Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Депутаты в этом не участвовали. У Мирабо была и особая причина: 13 июля, то есть накануне взятия Бастилии, умер его отец. За несколько дней до смерти он вызвал Оноре к себе, и в критический момент истории его не оказалось на месте. А будь он там, изменило бы это что-нибудь? Скорее всего, нет. Хотя может быть, что он выступил бы с пламенной речью, а в той обстановке одна эффектная речь могла многое повернуть в другую сторону. Но этого не случилось.

Мирабо завоевал популярность. Теперь он хочет быть министром.

«Нам нужна своего рода политическая аптека, – напишет он позже, – в которой только ее хозяин, имеющий под рукой как целебные вещества, так и ядовитые растения, составляет свои снадобья, руководствуясь своим гением и пользуясь безграничным доверием больного». Надо ли говорить, кого именно Мирабо видел в роли такого «хозяина аптеки»?

Он был прав: обстоятельства требовали чего-то именно в этом роде. И уже тогда королю и королеве указывают на Мирабо. Надо обратиться к нему. Но королева, как мы помним, гордо отвечает, что не унизится до такого.

(Роковая слепота! И Мирабо, и Лафайет, и другие вожди революции тогда вовсе не желали крушения монархии и искренне готовы были помочь. Но Мирабо, видите ли, недостаточно чист душой, что же до маркиза Лафайета, «героя Старого и Нового Света» и самого в тот момент популярного человека в стране, то его слишком опасались, полагая, что он стремится захватить власть. Может быть, он и мог тогда это сделать, но не хотел: он был чист душой, но… не слишком умен. И в вожди революции не годился.)

Получить пост министра от короля не удается. Мирабо не унывает: он видит, что королю скоро придется назначить министров уже не по своей воле, а по воле Собрания (то, что мы теперь называем конституционной монархией). И он, Мирабо, получит пост министра от Собрания.

Так могло быть, но так не случилось. В Собрании было немало врагов Мирабо – и еще больше тех, кто ценил его таланты, но… считал, что он уж слишком талантлив, что, став министром, он будет всемогущим.

Здесь стоит привести слова, которые за месяц до смерти написал маркиз Виктор Мирабо о своем великом сыне: «Он творил только зло, даже нападая и обрушиваясь на злоупотребления, сегодня он явно стремится к разрушению установленного порядка, и добром это для него не кончится. Он получит то, что причитается людям, у которых нет основного – нравственности; он никогда не добьется доверия, если захочет его заслужить; у него будут сторонники, даже почитатели, всему свое время, но никогда – друзья или кто-либо, кто будет ему доверять». Злое суждение – но не лишенное проницательности.

Действительно, его репутация – тяжелая гиря на шее утопающего. «Ах, как же безнравственность моей юности повредила общему делу!» – говорил он. Имей он другую репутацию, многие бы пошли за ним просто потому, что он имел колоссальное влияние. Но Оноре Мирабо не доверяют. Его боятся. И 9 ноября 1789 года депутат Ланжюине вносит проект декрета: никто из нынешних депутатов Собрания не может быть министром или занимать другой правительственный пост.

Мирабо бушевал! «Скажите прямо: декретом запрещается быть министрами не депутатам Собрания, а одному депутату – лично господину Мирабо!» Не помогло. Собрание тогда еще состояло из идеалистов, оно верило в бескорыстие, декрет был популярен, и декрет был принят.

Второй период деятельности Мирабо, последние полтора года его жизни трагичны. Этот выдающийся человек, которому обстоятельства и собственные ошибки не позволяют стать великим человеком, мечется из стороны в сторону. Быть министром он не может, поэтому Мирабо пробует вариант с герцогом Орлеанским, которого он, возможно, готов был сделать «наместником королевства» с широкими полномочиями, Мирабо же был бы при нем советником. Другая попытка – договориться с невероятно популярным Лафайетом. Пусть он, Лафайет, играет роль Ришелье, Мирабо готов быть советником при нем. Оставаясь вождем Собрания, он одновременно дает тайные советы королю (об этом речь пойдет немного ниже). И всюду он, в конечном счете, терпит поражение. Сделка с Лафайетом не состоялась оттого, что Лафайет не доверял Мирабо. По другим причинам, но опять не вышло и с герцогом Орлеанским. «Это евнух зла, – разочарованно констатировал Мирабо, – он хочет, не не может», – знаменитая фраза Мирабо о «евнухе зла».

17

Мирабо, в отличие от всех (именно так: всех) других членов Собрания, имел более или менее ясный план, он знал, что именно следует делать. Именно поэтому Собрание то восторженно шло за ним, то недоумевало, а многие прямо обвиняли его в измене.

Причина проста: прочие голосовали не столько по зову разума (который, к слову сказать, есть далеко не у всех), сколько на основе принципов. Эта мера прогрессивна? – Голосуем «за»! – А эта реакционна? – Долой! Голосуем «против»! – Или если депутат принадлежит к противной партии, то действуем «от противного»: мера прогрессивна – голосую «против», и наоборот.

Между тем любой разумный план конституции должен сочетать в той или иной мере и «прогрессивные», и «реакционные» меры.

Приведу пример. Осенью 1789 года Мирабо произносит блестящую речь против выкупа церковной десятины (мера прогрессивная). До него выступал один из оракулов Собрания, аббат Сийес (о нем речь пойдет отдельно), и требовал, чтобы церковные собственности были национализированы (этого требовала насущная необходимость: денег в стране не было), но национализированы с выкупом. Ибо собственность священна…

А общество считало, что нечего чикаться: отобрать – и все тут! Сийеса чуть не освистали, и, сходя с трибуны, разочарованный, он бросил знаменитую фразу: «Они хотят быть свободными, а не умеют быть справедливыми!» – «Дорогой аббат, – возразил ему Мирабо в кулуарах, – чего же вы хотите? Вы отвязали быка, а теперь жалуетесь, что он пропорол вас рогами».

Сам же Мирабо выступил в поддержку закона и заявил: «Раз народ не хочет выкупать десятину, значит, она – не настоящая собственность; это своего рода налог, субсидия, на которую народ содержит ревнителей нравственности и просвещения (так Мирабо определяет роль священников в обществе). И народ волен обеспечить исполнение этой службы иным, не столь дорогостоящим и более справедливым способом».

Тут Мирабо обронил слово «жалованье» применительно к духовенству. Правые возмутились. Мирабо в ответ им бросил еще одну историческую фразу: «Слова „наем“ и „жалованье“ как будто ранят достоинство священства. Но я знаю только три способа существовать в обществе: быть попрошайкой, грабителем или работником». И Мирабо заставил отменить десятину без выкупа, подтвердив тем положение лидера в Национальном собрании.

Итак, Мирабо с прогрессистами? Но проходит несколько дней, и Собрание обсуждает другой вопрос, из-за которого страсти разгорелись еще сильнее: вопрос о королевском вето. Демократические депутаты выступают против. Мирабо же говорит: «Я считаю королевское вето настолько необходимым, что предпочел бы жить в Константинополе, нежели во Франции, если у короля его не будет. Да, объявляю здесь: я ничего не могу представить себе страшнее верховной аристократии из 600 человек, которые завтра провозгласят себя несменяемыми, послезавтра – наследственными и, наконец, как все аристократии в мире, захватят все в свои руки».

«Это была, – пишет консервативный историк XIX века, – в трех словах история конвента. Но ее не поняли. Теперь боялись только монархии и защищались с той стороны, откуда был нанесен последний удар».

В начале 1791 года секретарь Мирабо умолял его поберечь себя: «Ведь вы всего лишь человек». – «Вы правы, – ответил Мирабо, – правы, но только с недавнего времени, ибо раньше во мне было больше жизни, чем в десяти мужчинах».

И в апреле того же 1791-го Мирабо после нескольких дней болезни умирает; человеческий организм, с ограниченностью которого он 40 лет не желал считаться, отомстил ему.

Эта смерть была воспринята всеми (даже врагами), как общественное бедствие. Трехсоттысячная толпа идет за гробом, постановлением Национального собрания создается Пантеон великих людей Франции с тем, чтобы первым там был похоронен Мирабо.

Но ненадолго.

Через полтора года, когда король уже был низвергнут, в его дворце, как уже упоминалось ранее, обнаружили «железный шкаф» с секретными документами. Из них, в частности, выяснилось, что Мирабо, столь яростно обличая двор, одновременно давал королю советы, как бороться с революцией.

Все были потрясены. Вождь революции оказался изменником, предателем[18]! Бюст Мирабо, установленный в клубе якобинцев, разбит; портрет Мирабо, установленный после его смерти в зале Национального собрания, завешен покрывалом.

Кому после этого можно верить?

18

Однако правда ли, что Мирабо изменил революции? А если да, то в чем?