Арахна(Большая книга рассказов о пауках) - Антология

Затем наступил день, когда я познакомился с девушкой, и в тот день я узнал больше, чем из всех разговоров с Кали. Правда, то, что я узнал, едва ли утолило мое любопытство. Девушка оказалась очень робкой. Она позволила мне немного проводить ее, но была заметно смущена нашей встречей. Она действительно оказалась англичанкой, родившейся в Африке. Англию она никогда не видала и не бывала дальше Порт-Саида, да и то лишь однажды, в детстве. Мать она не помнила и никогда не слышала английского, помимо как из уст отца. Это было почти все, что она мне поведала, но я жаждал сойтись с ней ближе. Во время нашей короткой прогулки я узнал еще несколько важных вещей, включая и то немаловажное обстоятельство, что она была даже красивей, чем я полагал. Она была хорошо образована — профессор, очевидно, был прекрасным наставником — и прочитала множество книг.

На следующее утро я ждал ее на рыночной площади. Она пришла, хоть я и не надеялся. Стоит ли утомлять вас подробностями, джентльмены? Мы встретились снова и снова… Я узнал ее лучше, чем самого себя. Да, я полюбил ее — уверен, что этого объяснения достаточно. В эту первую, быстро пролетевшую неделю нашего знакомства мы говорили обо всем на свете, и только одна тема заставляла ее уклоняться от ответов: ее отец. Лишь об отце она не рассказывала ничего. Когда я заговаривал о нем, она отворачивалась, и на ее лице мелькало что-то похожее на страх; но возможно, я ошибался. Позднее, когда мы сблизились, я заключил, что ее отец — даже если он и был тем ужасным колдуном, каким его описывал Кали — несомненно являлся выдающимся ученым. Я видел это по его дочери. Ее чудесные познания нередко поражали меня, но в отношении каких-то предметов она выказывала удивительное невежество. Человек, которого она называла отцом, вылепил ее разум согласно своим пожеланиям. И все-таки есть нечто в женской душе, джентльмены, что не загонишь ни в какую тюрьму. Я читал по ее глазам, что и в ней пробудилась любовь, пусть ее невинная душа еще этого не знала.

Я еще не назвал вам ее имя. Ее звали Ирен. Ирен Деннем.

— Я очень хотел бы познакомиться с твоим отцом, — сказал я как-то вечером. — Он знает, что мы встречаемся?

Ирен помедлила.

— Я рассказала ему о тебе, Скотт, — призналась она. — И… он был не слишком доволен. Конечно, он тебя не знает. Но когда я предложила пригласить тебя к нам, он страшно рассердился. С отцом это бывает. Иногда мне кажется, что он ненавидит всех белых. Думаю, это потому, что он так поглощен своей работой, которой занимается уже двадцать лет. Но если ты придешь завтра, Скотт…

Я покачал головой.

— Ты же сказала, что ему не нравятся наши встречи…

Затем у меня возникла новая мысль. Нет, я пойду к ним, и более того, постараюсь достичь взаимопонимания с этим человеком. У меня безусловно есть на это право — ведь я собирался увезти Ирен в Англию. Другого пути я не видел. Я должен был завтра же встретиться с профессором Деннемом. Я поделился с девушкой своими планами. Не стану углубляться в детали, джентльмены, но она согласилась. Мы договорились встретиться следующим утром на грязной рыночной площади и оттуда вместе пойти к ней домой.

Кали казался в тот вечер очень встревоженным. Когда я спросил его о причине и рассказал, что на следующий день собираюсь посетить профессора Деннемом, он выпалил, что я скоро умру.

— Чепуха, Кали, — рассмеялся я. — Я ожидаю встретить почтенного старого натуралиста, который станет показывать мне свою коллекцию муравьев и бабочек. Он безобиден. В моей стране никто таких людей не боятся. Их называют учеными, Кали.

— Один черный, он живет за деревней, посоветовал мне следить за мулами, — заметил Кали. — Еще он сказал, что белый колдун ворует у него скот. Зачем ему скот?.. У себя, в своем большом каменном доме, он бросает коров в черные ямы. С каких пор бабочки едят коров?

Я начал сердиться и с удовольствием придушил бы наглого черного мошенника.

— Попридержи язык! — приказал я.

Что с того: когда я выходил из хижины Кали, он все равно курил мою сигаретку. Мне становилось все любопытнее. Завтра, сказал я себе, я узнаю, сильно ли привирал Кали. Его рассказ я расценил как плод живого и творческого, хотя и не очень убедительного воображения. Я был влюблен. На следующее утро, в то самое утро, я до блеска начистил сапоги и надел свои лучшие бриджи. Я отдал бы небольшое состояние за белый тропический костюм главного инженера, но не осмеливался к нему обратиться. Я и так с трудом отпросился на день.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ирен ждала меня в условленном месте. Как же я был восхищен, увидев, что она сменила свое черное, похожее на монашеское платье на более подходящее к случаю! Мне показалось, что она сама его сшила, однако платье прекрасно подчеркивало ее красоту. Я даже не думал, что она так красива. Она была воплощенной мечтой любого мужчины!

— Не знаю почему, дорогой, но твоя предстоящая встреча с отцом почему-то приводит меня в ужас, — прошептала она.

Мы вышли из деревни и стали взбираться на крутую песчаную дюну.

— Не бойся, — успокоил я ее. — Конечно, я не так образован, как твой отец, и возможно, его не заинтересую. Но думаю, мы сможем найти общий язык. Белый человек остается белым, и никакая Африка его не изменит. Готов поспорить, что первым его вопросом будет: «Нет ли у вас случайно лондонской „Таймс“?»

— Белые никогда раньше не появлялись в нашей деревне, — сказала девушка. — И он никогда не соглашался с ними встретиться, хотя один путешественник тоже был ученым, как и он. Мне кажется, он ненавидит всех людей, все человечество. Он разрешил мне привести тебя, но боюсь…

— А тебя он любит? — спросил я.

— Не знаю… Когда-то я была уверена, что любит, как любил мою мать. Он собирал в саду цветы и ставил их на мамину могилу. Но вот уже много лет, как он ожесточился. Он ненавидит весь мир и хочет его уничтожить…

Ирен не договорила и осеклась, словно холодная рука зажала ее розовые губы. Она побледнела, и я увидел, что она дрожит. Когда я стал ее расспрашивать, она с жалостной испуганной улыбкой сменила тему. В эту минуту я почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок, словно над дюнами пронеслось дыхание болот.

Мы продолжали идти дальше в молчании.

— Пришли, — сказала она, когда мы поднялись на небольшой холм. — Вот и дом.

Дом? Значит, таков был ее дом — печальное каменное строение, все осыпающееся, как древние руины? Он казался неуместным посреди пустыни, напоминая развалины Карфагена или какого-нибудь другого древнего города. И это дитя живет здесь! Я задрожал, несмотря на волны жара, то и дело налетавшие на холмы.

Чем ближе мы подходили к дому, тем медленнее Ирен шла, как будто борясь с непреодолимым страхом. Помню, я сделал несколько нарочито веселых и довольно идиотских замечаний… Если честно, мне было не до шуток. У дома я заметил с полдюжины черных рабов, но в самом доме не ощущалось никаких признаков жизни. Было невообразимо жарко, и далеко, далеко на востоке, чудилось, можно было различить тонкую полоску моря. Но я знал, что это всего лишь мираж.

Что сказать? Я встретился с профессором Деннемом. Мы вошли в холл, и я стал гадать, что же это был за человек, так изящно обставивший мрачный дом. Драпри разошлись, и показалось улыбающееся лицо.

— Мистер Скотт, я полагаю?

Мягкий голос соответствовал его внешности. В прохладной полутьме дома — ближайшем приближении к комфорту в раскаленной британской Восточной Африке — я разглядел отца Ирен. Это был человек лет пятидесяти, гладко выбритый, в хорошо сидящем белом костюме. Рот под несколько крючковатым носом расплывался в улыбке, однако в этой улыбке почему-то чувствовалась холодность. Такую улыбку не назовешь радушной. Нет, во внешности доктора не было ничего пугающего: он был примерно таким, каким я его представлял — очки, рассеянные манеры ученого, воплощенный натуралист и исследователь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я поклонился.

— Очень рад познакомиться с вами, доктор Деннем, — сказал я и протянул руку.

Его пожатие было ледяным, а рука отвратительно холодной и влажной — я будто прикоснулся к раздувшейся пиявке. Я вздрогнул и ближе присмотрелся к Деннему. Толстые линзы очков не скрывали дьявольской силы его зеленоватых глаз. Это были одновременно глаза змеи и заклинателя змей. Профессор улыбался тонкими губами, но его глаза оставались бесстрастными, а кожа на высоком лбу недовольно морщилась.