Внутреннее и внешнее - Туро

– Пойдём, я покажу тебе пустоту.

Он поднялся, отложил гитару и быстрыми движениями, потерявшими неловкость, покинул дом. Я направился за ним по тропе вверх, в горы. Пока мы шли, никто не произнёс ни слова; я выключил диктофон.

Фред заметил высокий ярко-красный цветок и, наклонившись к нему, ощутил его нежный запах. Оттенки спокойствия появлялись на его лице, в его движениях, и так же спокойно двигался прекрасный цветок, колыхаемый ветром, качаясь, и пытался дотянуться своими тонкими лепесточками до неба, затянувшегося светло-серыми облаками.

– Отличное, сладкое лето приходит, правда? – спросил мой впечатлительный спутник.

Я ничего не отвечал, едва поспевая за ним.

Свет неба показался в глазах, мы обогнули холмик, и я увидел, выглядывая из-за деревьев, широкое пустое поле. Мы спустились к нему. Очень высокие колосья, почти дотягивавшиеся до пояса, качались, вместе создавая образ волн бледно-пшеничного цвета. Поле было окружено лесом, но только слева вдалеке виднелись вершины гор: мы могли сверху смотреть на этих великих чёрных гигантов. Но внимание моё отвлёк Фред: он побежал в поле, упал на траву и обнимал колосья, широко раскидывая руки, кружась, перекатываясь. Потом он лёг на спину и стал глядеть на серое неподвижное небо, изредка закрывая на несколько секунд свои большие глаза. Я подошёл ближе, верхушки травинок кололи мои ладони. Ветер создал огромную волну, которая прошла сквозь меня; растрепав мне волосы, воздух заставил мои глаза слезиться. Фред посмотрел на меня, посмеялся и воскликнул:

– Вот она, настоящая пустота!

Звук его крика полетел по воздуху, я утонул в приятном осознанном возбуждении; мне захотелось побежать к нему, прыгнуть на него, дружески ударить его по мягкому плечу, сказать что-нибудь (о, желания жалкой одиночки!). Я постоял минуту; моя грудь высоко поднималась, сердце глубоко билось, на лице сияла улыбка. Вскоре я упал на траву недалеко от него.

– Почувствуй жизнь! – кричал Фред, которому не удавалось успокоиться.

Я не видел его из-за травы, он не видел меня, но скоро он приподнялся, опираясь на локоть, и заметил меня.

– Знаешь, Тоби, это наш дом; природа здесь тиха и неподвижна, и она лечит нас.

– А нас нужно лечить?

– Конечно, жизнь в городе убивает нас. Механизмы, здания; люди, в конце концов. Это ненатурально, понимаешь?

– Понимаю. Сложно это не чувствовать.

– Пойдём; пора двигаться дальше.

Фред пересёк поле, скрылся в лесу, и мы вместе вновь начали подниматься по новому склону, шагая меж мощных сосен и елей. В наиболее открытых местах можно было увидеть берег океана, такой маленький при рассматривании с горы. Блеклые лучи солнца, прорываясь сквозь облака, тускло освещали склоны, обрывы, поле, и берег, и океан, но было очень светло, очень светло и ясно.

– Поле настолько пустое… – говорил Фред, пока мы шли вверх, – пустое, как наши жизни. Ты живёшь, думаешь, чувствуешь, но всё это как-то бессмысленно, что ли… Как бы ни менялись мысли, чувства, они всё равно умрут, когда умрёшь ты, даже если они были переданы людям, оставлены им для памяти. Эти слова произношу я как отчаявшийся художник. Люди забывают всё: историю с её многочисленными войнами по одинаковым причинам и одинаковыми ошибками, пройденными дорогами с их неправильными выборами и решениями; забывают всё. Как периодична человеческая жизнь в своём стремительном ускорении!

– Ускорение должно привести нас к чему-то. Я имею в виду, должно привести к лучшему.

– Верно, я полагаю… Слушай, наступает интересное время, которое, впрочем, всегда было интересным, мы бежим быстрее и быстрее с каждой секундой. В одно время мы стали умнее и глупее, ведь мы и развиваемся, и становимся хуже, и мы падаем. Как бы стены, воздвигаемые нами вокруг и между нами, не остановили бы наше совместное движение! Я уже не упоминаю о повторяющихся ошибках: снова и снова мы будем совершать их, не оглядываясь назад и забывая то важное, что преподносит нам человеческий опыт.

– И что мы должны делать?

Фред серьёзно посмотрел на меня. Мы забрались на скалу, немного прошли поперёк склона и оказались у высокого обрыва. Небо белело над нами. Колючие тёмные кроны деревьев качались, шелестели в потоках воздуха. Перед нами открылся потрясающий вид на склоны и океан, а под нами раскинулась новая пустота, опасная и так же притягивающая к себе.

– Эти слова ломают мне голову всю жизнь, – говорил Фред. – Я, честно, не знаю и сомневаюсь, что кто-то мог бы точно знать. У всех нас есть цель, которую не выбирают, какое-то течение по направлению к ней заложено в нас страшной природой. Течение – её подарок, природа сама есть течение.

– Но мы не поддаёмся ему…

– К примеру, убивая друг друга? Да? Нет, мы закрываемся в созданном нами мире, не стараясь жить по-настоящему. Мы играем, но не живём. Но – кто знает? – может без этого нам не прожить всем вместе?

– То есть так и должно быть? – спросил я.

– Должно быть? Ничего не должно быть каким-то, что-то происходит и происходит, не более. Размышления о том, должно ли что-либо вообще происходить, свойственны только человеку, – прямо отвечал Фред, глядя в сторону океана и иногда заглядывая в мои глаза, немного щурясь.

– Знаешь, – начал я, – это дерево, взгляни, живёт сейчас и погибнет потом. Ты говоришь, это не имеет смысла, но я не могу понять как? Как это может происходить без причины? Может ли случиться, что наше течение, как ты сказал, донесёт нас до ответов на своих волнах?

– Мы даже не представляем, существуют ли ответы, но я точно вижу: оно зря несёт нас куда-то.

– Но так медленно! – вскричал я, не на шутку раздражаясь. – Боже мой, мы говорим слишком образно. Я хотел расспросить тебя о твоём возвращении, но ты толкуешь о том, что жизнь бессмысленна! В таком случае, как ты живёшь и даже работаешь?

– Я не раз пытался покончить со всем, если ты об этом… Но мне не удалось. Я испугался смерти, а сейчас, руководимый чувствами, я нуждаюсь в работе, в творчестве, – глухо ответил Нианг, нахмурившись.

– Вот почему твои первые альбомы были прекрасными: ты был молодым искателем, как я. Как и я, ты хотел погрузиться в неизведанное, испробовать все вина жизни, создавая что-то новое, своё. Ты отлично чувствовал неподвижность, движение; ты рисовал пространство, выделяя его неизменность летящей скоростью; и всё это ты создавал с помощью звука. Я помню, как ты говорил: «Меня не волнует количество распроданных пластинок. Когда, в редком случае, кто-то узнаёт меня, решает подойти ко мне и сказать, что нашёл что-то необыкновенно-красивое в моей музыке, тогда я становлюсь счастливым!» Ты говорил, чувствуя и ни о чём не волнуясь. И что теперь?

– Не знаю, что бы стало со мной, если бы я остался таким, каким был в молодости, и если б я делал