Медный страж - Александр Прозоров

На рассвете, когда князь еще только вскинул руки, давая холопам возможность затянуть узлы колонтаря с наведенным на пластины чернением, за пределами шатра дружно взвыли десятки труб. Олег, пользуясь тем, что при особе правителя никаких обязанностей у него нет, выскользнул наружу и увидел, как сразу с двух сторон к городу мчатся сотни воинов с перекинутыми за спину щитами, сжимающих в руках не мечи или лестницы, а вязанки с хворостом.

Сверху посыпались стрелы — со стороны русских войск, из-за поставленных на ребро щитов, начали отвечать муромские стрелки. Их было намного меньше, чем степных, но зато все — отборные мастера. Лук ведь каков? Чем сильнее стрелок, чем тверже его рука — тем дальше и точнее стрела летит. Посему хоть торки и били сверху вниз, но большого преимущества перед врагами не получали.

Впрочем, сколько степняков удалось выбить за несколько часов схватки — Олег не видел. Поди угадай за толстым тыном! Главное, что среди нападающих потерь было меньше полусотни дружинников, да и те — легко раненные. На пути к валу воина прикрывал толстый пук ветвей, на обратной дороге — повешенный сзади щит. Так что простой мишенью муромцы отнюдь не были.

Вскоре после полудня справа и слева от ворот города выросли груды хвороста высотой в два человеческих роста.

— Во имя Господа нашего, — широко перекрестившись, дал отмашку князь Гавриил, и к кучам хвороста просвистели по десятку стрел с подожженной паклей возле наконечника.

После этого русские отступили от города на безопасное расстояние — чтобы стрелы не доставали. На стенах же слышались тревожные крики, потом вниз покатились переброшенные через тын крупные камни, неопрятные глыбы непонятно чего, снежные комья.

— Льдом забрасывают, — негромко пояснил воевода Дубовей.

От груд хвороста послышалось злобное шипение, языки пламени утонули в клубах густого белого пара. Изменить люди ничего не могли, поэтому оставалось только ждать. Минут десять-двадцать все оставалось затянуто белой пеленой, а когда она наконец рассеялась, стало ясно, что торки на сей раз победили: вместо жарких костров у нападающих получились жалкие, кое-как чадящие кучи, полузакопанные глиной и снегом.

Не скрывая разочарования, дружинники потянулись в лагерь, и утешением было только то, что никаких оскорблений защитники им в спины не кричали. Видать, и сами выдохлись изрядно.

Уныние, казалось, распространилось на всех — вечером князь даже не устроил обычного пира. Но, как после выяснилось, он просто был крайне занят.

Ночью громкие крики и алые отблески на пологе заставили Середина вскочить, опоясаться саблей. Княжеский шатер был совершенно пуст, а когда ведун выскочил наружу, то увидел, как под стеной города полыхает огромный, выбрасывающий языки пламени до самого частокола, костер. Сверху в него что-то падало, текло, но бесполезно — такое пламя уже так легко не затушишь. Торки проспали свой город: успокоив их неудачей дневных штурмов, муромский князь, как оказалось, смог подготовить и провести удачное нападение в ночной темноте.

Защитники города орали, словно им подпаливали пятки, и крики были слышны даже в лагере; они валили через частокол мерзлую землю и заготовленный заранее лед — муромцы подносили и метали в пламя бревна, чурбаки, легкие поленья, наколотые для лагерных очагов. Никто не стрелял: в темноте врага все одно не разглядеть — пляшущие, то проседающие до земли, то взметывающиеся до небес языки пламени тут не помощники. В них скорее духов и призраков углядишь, нежели человека. Война шла за огонь — и тут русская рать одерживала безусловную победу.

Гигантский костер опал только к рассвету, а угли прогорели и вовсе после полудня. К этому времени дружинники успели соорудить из тонких бревен щиты со множеством кожаных петель с внутренней стороны, снаружи обили их кожей, которую обильно полили водой и забросали поверх снегом. Едва подостыли угли у стен, воины ринулись вперед по раскаленной, пышущей жаром земле. И опять из-за тына покатились на них камни, бревна, ледяные глыбы, полетели стрелы — совершенно бесполезные против несущих толстые щиты муромцев.

К вечеру, несмотря на старания защитников города, ратники выставили в два слоя сколоченные из бревен щиты, подперли их кривыми столбами из изобильно растущей в ближней рощице черемухи и накидали сверху снега, в котором с бессильным шипением тонули падающие сверху горящие смоляные бочонки и кипы сена.

Работы не прекращались и ночью — утром любой желающий мог увидеть груды земли, что успели добыть розмыслы из оттаявшего вала. Люди работали споро, сменяясь каждые два часа под прикрытием обычных дощатых щитов. Торки обильно засыпали каждую смену стрелами, но смогли подранить только двух ратников. Да и то лишь поцарапали — порошком из растертых цветков ноготка засыпать и забыть.

В середине дня над городом взметнулись черные клубы, что бывают лишь от больших охапок перегнившей старой соломы, брошенных в огонь.

«Сигнал! Это сигнал!» — сообразил ведун, соображая, куда бежать и кого упреждать о неминуемой опасности. Однако христианское воинство поняло все и без его подсказки. Запели в лагере трубы, заспешили на тревожный призыв дружинники, холопы и бояре, и лишь Середин со своей некстати зашибленной рукой опять остался всего только зрителем в центре театрального зала.

Хотя нет — не зрителем и даже не болельщиком. Ведь от исхода жесточайшей сечи, что возникнет на следующий день между торками и муромской дружиной, зависит и его судьба. Разгромят пришельцев степняки — и вместе с прочими ранеными, старыми советчиками, увязавшимися за ратью продажными девками и фенями его порубят с восторженными криками победители либо продадут в неволю каким-нибудь персам или арабам. Одолеют муромцы — и судьба разбойничьего степного племени окажется решена навсегда…

Он нервничал, хватался слабой рукой за клинок, метался меж юрт и палаток по лагерю — но даже примерно не представлял, что творится всего лишь в версте на восход от города — там, куда по призыву примчавшегося на взмыленном коне гонца ушли русские полки. Лишь пение труб, лязг железа, громкие вопли ярости и боли, возвращающиеся ежеминутно окровавленные воины — все вместе взятое доказывало, что битва разразилась не на жизнь, а на смерть, пощады никто не просит и никто ее не намерен дарить…

— Бегут… — Эту весть привез тяжело раненный, престарелый витязь, въехавший в лагерь на посеченном коне и буквально упавший на руки Олега.

Середин поначалу даже не поверил, что ему сказали правду, и лишь много позже сообразил: тот, кто здоров или даже легко ранен, назад с таким сообщением не поскачет — вместе со всеми будет гнать и добивать разгромленного врага.