На руинах Мальрока - Артем Каменистый

Артем Каменистый

На руинах Мальрока

(черновик книги)

Журнал «Самиздат»

Пролог

— …изменник рода человеческого, признаешь ли ты, что вступил на дорогу зла по воле своей, а не по принуждению или недомыслию глупому? Соблазн тебя обуял, жизни нечестивой, блудливой и разгульной возжелалось, оттого и свет чистый на мрак кромешный променял? Тьма тебя гложет, и приятны тебе кровяные лобзания от клыков ее вонюче-слюнявых? И дорогами зла шел ты к погибели души, чужою кровью путь свой не жалея поливал, говоря в смрадную пустоту: «Прими меня тьма нечистая — твой я теперь не по принуждению, а по желанию!»? Иль собственную кровь при этом тоже отдавал — малой данью нечисть умасливая? Во сне глубоком шепот врага рода человеческого как весть благую принимал, оттого и просыпаться не хотел, на повозке днями отлеживаясь? С умыслом богопротивным, или пустой глупостью жертвами многими погань накормил? Сознаешься ли, что без брачного ложа совокуплялся с богомерзким суккубом под покровом ночи в помещении греховном, свое тело, Богом даденное, навеки тем деянием осквернив? Сознаешься, что принял впоследствии на грудь живое сердце змеиное бабы поганой своей, предав себя тьме? Сознаешься, что бога отверг истинного; что плевал на церковные изваяния; что потешался над тайнами святыми; а еще питал симпатию к гадкому учению богопротивных еретиков, которые, следуя подлейшему завету богоотступника Иридия, извратили истину не единожды? Признаешься, что в тайный сговор с премерзким епископом иридианским вступил, и многие души невинные погубить замыслил, в западню коварную с улыбкой лживой заманивая? Признаешься, что многими страшными карами грозился солдатам войска королевского, воспрещая им в битву со слугами зла вступать? Сознаешься, что с помощью врага рода человеческого оружие нечистое за одну ночь в кузнице сотворил, коим затем предательски оскопил солдата королевского из великой дали, не видя его при этом, но по наущению нечистого духа не промахнувшись?..

На последних словах не сдерживаюсь — улыбаюсь. Опять… Несмотря на ситуацию не могу не порадоваться. Единственный позитивный вопрос — при всем моем бедственном положении лишь он не перестает радовать. Приятно знать, что не промахнулся в тот раз — действительно угодил сволочи куда мечтал. Очень удачно вышло — подонкам потомство ни к чему. Не иначе как сам Бог помог — без его вмешательства достать гада за нежные места через крепостную амбразуру непросто.

— Скалишься, — зла скверное исчадие?! Водой святой оскал твой сейчас утрем — скалься-скалься! А не перестанешь скалиться, так воду ту подогреем, а то и вскипятим!

Опять водные процедуры?! Да сколько же можно!.. Эх… надо научиться контролировать свои эмоции. Зря я улыбнулся — сейчас опять начнется. Вот ведь наблюдательный гад — улыбка у меня, небось, едва заметна… скорее гримаса легкая; темень в этом каземате почти полная — чадящий светильник в углу помогает мало. Но все замечает…

Поток вопросов прервался, но до молитвы дело еще не дошло. Когда он начинает молиться, мое чувство юмора куда-то прячется. И обычно я при этом ору так, что уголки губ рвутся — нелегко при таких раскладах улыбаться.

Он, вполне возможно, и не злой. Возможно, глубоко в душе не желает мне ничего, кроме добра. Возможно, даже искренне считает, что спасает меня от куда более худшей участи.

Может он и прав…

Я давно устал отвечать на его вопросы — он не слушает ответы, или не верит им. Промолчу я, или в очередной раз сознаюсь во всем — ему безразлично. Он будет спрашивать снова и снова, перемежая допрос молитвами и кое-чем еще… очень нехорошим. Для этого нехорошего у него имеется парочка молчаливых помощников. За все время они ни слова не произнесли, если не считать перешептываний друг с другом.

Уж лучше бы они языки чесали, чем…

Ему все равно — каюсь я, ору от боли, молчу, или ругаюсь на двух языках. Даже то, что один из этих языков в его мире никому неизвестен, ничуть его не интригует. Часами или сутками, монотонным голосом, не громко и не тихо: спрашивает, спрашивает и спрашивает.

Одно и то же…

В перерывах между молитвами…

Его помыслы, если не придираться к отдельным меркантильным мелочам, благородны — он мечтает меня спасти. Но мне от этого не легче, потому что спасти он мечтает лишь душу.

На тело ему наплевать.

Неудивительно — ведь он инквизитор.

Глава 1

Будни инквизиторов

Оглядываясь назад, на все свои двадцать девять относительно честно прожитых лет, не могу не признать — в скуке стандартной жизни имеются свои преимущества. Самое страшное повреждение организма — царапина от диванной пружины; самый большой стресс — когда, прогуляв семестр (погряз в гулянках и добывании средств на эти самые гулянки), чудом, в последний момент, разделался с экзаменами, едва не отправившись служить Родине, что в мои жизненные планы никаким боком не входило.

Хотя вру — самый страшный стресс подытожил мою старую беззаботную жизнь. Это случилось в тот день, когда я в последний раз увидел своего врача, узнав от него неприятные новости… Он тогда дал честное слово, что коптить небо мне осталось недолго. Полгода давал… максимум.

Интересно — сколько с той поры минуло? Около трех месяцев там, еще на Земле, «яйцеголовая шайка» обучала меня премудростям науки выживания, заодно напичкав голову теоретическим мусором, чертежами и схемами. Память у меня хорошая, но этого им показалось мало — даже до гипноза дело доходило и шепчущих наушников на ночь. Информационный прессинг был чудовищным — моя и без того нездоровая голова переносила его с трудом. С тех пор у меня в черепе свалка…хотя и до этого мусора там хватало…

Сколько я здесь? Двухнедельные скитания по морю, лесам и холмам; оживающие хищники; горько-соленая вода в легких; свист стрел; звон оружия; кровь и раны;…смерти спутников. Мою давнюю царапину от диванной пружины здесь даже обрабатывать не станут: раз голова не оторвана — значит, боец здоров.

Потом, похоже, я умер. В очередной раз. И опять ненадолго… о чем уже устал сожалеть.

Сколько я уже провисел на сырой холодной стене? Без понятия — в этом темном подвале время давно остановилось. Может неделю, а может и год…

Здесь частенько случаются моменты, когда мгновение растягивается в вечность…

Да и откуда мне знать, сколько длиться местный день? Иван тогда, еще на Земле, рассказывал, что по их подсчетам он чуть длиннее земного. Можно верить этой информации? Я вот не верю — половина их теоретических построений высосана из пальца, а откуда высосана вторая половина, даже знать не хочется.

Ладно — будем считать, что полгода прошло. Я успел умереть пару раз, но все еще живехонек. Точнее, живет одно из моих тел — второе, увы, отправилось на кладбище.

Хотя не факт — может медленно дрейфует в жидком азоте с каким-нибудь секретным антифризом залитым вместо крови…

«Яйцеголовым» верить безоглядно не стоит…

Кстати, — об этом я местному инквизитору уже рассказывал. Из моего сбивчивого объяснения он понял лишь одно: мое старое тело умерло, а новое я считаю чужим. После этого ему пришлось долго молиться, а мне, естественно, опять страдать, сожалея о своей разговорчивости. Но не рассказать было невозможно — в этой организации умеют получать ответы на любые вопросы.

С тех пор я предпочитаю помалкивать. Стимула для откровенности нет: соловьем разливайся, или язык проглоти — все равно молитв не избежать. Хотя помалкивать трудно — не получился из меня партизан на допросе в гестапо. Ну не переношу я некоторые методы местного дознания.

Молитвы это еще куда ни шло, но вот то, что происходит параллельно им, меня очень напрягает…

Лязг железа — тело опускается на цепях. Грубые лапы подхватывают, тащат, заваливают спиной на бугристую, видавшую виды доску. Опять лязг железа — руки растягиваются в стороны, вытягиваясь в струны. Болезненный удар по голеням — на них захлопывается дубовый брусок запора. Горло сдавливает широкий ошейник, запрокидывает голову назад, останавливается.

Все — зафиксированный пациент в наркозе не нуждается.

А наркоз мне сейчас не помешает…

— Господи наш всемогущий, молю о чудесах новых, о силах великих проявлении, о милости, о благах дарованных, о…

Пытаюсь сжать зубы, но куда там — воронку в рот вставляют без заминки. Воронка видала виды: медь покрыта подозрительными рытвинами — будто покусанная. Не удивлен — я и сам ее частенько грызу.

Молитвы продолжаются, но смысл слов до меня уже не доходит — тело и душа едино напряжены, дрожат, готовятся… А потом крик захлебывается в горле… Точнее в воде захлебывается…

Кто бы мог подумать, что простая вода способна на такое… Ледяная струя, запущенная с высоты палаческого роста, низвергается в медный конус и оттуда горной рекой врывается в мою многострадальную глотку. Затапливает пищевод, желудок, бронхи и легкие. Сила гидравлического удара такова, что едва тело не разрывает. Воздух из меня выбивает весь — задерживать дыхание при этой пытке бесполезно.