нагромождая их один на другой так, что иной раз и сам не может из них выбраться. И стучит своим большим чубуком по столу и по спинам мальчишек, погоняя их, как извозчик лошадей, которые не могут вытащить застрявший в грязи воз.

— Ну, бездельники, — скрипит он несколькими оставшимися у него желтыми зубами, — ну, мужичье с рынка, недотепы, негодяи, чтоб на вас обрушились восемьдесят восемь черных лет!

Он лупцует учеников, этот реб Борух-Вольф, колотит их чубуком от своей трубки, бьет их смертным боем без всякой жалости. Он не смотрит, как другие меламеды, на родовитость. Он лупит одинаково и детей богачей, и детей бедняков. Даже обрученным парням с золотыми часами в жилетных карманах он не делает скидки. Мальчишки раскачиваются над книгами, трут лбы, рвутся, как загнанные лошади под свистящим над их избитыми спинами бичом извозчика. Но все зря, они не в силах сдвинуться с места. Уже в который раз они начинают заново. Сперва на святом языке:

— Земля, что за пределами Эрец-Исраэль, делает нечистым…

А потом переводят то же самое на простой еврейский язык и пытаются разобраться с мудреными вопросами, выдвигаемыми по этому поводу законоучителями Талмуда и их собственным учителем.

Реб Борух-Вольф размахивает чубуком, но ничего не получается. Эти иноверцы застряли наглухо. Тогда он берется за Симху-Меера, своего лучшего ученика, илуя. Он никогда не бьет его, только угрожает ему, размахивая чубуком над его головой.

— Ну, Симха-Меер, — кричит он и грозно смотрит на мальчишку правым глазом, тем, что лезет у него вверх. — Скажи-ка им, этим невеждам!

Симха-Меер — самый маленький ученик в хедере. Меньше его нет никого, но именно на него меламед возлагает все свои надежды. Ведь он — украшение хедера.

Симха-Меер не знает ни слова из того, что только что проходили. Потому что все то время, что меламед рассказывал про порядок жертвоприношения в Храме и ритуальную нечистоту еврея, одной ногой стоящего в Эрец-Исраэль, а другой ступившего на чужую землю, Симха-Меер с огромным удовольствием играл с мальчишками в записочки, которые они передавали друг другу под столом. Раскачиваясь над потрепанной книгой Геморы так, что его русые закрученные пейсы, свисающие из-под шелковой шапочки сына хасидского богача, мотаются из стороны в сторону, он сворачивает записочки своими проворными пальчиками. Он умудряется выигрывать гроши у других мальчишек, хотя он моложе их всех, хотя все считают его жуликом, лжецом и шулером. Тем не менее, когда он заводит игру, все по непонятной причине соглашаются с ним играть. Мальчишки знают, что он жульничает, но его ни разу не застукали. Он всегда выкручивается. Точно так же он дурачит и меламеда, запутывает его и выходит победителем. Еще не случалось, чтобы меламед поймал его за руку.

Реб Борух-Вольф идет на разные уловки, чтобы поймать с поличным учеников, не знающих, какое место в Геморе изучается. Вдруг, ни с того ни с сего, учитель прерывает свою речь и обращается к какому-нибудь мальчишке с вопросом:

— Какое место мы читаем? А?..

Когда перепуганный мальчишка указывает неправильное место, кривое лицо меламеда растягивается в довольной улыбке.

— Вот здесь, — бьет он мальчишку чубуком по пальцам.

Особенно ему хочется поймать Симху-Меера. Но это ему никогда не удается. Как бы этот малыш ни был погружен в свои записочки, он всегда успевает следить и за Геморой. Одного взгляда его плутоватых глаз на Гемору ему достаточно, чтобы повторить последние, только что прочитанные слова. Реб Борух-Вольф идет на разные хитрости, чтобы одурачить учеников. Он провоцирует их, ведет, как слепую лошадь в яму. Вдруг он становится добрым, сущим праведником и помогает ученикам.

— Надо ведь сказать, — говорит он с напевом, — что Реувен[30] вино…

— Виновен, — хватаются мальчишки за его подсказку, как утопающие за соломинку.

— Нет, бездельник! — И злобный смех меламеда сливается со щелчком от удара чубуком. — Как раз невиновен!

Изучив его повадки, мальчишки отвечают и прямо противоположное тому, что он предлагает, но тогда реб Борух-Вольф специально подсовывает им правильный ответ, чтобы они заменили его на неправильный. Особенно ему хочется поймать на эту приманку Симху-Меера. Именно потому, что у этого малыша такая хорошая голова, потому, что он никогда не попадается в сети, старику так хочется его поймать. Но Симха-Меер ловко выкручивается. Не зная ни одного слова из изучаемого раздела Геморы, он умудряется тем не менее обойти все ловушки меламеда, разгадать все его хитрости и недомолвки. Внимательный взгляд Симхи-Меера улавливает малейшие признаки скрытых эмоций на морщинистом лице меламеда. Он угадывает цель, которую ставит перед собой реб Борух-Вольф, и проворно, элегантно и плавно ускользает от него.

Когда дела идут совсем плохо, Симха-Меер начинает наседать на учителя, чтобы не дать ему насесть на него, Симху-Меера. Разного рода ораторскими уловками он заставляет реб Боруха-Вольфа произнести первые несколько слов, а потом, словно поймав конец клубка, начинает крутить его, закручивая еще больше. Он делает это легко и непринужденно. И при этом кричит, перебивает учителя, так что старик смущается и замолкает, запутавшись в сеть, которую он приготовил для мальчишки. Реб Борух-Вольф очень волнуется. Его правый глаз поднимается так высоко, что едва не залезает под бархатную ермолку, усы топорщатся, как у кота, упустившего из своих когтей мышь. Ему стыдно перед учениками, что этот малыш так ловко выскользнул из его рук, выставил перед ними на посмешище. Он совершенно подавлен. Он уже хочет остановиться, уйти с достоинством, но теперь его не отпускает Симха-Меер. Как паук опутывает муху паутиной, так запутывает этот малыш своего учителя. На минутку он отпускает его, играет с ним, чтобы тот еще сильнее увяз. Со злобным наслаждением Симха-Меер тянет талмудическую дискуссию, из которой ни он, ни его учитель не знают, как вылезти. Он подбрасывает хитроумные вопросы, выискивает внутренние противоречия, сам отвечает себе, находя подтверждение своим словам в Талмуде. Прежде меламед провоцировал учеников, теперь он провоцирует меламеда, подсовывает ему половинки слов, за которые старик хватается, как утопающий за соломинку, но попадает впросак. Мальчишки щиплют себя, чтобы не рассмеяться в полный голос. Старик корчится от боли.