Чужаки - Никита Павлов

Никита Павлов

Чужаки

Роман

Книга первая

Глава первая

Обуви у Алеши так же, как и у многих его сверстников, не было, но как усидишь, когда в окно заглядывает весеннее солнце, а веселая ватага товарищей уже пускает по ручьям наспех сделанные «кораблики», устраивает водяные мельницы. Босоногая команда с криком и гиканьем бегала по улице, перепрыгивая с доски на доску. Увлеченный игрой, Алеша не заметил торчавшего в бревне гвоздя и со всего разбега напоролся на него. Прикусив от боли губу, он отдернул ногу и прямо по воде, по снегу и грязи, оставляя кровавый след, побежал домой. В избу он не зашел, а залез под крыльцо, забился там в угол, крепко зажал рукой рану и так просидел до самого вечера. Только когда стемнело, он осторожно пробрался в избу, лег на печь и, не ужиная, уснул.

На следующий день Алеша не пошел на улицу. Бабушка с тревогой щупала его лоб.

— Жар, ровно огонь…

А еще через два дня подняла утром рубашонку, подозвала мать и показала пальцем на живот.

— Корь.

Мать, ничего не сказала, заплакала и принялась устраивать сыну постель.

Началась борьба со смертью.

Собравшиеся знахарки долго решали вопрос: отчего у больного пухнет нога? Маиха приписывала это неисповедимым путям господа бога. Журавлиха доказывала, что это вывих, и бралась немедленно его выправить. Тетка Аксинья советовала подождать и посмотреть, что будет дальше.

Когда бабушка Елена начала прислушиваться к советам тетки Аксиньи, почти соглашаясь с нею, Журавлиха взбунтовалась, наговорила ей грубостей и, громко хлопнув дверью, ушла.

Так прошло еще несколько дней. Алеша стонал и плакал. Ему казалось, что в его ноге сидит кто-то маленький и сверлит ногу, как дедушка дырки для чекушек. Когда боль становилась совсем нестерпимой, он кричал и просил, чтобы убрали сверло.

Слушая непонятные слова, встревоженная бабушка испуганно шептала:

— Господи, что же это такое, как будто в уме, и вроде рехнулся…

Тетка Аксинья, посмотрев ногу, покачала головой и, стараясь не смотреть на больного, прошептала: — Еленушка, как бы Антонов огонь не был.

На следующий день мать взяла у тетки Аксиньи лошадь и к полудню привезла из больницы фельдшера — Анкудина Анкудиновича Белькейкина.

Высокий, грузный, с клочьями растрепанных бровей, нависших над остекленелыми глазами, с острыми скулами, большим, покривившимся в правую сторону носом, Анкудин Анкудинович пугал своим видом не только детей, но и взрослых.

Когда телега подъехала к дому, бабушка заметалась по комнате, схватила табуретку и то в одно место ее поставит, то в другое, а потом подбежала к венику, стоявшему в углу, и, сама не зная зачем, закинула его на печь. Пятясь К лапке, она шептала:

— Господи Иисусе, шутка-ли — сам! Что-то будет? Господи!

Открывая дверь, мать с низким поклоном приглашала:

— Милости просим, проходи-ка, Акундин Ку-ку…мдиныч.

— Не болтай! — грубо оборвал мать рассердившийся вдруг фельдшер. — Анкудин Анкудинович, проще простого.

— А я-то и говорю, — с трепетом в голосе сказала бабушка, низко поклонившись, — чего же тут мудрить… А…а…Анкудин А…ман…манкинович.

— Тьфу. Одна другой дурней, и говорить с вами тошно, — еще больше рассердился эскулап и, махнув рукой, шагнул к Алеше. — Ну, где тут больной? Покажите…

Алеша застонал.

— Чего орешь? — громовым голосом закричал фельдшер. — Покажи-ка язык.

— Батюшка, у него нога болит, вот глянь сюда, — испугалась бабушка.

— Знаю, без тебя знаю, что нога. Но все равно, главное- язык, — Белькейкин сердито покосился на ногу, — так, так. Неизвестный абсцесс, гм… отнять вот здесь, — чиркнув пальцем ниже колена, неожиданно для себя и для присутствующих заключил он.

— Да что ты, батюшка, такое говоришь, как же ребенок без ноги-то?! Господи! — взмолилась бабушка.

— А вот так и будет, — угрожающе прикрикнул Белькейкин, — иначе совсем плохо, крышка, понимаешь?

К Алеше вплотную пододвинулась мать, ее испуг прошел, глаза загорелись решимостью:

— Не дам!

— Это как же «не дам»?.. А если медицина считает…

— А так и не дам. Мой он! — резко ответила Марья.

— Ишь ты, темнота беспросветная! Да как ты смеешь мне перечить?! — закричал Белькейкин так громко, что жилы, словно веревки, проступили на его длинной и тонкой шее. — Сейчас напишу сопроводительную, и повезешь немедленно мальчишку в больницу; ногу нужно резать. Понимаешь? Резать!..

При слове «резать» мать вся затряслась и полными страха и ненависти глазами впилась в широкий лоб фельдшера. Несколько минут назад она еще смотрела на этого человека, как на спасителя, а сейчас готова была вцепиться ему в горло.

— Не дам, сказала — не дам! И все… А до вашей бумажки мне дела нет! Хоть сто пишите, а к ребенку никого не подпущу, — и она с решительным видом встала между Алешей и фельдшером.

Такого отпора Анкудин Анкудинович, очевидно, не ожидал. Это привело его в замешательство. Он растерянно посмотрел сначала на пол, потом на потолок и строго произнес:

— Эх, слепота! Невежество! Мужичье неотесанное. Что с вами и говорить? — И, не попрощавшись, решительно направился к двери. Но теперь ни матери, ни бабушке, и даже Алеше он не казался таким страшным, как несколько минут назад.

— Слава те, господи, ушел антихрист-то! Царица небесная, матерь божья, заступись за младенца! — горячо молилась бабушка, стоя перед иконами на коленях.

Марья глубоко вздохнула, как будто она сбросила с плеч тяжелую ношу. Сама удивлялась своей смелости. Такое с ней случилось первый раз в жизни. Пойти наперекор такому человеку, которого побаивалась вся волость, мог не каждый, а она пошла, не испугалась. Довольная своим поступком, Марья подошла к постели и, поправляя подушку, сказала:

— Спи, Алеша. Больше я его на пять сажен к тебе не подпущу. Ишь, идол, что надумал. Пусть лучше кривой нос себе отрежет.

Но Алеше было так худо, что, казалось, он и не слышал материнских слов.

Прошло еще несколько дней, и на верхней части ступни появилось большое белое пятно.

Осмотрев нарыв, бабушка облегченно вздохнула. Она напарила льняного семени и привязала его к больной ноге.

После многих бессонных ночей Алеша впервые спал спокойно, а когда проснулся, долго не мог понять, что же случилось? Боли в ноге почти не было, по всему телу разливалась приятная теплынь. Наполненная лучами утреннего солнца, изба казалась совсем не такой мрачной, какой была обычно. Теперь все выглядело светлым и радостным. У печи хлопотала бабушка, она пекла хлеб и заваривала любимое Алешино блюдо — сладкое сусло.

Не веря, что в ноге уже нет нестерпимой сверлящей боли, Алеша тихонько переложил ее на другое место. Больно, однако совсем не так, как прежде.

Недалеко от постели, купаясь в солнечных лучах, на лавке весело мурлыкал Франтик. Отношения Алеши и Франтика за последнее время стали особенно дружескими. Напившись молока и отлежавшись на горячей печи, Франтик спрыгивал на пол и, потягиваясь, мягко шел к Алеше, осторожно залезал под шубу, теплым клубком прижимался к животу больного и заводил одному ему известную песенку. Слушая эту песенку и ощущая у тела теплый живой комок, Алеша успокаивался и засыпал.

Пришло время — и Алеша поднялся с постели, в первый раз ступил на пальцы больной ноги и несмело шагнул к лавке. На лице бабушки мелькнула улыбка. Он подошел к старушке, уткнулся лицом в ее сарафан и заплакал. Заплакала от радости и бабушка. Теперь Алеше не будут резать ногу; он станет здоровым и будет таким же работником, как другие.

Однако радость оказалась преждевременной. Нога продолжала болеть, появившаяся на верхней части ступни большая рана не заживала.

Исцелить Алешу взялась Журавлиха. Осмотрев ногу, она долго гримасничала, произносила непонятные слова, упоминала какой-то Буян-остров, потом напускалась то с угрозами, то с уговорами на домового и наконец многозначительно произнесла:

— Сразу видно, матушка Елена, отчего болезнь-то. С сглазу! Да, да с сглазу…

Журавлиха сделала непроницаемое лицо и, склонив голову набок, торжествующе посмотрела на присутствующих.

— Да что ты, Нефедовна? — испугалась Елена. — Кто же это мог его сглазить-то?

— Известно кто, чтоб ему, окаянному, сквозь землю провалиться, — затараторила Журавлиха. — Да ладно, мы ведь тоже не лыком шиты, перехитрим и его. Вот наговорю я, матушка, на угольке водичку, и кончено; помоешь ею несколько раз ногу — все как рукой снимет.

— Сделай милость, Нефедовна, помоги Алешеньке, а я уж в долгу не останусь.

— Что ты, что ты, матушка! Да ты не сумлевайся, — успокаивала Журавлиха. — Я всю душу вложу, а ему, ироду проклятому, непременно сделаю пусто. Пусть окаянный мне мутить будет, пусть как хочет стращает, а я все равно наговорю, да и не только водичку, а еще и холст!