В Париже дорого умирать - Лен Дейтон

Лен Дейтон

В Париже дорого умирать

Глава 1

В небе бесцельно летали птицы. Такой уж это был денек — предвестник скорого конца лета. Некоторые кружились аккуратными стайками, другие — тучами, а в самой вышине — одиночки, не любящие коллектив.

Я отвернулся от окна. Мой посетитель из посольства продолжал жаловаться на жизнь.

— Париж живет в прошлом, — насмешливо говорил курьер. — Мане в опере, Дега на балете. Эскофье готовит, Эйфель строит, слова Дюма, музыка Оффенбаха. О-ля-ля, наш Париж веселится, месье, отдельные кабинеты гарантируют конфиденциальность, а Шлиффен ничего не планирует.

— Они не такие, — возразил я. Несколько птиц подлетели к окну, решая, склевать или не склевать зернышки, которые я насыпал на подоконник.

— Все, кого я встречал, именно такие, — заявил курьер. Он тоже перестал смотреть на горбатые крыши и, отворачиваясь от окна, заметил кусочек белой штукатурки на рукаве. Курьер стряхнул кусочек с таким раздражением, будто это сам Париж посягнул на него. Он одернул аккуратный жилет с широкими лацканами, а затем сел на стул, предварительно осмотрев сиденье. Как только он отошел от окна, птицы вернулись и принялись клевать насыпанный мной корм.

Я пододвинул курьеру кофейник.

— Настоящий кофе, — прокомментировал он. — Похоже, французы нынче пьют только растворимый.

На сем, удовлетворившись соблюденным мной этикетом, он расстегнул лежавший на коленях портфель. Это был большой черный портфель с кучей документов, один из которых он протянул мне.

— Прочтите в моем присутствии. Я не могу вам это оставить.

— Секретные сведения?

— Нет, ксерокс сломался, так что это единственный экземпляр.

Я прочел бумагу, оказавшуюся обычной докладной, и вернул курьеру.

— Полная чушь, — сказал я. — Извините, что вам пришлось тащиться ко мне с этой ерундой.

Он пожал плечами:

— Зато появился повод уйти из конторы. К тому же совершенно ни к чему, чтобы люди вроде вас все время ходили в посольство.

Этот курьер был новеньким. Все они так начинают. Крепко сбитые молодые люди с настороженным взглядом, старающиеся доказать свою полезность. А еще всяческим образом демонстрирующие, что Париж им безразличен. Ближайшие часы пробили два и распугали птиц.

— Романтика, — сказал курьер. — Не понимаю я, что в Париже романтичного, кроме парочек, целующихся на улице, потому что город перенаселен и им больше некуда податься. — Он допил кофе. — Кофе превосходный. Ужинаете сегодня в городе?

— Да, — ответил я.

— С вашим приятелем-художником Бирдом?

Я одарил курьера взглядом, которым англичанин одаривает англичанина. Курьер неловко поерзал.

— Послушайте… Вы только не подумайте… то есть… вы не… ну, это…

— Да не оправдывайтесь вы, — сказал я. — Конечно, я под наблюдением.

— Я просто вспомнил, как вы говорили, что всегда ужинаете по понедельникам с Бирдом, художником, заметил у вас на столе отложенную книгу Скиры по искусству и предположил, что вы собираетесь вернуть ее Бирду.

— Правильная догадка, — кивнул я. — Вам следовало бы работать на моем месте.

Курьер, улыбнувшись, покачал головой:

— Вряд ли. Пришлось бы постоянно общаться с французами. Хватит с меня и того, что вечером приходится вращаться среди них.

— Французы хороший народ, — заметил я.

— Вы сохранили конверты? Я принес раствор йодида калия.

Я протянул ему полученные за предыдущую неделю почтовые конверты. Он достал флакончик и аккуратно обработал конверты.

— Заклеены повторно с помощью крахмала. Каждое чертово письмо. Слишком тщательная работа, чтобы быть случайностью. Будьте осторожны.

Он убрал в портфель конверты с проступившими в результате химической реакции коричневыми пятнами.

— Не стоит оставлять их тут.

— Не стоит, — ответил я и зевнул.

— Не понимаю, чем вы занимаетесь целыми днями, — сказал курьер. — Как находите себе занятие?

— Ровным счетом ничем, разве что варю кофе тем, кто интересуется, чем я весь день занимаюсь.

— Ага, ну что же, спасибо за ленч. Старая грымза отлично готовит, хоть и вскрывает над паром вашу корреспонденцию. — Он подлил нам обоим еще кофе. — Для вас есть работа. — Он добавил в кофе нужное количество сахара и протянул чашку мне. — Речь идет о человеке по фамилии Датт, который заходит сюда, в «Пти-Лежьонер». Это тот самый, что сегодня во время ленча сидел напротив нас.

Повисла пауза, затем я спросил:

— И что вы хотите о нем узнать?

— Ничего, — ответил курьер. — Мы ничего не хотим о нем узнать, мы хотим передать ему информацию.

— Напишите адрес и отнесите на почту.

Курьер кисло улыбнулся.

— Он должен быть уверен в полной достоверности этих сведений.

— Что за сведения?

— Информация о выпадении радиоактивных осадков, начиная со взрыва в Нью-Мехико до самых последних испытаний. Здесь также отчеты из госпиталя в Хиросиме и о пострадавших при бомбардировке, и различные сведения о воздействии радиоактивных осадков на клетки и растения. Для меня все это слишком сложно, но вы можете с ними ознакомиться, если ваши мозги в состоянии это переварить.

— А что мы с этого будем иметь?

— Ничего.

— Мне необходимо знать, сколько времени уйдет на вычленение дезы. Эксперт увидит за минуту? Экспертная комиссия за три месяца? Раз уж мне предстоит подложить эту бомбу, я должен знать длину запала.

— Нет никаких оснований сомневаться в подлинности этой информации. — Он щелкнул замком портфеля, будто подтверждая сказанное.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Кому Датт ее передаст?

— Это не по моей части, старина. Я ведь всего лишь мальчик на побегушках. Я отдаю досье вам, вы передаете его Датту, позаботившись при этом, чтобы он не узнал, откуда оно. Можете прикинуться, что работаете на ЦРУ, если хотите. Вы человек новый, за вами ничего нет, так что все должно пройти гладко.

Курьер побарабанил пальцами, показывая, что ему пора уходить.

— Ну и что мне делать с этой кипой бумаг? Положить ему на тарелку за обедом?

— Не волнуйтесь, об этом позаботятся. Датт будет знать, что бумаги у вас, свяжется с вами и спросит о них. Ваша задача дать ему возможность их забрать. Но очень неохотно.

— Меня что, внедрили сюда шесть месяцев назад именно ради этого дела?

Пожав плечами, он положил на стол кожаную папку.

— Это настолько важно? — поинтересовался я. Курьер молча направился к двери, резко распахнул ее и словно огорчился, обнаружив, что никто не подслушивает у замочной скважины.

— Чертовски хороший кофе, — проговорил он. — Впрочем, он всегда хороший.

Снизу доносилась звучащая по радио поп-музыка. Потом музыка смолкла, сменившись фанфарами и жизнерадостной рекламой шампуня.

— Это «Радио Джанни», ваша любимая волна, — провозгласил ведущий.

Стоял отличный день для работы пиратских радиостанций, находящихся на кораблях: пригревающее солнце и три мили спокойного синего моря давали право на беспошлинные сигареты и виски. Я добавил это к длинному списку работ, что были лучше моей. Я услышал, как хлопнула входная дверь. Курьер ушел. Затем я вымыл чашки, налил Джо свежей воды и дал поклевать ракушку моллюска, прихватил документы и пошел вниз чего-нибудь выпить.

Глава 2

«Пти-Лежьонер» представлял собой отделанный пластиком амбар с зеркалами, бутылками и пинбол-машинами. Постоянными клиентами, приходящими сюда обедать, были местные бизнесмены, клерки из ближайшего отеля, две девушки-немки, работающие в бюро переводов, парочка музыкантов, каждый день спавших допоздна, два художника и некто Датт, которому я и должен был всучить результаты исследований по радиоактивным осадкам. Еда тут была вкусной. Готовил лично мой домовладелец, известный в округе как Голос — бестелесный голос, чей рев доносился без всяких усилителей аж до шахты лифта. Как поговаривали, Голос некогда владел рестораном на бульваре Сен-Мишель, где во время войны собирались члены Национального фронта. Он едва не получил сертификат, подписанный лично генералом Эйзенхауэром, но когда американцы прознали о его политическом прошлом, то вместо этого ресторан был объявлен запрещенным для посещения, и на протяжении года его еженедельно трясла военная полиция.

Голос терпеть не мог, когда заказывали «хорошо прожаренный бифштекс с колбасной нарезкой» как основное блюдо или половинку порции чего бы то ни было. Постоянные клиенты получали увеличенные порции. А также постоянные клиенты получали льняные салфетки, пользоваться которыми, однако, предстояло как минимум неделю. Но сейчас обеденное время уже кончилось. Из глубины кафе доносились голоса — визгливый моей домовладелицы и мягкий месье Датта, говоривший: