Заглядывая в бездну вавилонскую - Олег Дорогань

Дорогань Олег

Заглядывая в бездну вавилонскую

Олег ДОРОГАНЬ

ЗАГЛЯДЫВАЯ В БЕЗДНУ ВАВИЛОНСКУЮ

О прозе Виктора Широкова

В ветхозаветное время возводили башню Вавилонскую. Стремились ввысь любыми средствами. Ветхозаветный бог не позволил приблизиться к себе. Карой небесною стала разноязыкость, приведшая к всеобщему непониманию и вражде. Башня к богу не выстроилась. Амбиции сильных мира сего возвыситься оказались несостоятельными.

Нынешние отпрыски человечества, пирамидально поднявшиеся над ним, похоже устремились вниз и роют яму Вавилонскую. И чем ближе они к преисподней, тем любезнее та распахивает свои объятия человечеству.

Образ Вавилонской ямы счастливо найден Виктором Широковым и выстроен в его одноименной книге, включающей пять повестей. Сквозной - он как шампур нанизывает художественные достоинства и недостатки (тут же, впрочем. Возводя их в ранг достоинств), придает книге стрежневую стройность.

На примере нынешней смутной России и сердцевинного её столичного центра автор показывает, как она роется, эта порядком вырытая уже яма Вавилонская.

Вот столица... И что же она? - "Ворует, как испокон веку вся Россия. Ворует сама у себя. Конечно, существует президент (Мельцин), то ли окончательно больной, то ли относительно здоровый, тусуются и тасуются его помощники и его карманная оппозиция, крикливо заявляют о себе депутаты и функционеры всяких мастей; все они постоянно ссорятся, упрекая, не без основания, друг друга в коррупции, и только и делают, что удовлетворяют свои человеческие и нечеловеческие амбиции..."

И среди них - "смазливый начинающий политикан Менцов", "рыжий Бучайс", "городской голова Плужков", "он чуть ли не единственный пытается сохранить и улучшить жизнедеятельность огромной сточной канавы, новой вавилонской ямы некогда великой страны".

Впрочем, не им посвящено повествование. Уж очень они примелькались. Неинтересны они уже ни писателям, ни читателям, разве что публицистам и политиканам.

Широкову значительно интереснее среднестатистический человек с его неприятностями и мытарствами, к коим, по всей видимости, он причисляет и себя. Неслучайны у него многочисленные ссылки на Чехова. Здесь "лошадиные фамилии", другие всяческие аллюзии, имеющие вполне современное значение, и интертекстуальные связи - как сбывающиеся на каждом шагу "чеховские пророчества".

Отсюда и слог - иронически-лирический. И сатира, и поэзия, и сарказм; и все это синтезировано в емкой и красочной прозе со злободневной тематикой.

Виктор Широков хорошо известен как поэт. Лиризм и ирония его прозы вполне органичны, естественны и в чем-то явно сродни чеховской. И Россия век спустя изображена им до боли узнаваемо.

Только многочисленнее и пестрее стали разные "новые" - избранные и посвященные. И до умопомрачения осточертели людям апокалипсические пророки-мессии. Их обходят стороной - как тех, кто не дружит с головой. Народу как воздух сегодня необходимы пророки вещие, а не зловещие. Впрочем, кажется, лучше не будет. И их нишу занимают сладкопевцы, ангажированные властью.

Новый Чехов - пророк с иронией и самоиронией - честнее и нужнее напыщенных провидцев. Поэтому и - "Вавилонская яма".

Странным образом при чтении книги мы попадаем в эту яму, а грязь к нам не липнет. Напротив, с нас, кажется, сходит и собственная наша.

А на страницах остается только узнаваемая акварель: "Лето с размаху, без переходного момента оборотилось в грязную морщинистую старуху-осень"...

Автор не обходит стороной того, что на каждом шагу всех нас окружает. Пусть нам каждый день кричит: Лучше не будет! Будет только хуже! - каждый из нас ищет себе отдушину, нишу, яму... Девушки, например, после успеха фильма "Интердевочка" ещё в школе мечтают стать проститутками. Да ведь и сама подоплека нашей жизни давно стала проституточной. Отсюда и афористическое резюме автора: "Вавилонской блуднице и яма - вавилонская".

Куда ни кинь - всюду вавилонские ямы и ямочки, как матрешки в матрешке вверх тормашками, скрытые под сарафанным куполом. Даже "рот мой, прощу прощения, ещё одна маленькая вавилонская ямка".

Горбачевская перестройка, объявленная на всю страну как гром среди ясного неба, стала направлять выстраивание жизни страны по спиральной финтовой лестнице - прямо в тартарары. Наделав разрухи в умах, она наделала разрухи повсюду.

Да и можно ли было её затевать с таким населением, которое "воспроизводилось с той же последовательностью: матери - тупые женщины, в юности бляди и телезрительницы после тридцати, отцы - ещё более тупые животные, драчуны и алкоголики в юности, просто алкаши после тридцати".

Как живется этому населению в вырытой его же руками постперестроечной яме? Автор и рисует это от лица главного героя из литературных кругов, который уже не единожды остался безработным. Его окружает интеллигентская среда. Но все в ней, даже те, кто ещё карабкается вверх, неизбежно срываются вниз - в гульбу, блуд, сведение счетов, обман, воровство и т.п. многих из них роднит взаимная зависть и вежливая неприязнь.

Прямо в яму легко попадают наиболее порядочные из них, не умеющие плести интриг. Из их числа как раз и главный персонаж основополагающей повести, Миша (Мисаил) Мятлев. Через его образ в основном и выражена рельефно авторская самоирония. Но и у них зловещая обыденщина таит свои маленькие радости: застольные беседы, удобства буржуазного комфорта, женские выпуклости-прелести... Автор с улыбкой констатирует: "Простые удовольствия - последнее прибежище сложных натур".

И при всем при этом - потуги на духовность. А духовность - как связка воздушных шаров из другой уже повести той же книги "В ожидании Абсолюта" (чем не "В ожидании Годо"?) - взмыла вверх, а внизу - все, что осталась все та же яма...

Стержневой образ настолько сразу же обозначен и настолько емок, что в дальнейшем контексте книги часто многое только намечено, выражено намеками; многое вообще подразумевается, а в контексте нашего животрепещущего и постоянно видоизменяющегося времени основную метафору жизни, её смысл легко довообразить-достроить. Не нужно особенно додумываться, о чем речь.

О, безжалостное время авантюристов и шарлатанов! Безработица, бомжевание духовное и физическое, невыплата зарплат по полгода, по году... Все это уже как обыденные реалии нашей эпохи встречаются и упоминаются на каждом шагу.

Как развязать сей гордиев узел (кстати, название второй повести)? Автор предлагает решение: "Не прав, прежде всего, сам народ, перепоручивший развязывание гордиева узла президенту, правительству и депутатам". Как знать...

А между тем жена главного героя первой повести, героя одновременно талантливого и бесталанного, современного "маленького человека", покидает его и уезжает в Париж, где намеревается выйти замуж за француза. Разрыв с единственно любимым человеком и есть та самая утрата, которая приносит духовное обновление. Этот разрыв - как разрыв двух вселенных, которые разошлись, и образовалась черная дыра вавилонская.

"Вавилонская яма вполне может скоро оказаться на месте вавилонской башни нашей мечты и любви", - сетует Миша Мятлев, мысленно обращаясь к бывшей жене и небезнадежно умоляющий её о возвращении.

И вечный город, которому только-только отметили 850 лет, и вся его красота ничего не стоит, все "моментально блекнет" без любимой. Словом, яма... а у ямы - свои законы. Но более всего от них получают по заслугам сами их законодатели-копатели, вольные или невольные, все авантюристы и проходимцы. Сказано же: не рой яму другому!

Трагедийность положения каждого из нас настолько сегодня стала такой обыденной и привычной, что мы как бы научились сами от себя зашторивать её и зашоривать. И как-то уже безболезненно живем в насквозь больном прогнившем времени.

Если первая повесть ироническая, с серьезным социальным накалом, то вторая, "Гордиев узел" - ещё более публицистическая, почти детективная история о наглых операх, порочащих романтическое звание детективов, о вымогателях, о племени младом и слишком знакомом своей алчной бесцеремонностью к интеллигентам. Да и время такое, что к писателям стали относиться как к "прокаженным" - "брезгливо и уничижительно". Находит же писатель точные, по-медицински безжалостные и исцеляющие слова!

И вот уже гордый Гордин оказался затянутым, зажатым в гордиев узел; ни за что ни про что оказался в камере для временно задержанных по требованию этих самых молодчиков, оперов-вымогателей.

Здесь нет уже накала высших социальных сфер, но социальный контекст остается и более того развивается. То бишь от повести к повести, от сюжета к сюжету мы, читатели, спускаемся, как Данте в своей "Божественной комедии", все ниже и ниже - яма же... Виктор Широков - наш безжалостный Вергилий.

Впрочем, и на дне бывают свои мимолетные и искрометные радости. Ведь дух дышит, где хочет, хоть плоть плутает, где ни попадя. Следующая повесть "Уральский Декамерон" - подлинная фантасмагория, амурная и галантная, как и полагается полноценному ремейку, с головокружительным и завораживающим сюжетом. Признаться, давно я не читывал столь восхитительной прозы. Настоятельно рекомендую.