Тайна принцессы - Надежда Кузьмина

Надежда Кузьмина

Тайна принцессы

Честь дороже золота.

Ибо честь не продается.

Свобода тоже дороже золота.

Ибо не покупается.

Глава первая

Первое впечатление можно произвести только один раз.

У меня была тайна. Нет, не так. У меня была Тайна.

Все началось, когда мне исполнилось тринадцать, и вместе с возрастом пришли метаморфозы. Детское тело начало тайную перестройку, готовясь вступить в юность. Если кто-то думает, что девичество — это ужасно романтично — сплошные розы, сонеты, красивые платья, балы, влюбленные взгляды и прочая ерунда, тот никогда не сталкивался с реальностью тупо ноющего живота и невозможностью плюхнуться в горячую ванну именно тогда, когда этого хочется больше всего.

До того вполне здоровый дух, обитавший в здоровом теле, тоже развернулся по полной программе: мне стали сниться очень странные, удивительно живые сны. Если б я не тренировала годами умение скрывать все мало-мальски важное, происходившее со мной, и решила бы поведать «девичьи секреты» окружающим, скорее всего, мой дядя — лорд Регент, Гвидо тер Фирданн, немедленно воспользовался бы этим, заточив меня в башню с мягкими стенами под присмотром семейного доктора Лерима. Естественно, для моего же блага. Так что я молчала, как рыба об лед.

Вечером, забравшись в кровать, я свивала из подушек и одеял мягкое гнездо, и заранее начинала улыбаться, как сытый крокодил, которого держали в дворцовом зверинце… И приходил сон.

Началось всё, когда в первый раз у меня заболел живот. И виной тому были не зеленые еще сливы, которых я налопалась и набрала впрок в дворцовом саду. Няня объяснила мне, в чем дело, и я не боялась. Я просто была жутко зла на мировую несправедливость и тихо чертыхалась в подушку (да-да, принцессам знать таких слов не положено, но в каждом замке есть конюшня, где обитают конюхи, от которых можно услышать много нового и интересного, когда кому-нибудь на босую ногу наступят подкованным копытом). Вот я и ныла, пока не заснула. А потом пришел сон…

Я была в лесу, на берегу заросшего камышами озера. Светило солнце и дул легкий ветерок. К берегу тянулась чуть намеченная тропка, вокруг с цветка на цветок перелетали лесные бабочки, пересвистывались птицы. Дорожка заканчивалась у узкого серпа песчаного пляжа со следами копыт. А в прозрачной воде, погрузившись в нее по брюхо, стоял белоснежный единорог. Стоял и пил, время от времени довольно фыркая. Это было так красиво… Я всегда обожала лошадей, а они любили меня. Как-то в детстве, спасаясь от заслуженного наказания (я подлила во флакон одеколона любимой дядиной фрейлине синих чернил, и она побрызгалась из него, собираясь на бал), я спряталась в деннике грозы конюшни — злющего вороного Тайфуна. Сидела в углу на опилках, подтянув коленки к животу, пока не уснула. Проснулась следующим утром, почти на середине денника. Тайфун не только отошел в угол, чтобы случайно не наступить на меня, он еще и не пустил в денник никого из конюхов и прислуги, не давая тревожить мой сон.

Единорог был прекраснее любого из коней, которых я когда-нибудь видела. Его шерсть сверкала на солнце серебром, глаза казались сапфирами, грива, хвост, рог на голове сияли в алмазной дымке. Он был огромным, выше, чем боевые жеребцы королевских рыцарей. И безумно грациозным.

Я подошла к воде. Травинки кололи босые ступни, солнце грело макушку, обнаженные руки и коленки, вообще все казалось удивительно настоящим. На мне была та же рубашка, в которой я легла спать. Та самая, из которой я давно выросла, поэтому она и доставала только до колен, а не до пят, как положено по этикету ночному наряду юной леди благородных кровей, и с которой я наотрез отказывалась расстаться, потому что в ней я была, когда меня обнял и поцеловал уезжавший в свой последний поход отец. Зато расчесанными на ночь волосами гордилась бы любая принцесса — русая грива длиной почти до колен, отливавшая рыжиной в солнечном свете, покрывала меня плащом. Жуткая обуза эти волосы, но ведь так красиво. Я терпеть не могла мешающих бегать юбок до пят и длинных неудобных наманикюренных ногтей, но на волосы мое недовольство не распространялось.

Дойдя до песка, я плюхнулась на траву у края пляжа и стала смотреть на дивного коня.

Единорог скосил глаз, насмешливо фыркнул и медленно двинулся к берегу. Мне стало интересно, есть ли у него над копытами пучки длинных волос — щетки. Поэтому я наклонила голову и уставилась ему под брюхо. Кажется, зверь понял мой интерес превратно. Он снова фыркнул, в этот раз возмущенно. Наверное, хотел высказать мне, какая я невоспитанная.

— Да мне интересно, есть ли у тебя щетки над копытами, — хихикнула я. — Хотя попутно я узнала, что ты жеребец. Но, наверное, это — правильно? Единороги-кобылы должны же, по логике, сниться парням? — Ой, что-то я, похоже, не то ляпнула. Единорог споткнулся на месте, чуть ли не сев на задние ноги. А он что, понимает меня? Хотя почему бы и нет, это же мой сон.

Единорог обреченно вздохнул, укоризненно на меня глядя.

— Да, думаешь, если ты принцесса и живешь в замке в комнате с окном, выходящим на розовый сад, то ничего о жизни и не знаешь? — нахохлилась я. — Если бы… Имея такого противного кузена, как мой, быстро разберешься, что к чему. С тех пор, как поганцу Ру стукнуло пятнадцать, он пристает ко всему, что движется. Сколько раз я прятала от него служанок. Он приставал даже к моей Лане. Лана — это моя личная камеристка и единственная подруга, — пояснила я коню, который к этому моменту подошел ко мне и свесил морду к моим коленям. Капли воды падали на ночнушку, делая и без того тонкую ткань почти прозрачной…

— Приставал, — удовлетворенно повторила я, акцентируя прошедшее время. — Пока мы не попросили кузнеца сделать колючие ежики из мелких гвоздей и не зашили их с Ланой в стратегических местах, хвататься за которые или притискиваться к которым обожал кузен. Ну и вопль же он издал, когда напоролся! Представляешь, этот болван затащил Лану в угол, и, чтобы показать, какой он мужчина, притиснулся к ней животом. Идиот!

Единорог зафыркал. Нет, он точно меня понимает!

Потом мы гуляли с единорогом по берегу. Я держалась за его гриву, обнимала шею, гладила атласный бок и говорила, говорила… Я рассказывала о своей жизни в замке, о том, как скучаю по погибшему на войне отцу и маме, которая умерла, когда я была совсем маленькой. О том, что меня учат только вышиванию, этикету и танцам. А то, что мне на самом деле интересно — владение оружием, книги и магия — мне запрещено. Так повелел мой дядя-опекун. Впрочем, хихикнула я, не с той он связался. Я умела читать с трех лет, а отец погиб, когда мне было семь. И перед отъездом он передал мне шкатулку с документами, представляющими семейную ценность. Я ее перепрятала в тайник в своих покоях и никому никогда до этого момента не говорила о её существовании. Дядя перерыл всю библиотеку в поисках плана тайных ходов замка. Зря, мог бы не стараться — план, давно выученный назубок, был спрятан у меня. И выпускать его из рук я не собиралась. Так же, как отказываться от посещений кабинета отца — тайной комнаты, окна которой были так хитро проделаны в стенах, что их было невозможно разглядеть снаружи. И куда можно было попасть только по системе тайных ходов, один из которых начинался за стеной моей спальни. В кабинете хранились книги заклинаний, древние грамоты, алхимические реактивы, самое ценное фамильное оружие, семейные драгоценности. Поэтому я регулярно учиняла какое-нибудь из ряда вон выходящее хулиганство — например, как-то я обмазала парадную кирасу кузена Ру изнутри дегтем с перьями. Когда этот раззява одевал ее, то ничего не заметил. Но вот после того, как он постоял на солнце и снял золоченую железяку на виду у всех гостей — скандал вышел жуткий. Меня тогда заперли в комнате, оставив без сладкого, на целую неделю. А мне того и надо было.