И ад следовал за ним: Приключения - Михаил Любимов

– Именно там? – а в глазах оголтелые террористы в масках, кляп в пасть, удар по башке рукояткою “смит и вессона” – и утаскивают американского резидента из “Серого козла” в дальнюю пещеру, и требуют выкуп или просто душат в отместку за муки палестинского народа.

– Называйте любое место, мне все равно! – успокоил я его, чтобы он не мандражил и заранее обеспечил себя охраной.

– Как насчет “Гровнор-отеля”? – обрадовался он.

Еще бы! Отель находился рядом с посольством, и американцы имели там и свои номера с “клопами”, и даже собственных мышек-норушек.

– О’кей! В фойе? – уточнил я.

– Лучше в баре, там меньше народу. Как я вас узнаю?

– Не беспокойтесь, я знаю вас в лицо.

– Повторите, пожалуйста, фамилию…

Я повторил медленно и раздельно: Аделаида, Любовь, Елена, Кэти, Сюзанна эт цэтэра.

Сейчас, проскочив через резидентурскую картотеку, все это мгновенно вылетит в эфир и влетит в пасть ЭВМ, бесшумно работающих в здании ЦРУ, что на вашингтонской окраине Лэнгли, на берегу тихой речушки Потомак. Там украшают мраморный вход библейские слова: “И познаете истину, и истина сделает вас свободными!” – мгновенно влетит, вылетит и так же мгновенно возвратится.

Скоро я уже сидел на скамейке скверика на Гровнор-сквер, рядом с огромным зданием посольства, вклинившимся в старомодный район Мейфэр, подобно известным мекленбургским челюстям-небоскребам на проспекте Якобы Доброго Президента, вгрызшимся в некогда уютные дворики, домики и собачьи площадки. Не нравились мне ни здание посольства, ни американская архитектура, ни вся страна, снисходительно поглядывающая на остальное человечество и уверенная в превосходстве своего образа жизни[24]. Впрочем, с Соединенным Королевством у меня тоже установились непростые отношения: еще в семинарии я написал дипломную работу “Фашизация государственного строя Англии”.

…Я непринужденно вошел в Гровнор-отель и устроился в мягком кресле в фойе – до роковой встречи оставалось десять минут, интересно было посмотреть, как вкатится в заведение волшебник Гудвин и каких размеров у него эскорт. Хилсмен мало отличался от своего изображения на фотографии (я, например, на фото на себя не похож: размазанная физиономия и никаких байроновских черт, и глаза не умные и не проницательные, как в жизни): тучный, низкорослый, с небольшими бесцветными глазками. Как ни странно, действительно нежный пушок стелился, словно одуванчики, по еще не вспаханному полю его крупной головы, в глубинах рта мерцали коронки, и говорил он с такой медлительностью, что хотелось по любимой семинарской привычке забросить ему в рот дохлую муху (однажды я проделал это с Чижиком и получил за это в свой неаристократический нос).

– Признаться, вы меня заинтриговали, – начал он энергично, крепко сжав мне руку. – Так в чем же дело?

В баре толпилось несколько человек разбойного вида, бросавших на нас временами делано рассеянные взоры.

– Что вы будете пить? – все-таки я пригласил его в бар.

– Вы не против, если мы перейдем в другое место? Тут у меня живет в номере приятель… его сейчас нет, там довольно удобно. – Серьезен он был до крайности и этим напоминал мне Маню, шутить с которым считалось бесполезным и даже опасным делом.

(О, где вы сейчас, Маня и Бритая Голова? Заботитесь о конспирации Монастыря, родившейся еще в те времена, когда Газета начала сколачивать и объединять кружки и переходить к нелегальным формам работы? Или вычисляете вероломную Крысу, прогрызающую днище корабля и ухватывающую своими зубищами огромные ломти сверхсекретной информации?)

В номере мы сели за столик, он достал из портфеля блокнот и приготовился слушать.

Стараясь не размениваться на мелочи, я вывалил ему свою биографию, яркими мазками нарисовав самые значительные вехи, закончил просьбой о политическом убежище и уставился ему в переносицу (примитивный, но верный прием, если хочется продемонстрировать твердость воли).

Он отвел глаза и встал.

– Извините меня, Алекс. Вы можете побыть тут один час – полтора? Мне нужно посоветоваться. Если хотите, выпейте виски и почитайте газеты.

Я не возражал, и волшебник Гудвин удалился.

Я достал из бара бутылку “Старого контрабандиста” (мерзости этой я не пил со времен начала романа с “гленливетом”), чуть пригубил из стакана и почувствовал, что засыпаю, – я умел проваливаться в сон быстро и легко, минут на десять, на час – счастливая привычка незабвенного сэра Уинстона Черчилля, разве не благодаря ей и коньяку он выдержал все ночные бдения во время войны? Пробуждение происходило точно: в голове щелкал педант-таймер, глаза раскрывались, и всадник летел на зов горна! За работу, шпион! И снова горн, и барабаны, барабаны, барабаны!

Но проснулся я от шелеста страниц и увидел Хилсмена, листавшего “Плейбой” под желтым торшером.

– Я не хотел вас будить, вы так сладко спали… – сказано было с улыбкой доброго папаши, принесшего плюшевого мишку в постель к любимой дочурке. – Что ж, предварительное решение принято, и нам вместе придется поработать. Вы, как профессионал, должны понимать, что на все требуется время… Вы давно готовились к этому? – Уже не папаша, а внимательный доктор, сейчас спросит: как сон? Как настроение? Был ли стул?

– И да, и нет. Конечно, готовился… много думал, но вот решиться… Я вам все расскажу подробно… не все так просто, как может показаться. Не знаю… наверное, я изъясняюсь путано, да и здоровье в последнее время пошаливает.

На что, на что, а на свое богатырское здоровье я не жаловался: выдуть мог ведро – и ни в глазу, давление 120 на 70, как у космонавта, пульс 60 в минуту даже при свидании с Франкенштейном, 120 при дьявольской нагрузке и через две минуты снова нормальный, не брали меня ни сквозняки, ни холодные камни, на которых любил сидеть (особенно на кладбищах), ни переходы пешком через льды (во сне).

– У нас хорошие врачи, они вам помогут… У вас нет с собой каких-нибудь письменных материалов? – Уж очень он был деловит.

– Кое-что есть.

– Прекрасно. Я предлагаю вам поехать со мной за город. Там мы проведем несколько дней, спокойно поговорим… – Он внимательно наблюдал за мной сквозь улыбку, прикидывал, анализировал, мысленно сверял с инструкцией по работе с перебежчиками (ее мы читали!).

– Хорошо. Но я должен предупредить Кэти.

– Кто это?

– Моя будущая жена, – я улыбнулся.

Он залоснился от счастья, семьянин великий, диву даешься, до чего любят американцы идею брачной идиллии.

– Только придумайте хорошую легенду…

Все они одним миром мазаны, эти господа начальники! Совет паркетного разведчика, не нюхавшего пороху. И кому? Задубевшему в боях Алексу, прошедшему огонь и воду, собаку съевшему на легендах и прочих штучках профессии[25].

Через час мы с Хилсменом уже покачивались в ночных пустотах графства Эссекс за широкой спиной почти немого шофера. Рэй сначала что-то мямлил по поводу грандиозных взлетов и падений доллара, а потом замолк – со стороны мы походили на изнеможенных скандалом супругов, пытавшихся, но так и не сумевших восстановить статус-кво. Привалясь к окну, я подремывал, иногда посматривая сквозь смеженные веки на своего соседа, в темноте его профиль принял величественные очертания, он даже надулся от счастья, что заполучил в сети такую жар-птицу, как Алекс, и наверняка прикидывал, какие почести свалятся на его покатые плечи.

Дорога внезапно изогнулась, мы сошли с автострады, завертелись между разношерстных коттеджей, юркнули в лес под вывеску “Частный” и остановились перед железными воротами, за которыми торчало готического вида здание с островерхой башенкой.

Водитель три раза посигналил (особый сигнал – кашлял нараспев, словно Луи Армстронг в стаканчик “гленливета”), ворота разъехались в стороны, обнажив глубокий двор и четыре фигуры в спортивных куртках, напоминающие своей боевой осанкой ребятишек из охраны Монастыря. Мы медленно двинулись по мощеной дорожке прямо в глубину ада и остановились перед массивной узорной дверью.

…И начались веселенькие денечки вопросов и ответов, и повсюду шныряли свиные рыла, появлялись и исчезали, случайно просовывались в окна и двери, благо что не вырывали ногти и не поджигали гениталии.

Первым делом Хилсмен попросил меня заполнить анкету – чем-чем, а этим не удивить любого мекленбуржца, а уж тем более сотрудника Монастыря, видали мы анкеты и толщиною в добрый роман, – где только мы “не были” и “не состояли””, с кем только мы “не переписывались”! Мы свои родословные писали густо, как “Сагу о Форсайтах”, словно жизнеописания в назидание благодарным потомкам.

Поселили меня в просторной комнате на втором этаже, с письменным столом и мягкой мебелью, с потолка свисала хрустальная люстра, огромная, как в Ковент-Гардене, керосиновая лампа на подоконнике тонко намекала на возможность отключения электросети в случае налетов нашей боевой авиации, вполне логично домыслить и небольшое подземное бомбоубежище – если на земле не останется ни одного человека, доблестные службы не дрогнут и не сдадутся, а продолжат борьбу за спасение демократии. Окна выходили в сад, где произрастали субтропические растения, вывезенные кровососом-пэром, продавшим этот замок американским спецслужбам, а у кирпичной стены виднелись провода и телевизионные дула электронной охраны замкнутого контура.