Издержки хорошего воспитания (сборник) - Френсис Фицджеральд

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Издержки хорошего воспитания. Рассказы

Прибрежный пират

I

Эта невероятная история начинается в море, голубом, словно мечта; оно поблескивало, как голубые шелковые чулки, под куполом неба, голубым, точно детский взгляд. С западной стороны этого купола солнце бросало в морскую зыбь мелкие золотистые кругляши; если внимательно приглядеться, можно было увидеть, как они, перепрыгивая с одного бурунчика на другой, в полумиле от берега собираются в широкое золотое монисто, чтобы с течением времени превратиться в ослепительный закат. Где-то на полпути между побережьем Флориды и этим золотым ожерельем стояла на рейде белая паровая яхта, очень изящная и свежая, а под бело-голубым палубным тентом девушка с соломенными волосами, полулежа на плетеном канапе, читала «Восстание ангелов» Анатоля Франса.

Лет девятнадцати от роду, была она стройной и гибкой, с капризным чарующим ротиком и пытливым взглядом живых серых глаз. Голубые атласные туфли, небрежно болтавшиеся на одних мысках, не столько скрывали, сколько украшали ее босые ступни, закинутые на подлокотник соседнего канапе. В руке она держала половинку лимона и за чтением то и дело слегка прикладывалась к ней губами. Первая половинка, выжатая досуха, валялась у нее под ногами и с величайшей деликатностью покачивалась из стороны в сторону – в такт едва ощутимо набегавшему приливу. Когда и во второй половинке почти не осталось мякоти, а золотое ожерелье неимоверно вытянулось вширь, сонное безмолвие, окутавшее яхту, вдруг нарушилось тяжелой поступью: из сходного люка появился тщательно причесанный седой человек в белом фланелевом костюме. Он немного помедлил, чтобы глаза привыкли к солнцу, а потом, найдя взглядом девушку под тентом, забормотал нечто монотонно-неодобрительное. Если таким способом он намеревался добиться какого-нибудь отклика, то его ожидало разочарование. Девушка невозмутимо перелистнула две страницы разом, одну вернула назад, машинально поднесла к губам лимон, а потом едва различимо, но совершенно недвусмысленно зевнула.

– Ардита! – сурово позвал седовласый господин.

Ардита издала тихий, ничего не значащий звук.

– Ардита! – повторил он. – Ардита!

Ардита томно подняла перед собой лимон, и с ее язычка, еще не коснувшегося мякоти, слетели три слова:

– Прошу, закрой рот.

– Ардита!

– Ну что еще?

– Ты готова меня выслушать или прикажешь позвать стюарда, чтобы он тебя подержал, пока я буду говорить?

Лимон медленно и презрительно поплыл вниз.

– Изложи в письменном виде.

– Не могла бы ты для приличия закрыть эту мерзкую книгу и отложить свой проклятый лимон – хоть на минуту?

– А ты не мог бы оставить меня в покое – хоть на секунду?

– Ардита, мне только что телефонировали с берега…

– Телефонировали? – Она впервые проявила какое-то подобие интереса.

– Да, насчет того, чтобы…

– Не хочешь ли ты сказать, – перебила она, оживляясь, – что тебе разрешили протянуть сюда провод?

– Да, и только что…

– А другие яхты за него не зацепятся?

– Нет. Кабель проложен по дну. Пять мин…

– Вот это да! Супер! Все науки – от скуки, или как там говорится?

– Может, ты позволишь мне закончить?

– Выкладывай!

– Ну, похоже, что… что я сюда… – Он умолк и пару раз нервно сглотнул. – Так вот, юная леди. Полковник Морленд звонил вторично: просит во что бы то ни стало привезти тебя к ужину. Его сын Тоби ради знакомства с тобой не поленился прилететь из Нью-Йорка; будут и другие молодые люди. Последний раз спрашиваю: ты соизволишь…

– Нет, – отрезала Ардита, – ни за что. Я отправилась в это гнусное плаванье с единственной целью – попасть в Палм-Бич, и своих намерений не скрывала, а потому я решительно отказываюсь встречаться с каким-то гнусным стариканом-полковником, с его гнусным сыночком Тоби, с какими-то гнусными юнцами – ноги моей не будет ни в одном городишке этого очумелого штата. Так что либо вези меня в Палм-Бич, либо замолчи и скройся.

– Отлично. С меня хватит. Увлечение этим человеком, который известен только скандальными выходками, человеком, которому твой отец не позволил бы даже произносить твое имя, бросает на тебя тень полусвета и отрезает от того круга, в котором, как принято считать, ты выросла. Отныне…

– Знаем, знаем, – иронично перебила Ардита, – отныне ты пойдешь своей дорогой, а я – своей. Слышали. Пойми: я только об этом и мечтаю.

– Отныне, – высокопарно провозгласил он, – ты мне больше не племянница! Я…

– О-о-о-ох! – Этот стон вырвался у Ардиты агонией грешной души. – Хватит нудить! Исчезни, сделай одолжение! Прыгни за борт и утопись! Или я сейчас запущу в тебя книгой!

– Только посмей…

Вжик! «Восстание ангелов» взмыло в воздух, прошло на расстоянии точеного носика от цели и с готовностью нырнуло в люк.

Седовласый господин невольно попятился, а потом сделал два осторожных шажка вперед. Ардита, с вызовом глядя на него горящими глазами, вскочила и вытянулась во все свои пять футов и четыре дюйма[1]:

– Не подходи!

– Что ты делаешь? – вскричал он.

– Что хочу, то и делаю!

– Ты стала совершенно несносной! С таким характером…

– Это все из-за тебя! Если у ребенка портится характер, виной тому родня! Да, я такая по твоей милости.

Бормоча что-то себе под нос, ее дядюшка развернулся и на ходу громогласно приказал спустить шлюпку. После этого он возвратился к тенту, под которым Ардита, занявшая прежнее место, сосредоточенно изучала лимон.

– Сейчас я сойду на берег, – с расстановкой произнес он. – Потом отбуду вторично, в девять вечера. Когда вернусь, мы пойдем обратным курсом в Нью-Йорк, там я с рук на руки передам тебя твоей тете – и пусть дальше все катится естественным, точнее, противоестественным путем.

Не сводя с нее глаз, он сделал паузу, и тут что-то неуловимое в ее детской еще красоте словно выпустило воздух из его злости, как из проколотой шины, так что он в одночасье лишился непреклонности, уверенности и даже здравомыслия.

– Ардита, – воззвал он без прежней суровости, – я же не глупец. Я прожил долгую жизнь. И знаю людей. Дитя мое, от распутства может спасти только пресыщенность, но пресыщенный человек – это пустая шелуха. – Он помолчал, будто в надежде на подтверждение, но, не получив ни звука, ни знака согласия, продолжил: – Наверное, твой избранник любит тебя – все возможно. Он любил многих женщин и на этом не остановится. Всего лишь месяц назад, даже меньше, Ардита, он еще крутил интрижку с этой рыжей девицей, Мими Меррил; сулил ей бриллиантовый браслет, который российский император заказал для своей матери. Ты ведь читаешь газеты.

– Душещипательные истории от заботливого дядюшки, – зевнула Ардита. – Тебе бы сценарии писать. Искушенный светский лев заигрывает с невинной попрыгуньей. Невинная попрыгунья заворожена его бурным прошлым. Рвется к нему на свидание в Палм-Бич. Но заботливый дядюшка не дремлет.

– Объясни: почему тебе приспичило выйти за него замуж?

– Так сразу не объяснить, – задумалась Ардита. – Возможно, причина в том, что этот человек, хорош он или плох, – единственный из моих знакомых, кто наделен воображением и имеет смелость придерживаться собственных принципов. Возможно, причина в том, что я смогу наконец избавиться от желторотых юнцов, которые не находят ничего лучше, чем таскаться за мной по всей стране. А пресловутый русский браслет пусть тебя не волнует. В Палм-Бич эта вещица будет подарена мне – если, конечно, ты проявишь хоть каплю здравого смысла.

– А как же та рыжеволосая?

– Он уже полгода с ней не встречается! – гневно выпалила Ардита. – Не думаешь ли ты, что я бы такое стерпела? Черт возьми, неужели до тебя еще не дошло, что я могу из мужчин веревки вить?

Вздернув подбородок, она сделалась похожей на статую «Мятежная Франция»[2], но слегка подпортила это впечатление, когда занесла на изготовку лимон.

– Уж не русский ли браслет тебя прельщает?

– Нет, я всего лишь привожу такие доводы, которые доступны твоему пониманию. И жду не дождусь, чтобы ты исчез. – Она снова начала злиться. – Ты же знаешь: я не меняю своих решений. Трое суток ты меня изводишь, я скоро рехнусь. На берег я не собираюсь! И точка! Понятно? Мне там делать нечего!

– Ладно, – сказал он, – значит, и в Палм-Бич тебе делать нечего. Даже самая эгоистичная, избалованная, своенравная, вздорная, невыносимая девчонка…

Шмяк! Половинка лимона угодила ему в шею. Одновременно с другого борта доложили:

– Шлюпка готова, мистер Фарнэм.

Переполняемый гневом и недосказанностью, мистер Фарнэм испепелил взглядом племянницу и, отвернувшись, начал быстро спускаться по трапу.

II

Шестой час пополудни оторвался от солнечного диска и беззвучно рухнул в море. Золотое монисто выросло в сверкающий остров, а легкий бриз, что играл кромкой тента и раскачивал голубые туфельки, вдруг принес песню. Ее выводил мужской хор в точном ритме и полной гармонии с ударами весел, разрезавших голубую бездну. Вскинув голову, Ардита прислушалась.