Камень - Станислав Родионов

Станислав Родионов

Камень

В кабинет его несло какой-то приятной силой. Ни допросов, ни очных ставок, ни обвинительных заключений, ни подпирающих сроков… Свободный день после дежурства, его день. «Хочешь быть свободным — носи дешёвые костюмы». Кто это сказал? Неважно, он тоже может сказать. Допустим, так: свобода состоит не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать с охотой. Невнятно, но афористично. Кстати, на нём восьмидесятирублёвый костюм цвета жухлого слона, если только бывают такие слоны. Свободный день не от дешёвого ли костюма, жухлого?

Он шёл быстро, вдыхая морозный и колкий воздух, — как пил охлаждённое шампанское. Крупный снег падал так редко и равномерно, что казался нескончаемой сеткой, которая никак не может опуститься на город. Рябинин даже пробовал проскочить меж снежинок. И всё-таки в прокуратуру он пришёл запорошенный, как очкастый Дед Мороз.

Кабинет встретил его припасённой тишиной, словно догадался о настроении хозяина, — никто не ждал в коридоре, под дверь не было сунуто никаких обязывающих записок, не звонил телефон. Рябинин снял пальто и нетерпеливо потёр руки…

Давно, когда он только начинал работать в прокуратуре, старый, седой и издёрганный следователь порекомендовал собирать собственные обвинительные заключения. Рябинин к совету прислушался. Но эти обвинительные высекли собирательский зуд ко всему, что касалось преступности. Он записывал интересные уголовные случаи, вырезал статьи о криминальных происшествиях, конспектировал описание судебных процессов. Затем пошла криминальная психология — загадочная и разнообразная, как человеческий дух. И однажды во время допроса Рябинин поймал себя на непроизвольном действии — на клочке бумаги, потихоньку от свидетеля, он быстро чиркнул пришедшую мысль. Так и пошло. Теперь он не давал летучим мыслям растворяться там, где они растворялись до сих пор — в духовном небытии. Заслонившись от вызванных даже на очной ставке, — Рябинин писал стремительно, точно клевал бумагу шариковой ручкой; писал не буквами, а какими-то символами, которые потом не всегда и понимал. Этих бумажек скопилась щекастая папка. Её он и взял из сейфа, обманув надежды других папок и папочек, стопок бумаг и стопочек бумажек.

Рябинин сел за стол, предвкушая радость от дешифровки этих мыслей. Конечно, много глупости; конечно, много банальности… Да ведь и крупицы золота тоже моют в пустом песке. В конце концов, свобода состоит не в том, чтобы ничего не делать, а в том, чтобы делать с охотой…

В дверь поскреблись. Он знал, что будут стучаться, скрестись, заглядывать и заходить. Но мимолётно, как к отпускнику.

— Да-да! — весело крикнул Рябинин.

В приоткрытую дверь заглянул, как ему почудилось, снежный ком. Но под комом розовело девичье лицо — за снег он принял белизну огромной меховой шапки. Из-под неё с живым любопытством смотрели тёмные большие глаза, ожидая вопроса.

— Вам кого?

— Вы следователь Рябинин?

— Да.

Ему показалось, что в её глазах прибыло любопытства. Но он мог и не разглядеть — далеко они были, её глаза. Девушка же молчала, белея головой в тёмном проёме двери.

— Что вы хотите?

— Посмотреть на вас.

И она пропала, словно её и не было. Нет, была — почти неуловимый запах тех тончайших духов, которые берегут для театра, дошёл до него, может быть, несколькими молекулами. Это заглядывание Рябинина не удивило — заглядывали. Чтобы увидеть следователя с лупой в одной руке и с пистолетом в другой.

Он развязал папку и вытянул из почти спрессованной бумаги какой-то листок. Первая запись, как хорошая шифровка, ввела его в тихое раздумье. «Т. Т. есть умень. пол. уд. от любого т., к. б. он ни был». Сокращения, буквы, намёки… Не язык, а кабалистика. Но он знал эти сокращения. «Т.Т.» означает «творческий труд». «Пол. уд.» — «получать удовольствие»… Минуты пошли, перекладывая иероглифы на мысль, которая вышла цельной, может быть, даже и мудрой: «Творческий труд есть умение получать удовольствие от любого труда, каким бы он ни был».

Дверь открылась без стука, невесомо и медленно, так медленно, что Рябинин успел подумать о визите кого-нибудь из коллег. Но огромная шапка снежной белизны теперь у порога не задержалась — девушка прошла на середину кабинетика. На ней была пушистая шубка из того же меха, что и шапка. И в руках сумочка светлой кожи, вроде бы тоже отороченная белым мехом — или Рябинину захотелось, чтобы она была им оторочена для полноты образа. Незнакомка сложила руки на груди, и её сумочка повисла выжидательно. Девушка молчала, разглядывая следователя странным, каким-то изумлённым взглядом, точно увидеть его тут не ждала, а если и ждала, то совсем-совсем другим.

Рябинин, чуть сбитый этим взглядом, непроизвольно поправил галстук:

— Слушаю вас.

— Мне нужно поговорить.

— Обратитесь в канцелярию.

— Но я хочу поговорить с вами.

— Почему именно со мной?

— Бывает, что хочется с человеком поговорить…

— Бывает, — согласился Рябинин. — Пройдите в двенадцатую комнату, там сейчас принимает заместитель прокурора.

Но она не шевельнулась — стояла, как полярный мишка на льдине, который услышал гул самолёта.

— Вы меня не поняли? — спросил Рябинин.

— Это вы меня не поняли.

— Что я не понял?

— Я хочу поговорить с вами.

— А я отсылаю вас к человеку, который специально посажен для разговоров.

— Мне казалось, что следователи обожают беседовать.

— Да, по уголовным делам.

— У меня как раз уголовное дело.

— Какое?

— Я убила человека.

— Садитесь, — машинально предложил Рябинин, подавшись вперёд, как птица перед прыжком в воздух.

Она села, расстегнув свою теплейшую шубку.

— Кого, где, когда?.. — быстро спросил он, впиваясь в неё взглядом.

Этот взгляд, уже независимый от него, скрестился с её взглядом, весёлым и нагловатым.

— Неужели вам нечего делать? — спросил он чуть не обидчиво, теряя прилившую было энергию.

— Я пошутила…

— Нашли чем шутить, — буркнул Рябинин, отключаясь от неё, после чего девице оставалось только встать и уйти.

— Извините, но я была вынуждена. Вы же не хотите со мной говорить…

Её милое упрямство заинтриговало Рябинина. В конце концов, в свободный день можно позволить себе десятиминутный разговор с этим белым лукавым медвежонком. Ведь с чем-то она пришла? Коммунальная свара, пьющий муж или неполученные алименты? Да нет, тут что-нибудь потоньше и посовременнее. Например, раздел дачи, спор из-за автомашины или кража диссертационного материала…

— Ну так что у вас? — сухо спросил Рябинин.

— У меня ничего.

— О чём же вы хотели поговорить?

— Да о чём угодно.

— Как это о чём угодно?

— Разве вам не хочется поговорить с интересным человеком?

Хотелось ли ему поговорить с интересным человеком? Да он искал их, интересных людей, он тосковал по ним, по интересным людям… И если приходил свидетель с отсветом на лице ума и любопытства, Рябинин допрашивал его скоро, лишь бы сделать дело, и затевал бесконечный разговор к тихой радости обоих. Вот только не часто приходили эти интересные люди — виделись они ему чаще; и тогда было отрешение, как отрезвление; и наступало новое ожидание их, интересных людей.

Рябинин разомкнул шариковую ручку, придвинул чистый листок и записал не спеша, нормальными буквами, поскольку допроса не было: «Должны же, чёрт возьми, существовать прекрасные люди, коли я их себе представляю». Он осмотрел выведенные слова… К чему «чёрт возьми»? И ведь думал о людях интересных, а записал о прекрасных… И что о них думать, когда интересный человек сам пришёл в кабинет и ждёт его внимания…

— Боюсь, что разговора у нас не выйдет, — деланно огорчился Рябинин.

— Почему?

— Я не люблю нахалов.

— Я всего лишь элементарно раскованна…

— Вот я и говорю. И потом, мне с вами будет неинтересно.

— Со мной? — радостно удивилась она.

— Вы неинтересный человек, — бросил ей Рябинин поэнергичнее в лицо, в надменную улыбку.

— Почему вы так решили? — не дрогнула её улыбка.

— Долго объяснять.

А мог ли он объяснить? Те волны, нашептавшие брошенную им мысль, были понимаемы только им. Да и правильно ли понимаемы? Ну, будет ли интересный человек одеваться с такой шикарностью? Захочет ли интересный человек кропить себя в рабочий полдень французскими духами? Будет ли у интересного человека такое спесивое лицо и такой самодовольный голос?

— Я вам не верю, — лениво, а может быть, томно отбросила она неприятное обвинение.

— Почему же не верите?

— Я молодая женщина…

— Но я уже не молодой.

— Я недурна…

— Зато я в очках.

— Я говорю по-английски.

— А я и по-русски ошибки делаю.