Джон Китс и его поэзия - Зинаида Венгерова

Зинаида Венгерова

Джон Китс и его поэзия

Из истории английской литературы

Английская литература начала XIX-то в. представляет замечательную эпоху развития национального гения. Начиная с поэтов так-называемой «озерной» школы (Lake-poets), Вордсворта, Кольриджа, Соути и других, она отрекается от классических традиций XVIII-го в. и вступает на новый путь – натурализма. Целый ряд поэтов видоизменяет в частностях основную черту нового направления, и вскоре образуется новая литературная школа, которая вступает в борьбу с узко-национальным романтизмом Вальтер-Скотта и Вордсворта, охватывает всю Европу своим могучим, вдохновенным словом и дает литературе бессмертные имена Байрона и Шелли.

Эпоха этой борьбы двух направлений, тесно связанной с политическими событиями времени, к сожалению весьма неполно или, скорее, односторонне освещена критикой. Имя Байрона, блестящей главы новой школы, затмило его остальных современников, не уступающих ему, однако, во многих отношениях; они, быть может, лишь скромнее выступали, чем гордый лорд, занимавший всю Европу своими личными страданиями; социальное положение менее выдвигало их, чем владельца Newstead Abbey, члена палаты лордов. Некоторые из них, однако, далеко не заслуживают забвения, и на следующих страницах мы постараемся выдвинуть из тени, окружающей еще молодую литературу времени Байрона, одного из лучших её представителей, весьма мало известного вне Англии и почти неизвестного у нас – Китса.

Изучая литературу той эпохи, мы невольно останавливаем свое внимание на небольшом кружке литераторов, образовавшемся еще в дни славы «озерных» поэтов и цель которого – деятельный протест против исключительности в поэзии тогдашних кумиров, как Вордсворт, Скотт, Соути, и борьба против их политического направления. Кружку этому было суждено дать Англии лучших поэтов и писателей вообще, играть значительную роль в деятельности Байрона, связанного с ним дружескими и литературными отношениями. Центром его является известный в свое время литературный критик и поэт – Ли Гент (Leigh Hunt), и группирующиеся около него молодые писатели представляют редкий пример идеальной дружбы и единения; кроме Гента, мы там встречаем Чарльса Лэмба, известного юмористического писателя, шекспирологов Ковдена, Кларка, Газлитта, поэта Райнольдса, живописцев Гайдона и Северна и, наконец, Шелли, Китса и в связи с ними Байрона. В то время как последний сразу приобрел первоклассное значение в всемирной литературе, а Шелли, непонятый современниками, был признан великим поэтом после смерти, третий из них, Джон Китс, мало известен за пределами своего отечества. Английская критика давно уже сумела оценить по достоинству оригинальное дарование юноши-поэта, внушающего глубокую симпатию как своим творчеством, так и печальной судьбой, и безусловно считает его классическим писателем. Но, по странной случайности, имя его, столь громкое в Англии, почти неизвестно в Германии и Франции; стихотворения его не переведены целиком ни на один из иностранных языков [1].

Мы задались целью в настоящей работе пополнить, по возможности, этот пробел с точки зрения истории литературы, указать на значение Китса, во-первых, как замечательного поэта самого по себе и, во-вторых, как главного представителя переходной поры, отмечающего собой конец господства «озерных» поэтов и начало нового литературного периода.

Своим чутким пониманием природы и красоты во всех её проявлениях он имеет значительное влияние на старших несколькими годами Шелли и Байрона. Если нам удастся возбудить в читателях интерес к поэзии Китса и способствовать ознакомлению русской публики с этим выдающимся поэтом нашего века, мы будем считать свою задачу исполненной.

«А thing of beauty is а joy for ever» (прекрасное всегда доставляет наслаждение), говорит начальная строка одной из его поэм; если заключенная в ней мысль справедлива, сочинения Битса всегда найдут читателей и почитателей.

I

Литература всякой страны стоит в зависимости от её политической и социальной жизни; эта истина тем более оправдывается на литературе Англии конца XVIII-го и начала XIX-го в., что большинство писателей этой эпохи – политические деятели. Свифт, Джонсон и др. в XVIII веке, Вордсворт, Вальтер-Скотт, Гент, Байрон, в начале нынешнего, лично заинтересованы в борьбе политических партий, и поэтому невозможно понять литературного движения того времени, не вникнув в смысл событий внутренней и внешней истории Англии в царствование Георга III. «Англии, – как резюмирует Тэккерей историю её за 60 лет этого царствования, – пришлось за это время выдержать восстание американских колоний, быть потрясенной вулканом французской революции, бороться и отстаивать свое существование пред своим гигантским врагом – Наполеоном; отдыхать, чтобы придти в себя после этой потрясающей борьбы. Старое общество с своим придворным блеском отживает свой век, поколения государственных людей появляются и исчезают, Питт следует в могилу за своим отцом, лордом Чатамом; память о Роднее и Вольфе изглаживается славой Нельсона и Веллингтона; старые поэты, соединяющие нас с эпохой королевы Анны, сходят в могилу; Джонсон умирает, Скотт и Байрон появляются на горизонте; Гаррик восхищает свет своим поразительным драматическим гением, Кинь появляется на сцене и овладевает изумленным театром. Пар изобретается, короли казнятся, изгоняются, лишаются престола, возвращаются на престол отцов; Наполеон составляет лишь эпизод в ряду этих событий, а Георг III переживает все эти перемены, сопровождает свою страну во всех революциях мысли, правительства и общества и переходит из старого времени в наше [2]». Но этот изумительный по своей долговечности король выживает из ума уже к концу прошлого века и, свидетель стольких перемен, не оказывает лично никакого влияния на ход дел, тем более, что не привык еще считать Англию своей страной; интересы Ганновера ему до конца жизни ближе судьбы Британии. Его сын, англичанин по воспитанию и духу, стяжал себе печальную славу своими пороками, и лучшие люди Англии предвидели, что этот «первый джентльмен Европы» столь же мало способен к управлению, как его отец – с своими семейными добродетелями и привычками доброго помещика. Парламент сосредоточивает управление страны в своих руках, но постоянные распри его вождей, борьба партий вносят неурядицу в общий ход дел. Министры сменяют друг друга, старая борьба вигов и ториев возобновляется с большим ожесточением, и временное торжество той или другой партии немедленно отражается на внутреннем положении страны. Любопытно читать очерки тогдашней общественной жизни в лекциях Тэккерея о «Четырех Георгах»; составленные в свойственном автору сатирическом духе, они ясно рисуют беспомощность и неспособность тогдашнего правительства и полны негодования против мелкопоместных немецких князьков, овладевших гордой Британией.

В эту смутную пору литература, особенно политическая, играет выдающуюся роль. Уже задолго до того началась в Англии борьба за свободу слова. С тех пор, как в XVII в. появляются первые политические листки, парламент протестует против опубликования отчетов о его заседаниях, против критического отношения к дебатам. Но, благодаря сочувствию и поддержке общества, деятельность печати продолжается, несмотря на ужасы звездной камеры, цензуры и политических процессов; более 30.000 политических брошюр и газет появляются в печати между 1640 г. и реставрацией. Блестящая пора для английской литературы начинается в царствование королевы Анны, когда лучшие таланты посвящают ей свои силы; Аддисон и Стиль, Свифт и Болингброк являются редакторами и постоянными сотрудниками тогдашних газет. Правление Георгов ознаменовалось жестокими преследованиями авторов политических статей и брошюр, но оппозиция в печати пустила уже глубокие корни, и правительство Георга II и его преемника не может укротить горячность нападок памфлетистов: политика непопулярных министров служит предметом постоянных насмешек и порицаний, смелые публицисты не щадят личности короля. Знаменитые письма Юниуса к приверженцам Георга III и статьи Вилькса в «North Briton» приобрели громадную известность, возбудив всеобщее одобрение своей резкой критикой действий короля. Несмотря на чисто инквизиционное следствие по делу Юниуса, автор писем не был открыть, и ряд политических процессов против некоторых заподозренных лиц не привел в желаемому результату. Вилькс сделал смелое публицистическое нововведение в борьбе с министерством Гренвиля: до тех пор публицисты избегали называть по имени лиц, против которых направлены их статьи; он открыто выставляет их имена. «Лицемерное скрывание имен, – говорит Мей [3], – не было, в самом деле, достойно свободы и свободолюбия тогдашней печати. Писатель, укрывающийся от преследований закона, не может брать на себя ответственность за истину. Истина нераздельна с откровенностью, и поэтому введенное Вильксом открытое называние имен имеет важное значение для развития рациональной политической литературы». Правительство старается сломить силу печати судебным преследованием диффамаций, но с 1731 libellaw, Фокса, приобретает законную силу с одобрения обеих палат и судьба авторов политических памфлетов (libels) зависит от решений присяжных заседателей. Политические процессы однако не прекращаются, тем более, что вслед за началом французской революции правительству Англии угрожают, кроме оппозиционной литературы, несколько тайных политических обществ, деятельность которых возбуждает ужас в парламенте. Самое выдающееся из них было «London corresponding Society», состоявшее большей частью из рабочих и организовавшее массу народных восстаний и несколько покушений на жизнь короля. Авторы возбуждающих брошюр подвергались весьма строгим наказаниям; так, в 1809 г., Побьет за протест против жестокого обращения с солдатами присужден был к тюремному заключению на два года, штрафу в 1.000 фунтов и залогу в 3.000 ф. для обеспечения мирного поведения в течение семи следующих лет; в 1811 г. Ли Гент и его брат Джон обвинялись в перепечатке статьи против телесного наказания солдат и были оправданы лишь благодаря блестящей защитительной речи Брума. Таким образом, к началу XIX-го в. свобода печати стеснена, но значение этого четвертого сословия, как называет ее Гент, признается уже безусловно. «Дайте мне, – говорит Шеридан в 1810 г., – свободу печати, и я оставлю министру продажную палату лордов, подкупную и подобострастную палату общин, совершенно свободное право назначать на должности, всю обстановку министерских действий; я оставлю ему всю власть, которую его общественное положение может доставить, чтобы добиться послушания и сломить сопротивление, и все-таки, имея лишь оружием свободу печати, я смело вступлю с ним в борьбу, созданное им могучее здание я сломлю еще более могучею силою, я свергну с высоты продажность, присоединив ее к остаткам исчезнувших злоупотреблений, служивших ей основой».