Возвращение мессира. Книга 2-я - Владимир Лисицын

«Бесплатный ужин в стиле „аляфуршет“», – догадался Голицын, с жалостью посмотрев на стоящих у стен гостей, держащих в руках своих блюда и напитки. И тут, его накрыла горячая волна: по салону грациозно прохаживалась вороная кобылица, а по стенам висели картины Репина, Васнецова, Сурикова, Кончаловского, Дейнеки… Голицын ещё раз пробежал глазами по картинам. Нет, ни одной его картины здесь не было.

Чёрная лошадь поравнялась с Голицыным, скосила на него свои большие карие глаза, дёрнула головою, зазвенев серебряной уздечкой и удилами, и демонстративно отвернувшись от него, пошла дальше по салону.

– А насчёт моего запаха, – вдруг стал отвечать, на замечания Голицына, Бэс, – так, пусть нюхают, пусть привыкают. Так распорядился ХОЗЯИН.

– Бэс, сделайте-ка мне чайку, – обратился к нему Голицын, – да погорячей.

– Уже, – сказал Бэс, прекратив свой жонгляж, и достав из-под стойки чашку парящего чая, на блюдце. – Прошу, маэстро!

– Я люблю погорячее! – повторил Голицын, не доверяя такой быстроте обслуживания.

– Я знаю, что вы любите погорячей. Мы уже привыкли к вашим вкусам, маэстро. Пейте на здоровье.

Голицын попробовал чай – он был огненно-горячим.

– Ум-м, хороший чай, – оценил Голицын, и, дожидаясь, пока тот подостынет, стал вглядываться в публику, которая, видимо, частью уже прибыла на сеанс.

Его внимание привлекла высокого роста дама в красном, с золотыми блёстками, длинном платье, с волочащимся по полу, удлинённым сзади, как бы острыми лепестками, подолом. Оно было глубоко декольтировано и на тонких бретельках. Когда эта дама делала шаг, осматривая картины, то из-под платья показывалась её, то одна, то другая открытая босоножка, с красно-золотой перепонкой и пальчиками ног, с чёрным педикюром. На руки её, повыше запястий, был наброшен широкий черный полупрозрачный шарф, свободно опоясывающий её сзади, и ниспадающий ниже бёдер. Тёмно-коричневые волосы её были забраны вверх, и закручены некой трубой, от затылка до лба. Голицын плохо ориентировался в возрастах, особенно – женских, поэтому, он мог бы дать этой даме от тридцати пяти до сорока пяти лет. Она была красива лицом: прямой нос, тёмные глаза с колким взглядом и бровями – вразлёт. Её же морковные губы, с широким разрезом, как будто затаились, и что-то скрывали, боясь невзначай, взболтнуть это – «что-то».

Не отставал от этой дамы её кавалер. Это был коренастый мужчина, лет пятидесяти, с блестящей лысой головой и гладко выбритым лицом, одетый в чёрный смокинг с красной бабочкой, в тон её вечернего платья.

От картин к спинкам стульев и обратно, всё время вояжировала другая дама, в зелёном блузоне, берущим своё начало от её рельефно выделяющейся груди, как бюстгальтер. На талии же, блузон этот подпоясан мужским поясом, и ниспадает он из-под ремня на чёрную пышную юбку, с откровенными вырезами с боков, переплетёнными шнуровкой, через которые видны её чёрные узорные колготы, контрастно выделяющие светящееся тело её ног. Плечи и предплечье рук её были оголены, а от локтей, раздувались широченные рукава из белого пушистого материала, закреплённые на голом предплечье рук, чёрной волнистой тесьмою. На голове её была сиреневая шляпка пирожком и с небольшими полями, одетая набекрень, а из-под шляпки, к плечам спускались густые светлые волосы. На шее же её была безалаберно повязана тонкая полоска из какого-то грязно-сиреневого меха. Под острым длинным носом её были ярко накрашенные губы, сквозь которые она, то и дело, показывала свои белые ровные зубы, толи, улыбаясь, толи, щерясь от негодования на непонятно – что. И вызывающе держа длинные пальцы своих полусогнутых рук, на беспокойно играющих бёдрах.

«Какая экзальтированная дама» – отметил для себя Голицын. И ещё привлекла его взгляд, одна странная пара: он был мал и невзрачен сам собою; с модной небритостью на лице. Одет он был в блестящий, тёмных тонов, костюм. Она же, была этакой молоденькой дамочкой, не тонкой кости. На ней была сплошь чёрная одежда, из лёгких тканей, но вся эта одежда была, казалось, порезана на куски и кусочки, и покроена крайне асимметрично. Так, что кругом и везде мелькали и светились фрагменты её белого тела. А то, вдруг, из-под метущегося по полу, расширенного книзу и украшенного блестящими полосками бирюзовой фольги, подола платья, в полный свой рост – выступала целая оголённая нога её, в тоненьких ремешках чёрных босоножек на невысоком каблуке и с толстенькими пальцами ног, ногти которых были окрашены в бирюзовый же цвет. Жёлтенькие волосики на её головке неопрятно свисали чуть пониже её ушей. Широкие красные губы, маленькие глазки, коротенький носик и всё её личико с острым подбородком – выказывали бесшабашное непослушание. Эта пара ни минуты не находилась рядом друг с другом. Вот и сейчас – она стояла по одну сторону бильярдного стола, попивая белое вино из бокала. А он, смотря на неё в упор исподлобья, и держа в руках её пелерину – стоял по другую сторону стола, ни на секунду не спуская с неё широко округлённых глаз своих.

Потом Голицын перевёл свой взгляд на молодую женщину, в строгом чёрном платье, с короткой причёской, аккуратно уложенных тёмных волос, нервно перебирающую пальчиками рук по своему маленькому чёрному ридикюлю. Рядом с нею находился её мужчина, с седою прядью волос и жирным ртом, жующим бутерброды, чем он и был полностью поглощён.

Далее шли одни мужчины, в общем, одинаково одетые – в тёмные костюмы и галстуки, как правило. Но все здесь собравшиеся были заряжены одним – ожиданием чего-то непонятного, хотя внешне они этого и старались не показывать.

И Голицын принялся за свой чай. Как вдруг, в салон вплыла высокая блондинка, с закрученными змейками пышно разбросанных волос, в красном платье-брюках, пошитым из полу-празрачной ткани в поперечную межу – одна полоса, той межи, непрозрачная, другая – прозрачная, сквозь которую видны были её чёрные тонкие фигурные трусики и такой же бюстгальтер. Это платье начиналось от её маленькой груди и без всяких бретелек. Плыла она в красных же открытых туфлях на квадратных каблуках. За нею, тяжело дыша, и широко раскачиваясь с ноги на ногу, вкатился толстый пузатый мужчина, в расстёгнутом велюровом пиджаке и голубой майке, и держащий в руках своих её накидку из гагачьего пуха. Она огляделась вокруг, взяла у подошедшего мужа или друга, свою гагачью накидку, игриво бросила её себе на голое плечо, и послала его к стойке бара. Он взял со стойки тарелочку с бутербродами, бокал с красным вином, и пошёл к ней, и стал перед ней, и она выпивала и закусывала с его руки, а он стоял, держа тарелочку в одной руке, утираясь носовым платком, другой своей рукою, и при этом, вертя головой по сторонам.

Голицын вернулся к своему чаю, и, взглянув на карлика, сказал:

– Так что, значит, наша баронесса окрестилась в православную веру, и нареклась Александрой?

– Да, – ответил тот, протирая тряпочкой рабочую поверхность стойки бара, – такая судьба.

– Какая судьба? – выпытывал Голицын.

– Да уж, какая выпала, в связи с её созданием, – печально проклекотал тот.

– Но я же не знаю, что было потом – после бани-то, – напомнил ему Голицын.

– А что, после бани-то, – пожал шершавыми плечами Бэс, – она ушла в дом, а рыцари её, не говоря ни слова друг другу, собрались, и разъехались по своим постоялым дворам.

– А утром? – подсказывал ему Голицын.

– А утром? Утром они сидели в сёдлах, и дожидались свою королеву, – приоткрыл продолжение рассказа Бэс. – А когда она появилась в виду их, на своём сером в яблоках коне, то Мурза-Ага, сощурив свои глазки, сказал князю: «Какова бы ни была эта фря, а мы ей хорошего жару дали». И ещё больше сощурившись своими и без того узкими глазами, он зорко и выжидающе следил за лицом князя, исподтишка. Князь же, глядя вдаль, серьёзно ответил на это: «Или она нам дала». И Мурза-Ага залился смехом. Но потом, вдруг посерьёзнев, твёрдо сказал: «Нет, князь, она нас – одной верёвочкой повязала. Шайтан-женщина. Но какого бы – фряжского она ни была рода-племени – я буду служить ей как верный пёс. Ты можешь быть покоен, князь, пока она того желает. Можешь ехать к своей молодой жене. Ждёт, небось, во Пскове?» – И Бэс затих, наблюдая за гостями, и подставляя на стойку новые блюда и бокалы с вином.

– Ну? – коротко спросил его Голицын.

– Не нукайте – не запрягли, – огрызнулся тот. И продолжил свой рассказ – Подскакала к ним баронесса, и сходу шумнула: «Жаль, что у вас не приняты рыцарские шпоры! У нас – первый ритуал посвящения в рыцари – это надевание шпор на сапоги воина! Золотых или серебряных!» – так она с ними поздоровалась. А потом приказала: «Что ж, погоняйте своих коней так, без шпор. За мной, рыцари!» – и они поскакали к церкви. Там её крестил сам настоятель, потому как, получил от неё рекомендательную грамотку, писанную архимандритом Василием. А Василий пользовался большим авторитетом, как в церковных кругах, так и в гражданском сообществе. И всё крещение прошло, как полагается – с наречением нового имени, с обетом отречения от служения дьяволу, – не мной будь сказано, – с окунанием в купель, хождением вокруг купели, надеванием белых одежд и креста, и таинством миропомазания, – закончил он, продолжая следить за гостями.