Особая форма - Сергей Другаль

Сергей Другаль

Особая форма

Капитан, он и есть капитан. О нем если писать, то только на нотной бумаге в мажорных тонах. Но и не только он, каждый член нашего экипажа имеет заслуги перед человечеством. Вообще, это не трудно: помог ты кому-нибудь, накормил голодного, посадил дерево или выручил из беды, вот ты и заслужил перед человечеством. И неважно, сколько народу о твоем добром деле знают, хоть бы и ты один. Ты ведь тоже из человечества…

Это я все к тому, что на Сирене мой друг физически сильный и очень волевой Вася Рамодин спас экипаж. Именно на Сирене — так мы назвали планету — в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то не знаю, что делал бы и сам капитан. Даже капитан попал там под чуждое влияние.

Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда мы вынырнули из подпространства и огляделись, то обнаружили, что не туда прибыли. Это случается. Не то что один человек, но и целый коллектив может не туда заехать. Выяснилось, что отдельные неполадки были в системе ориентации звездолета и один двигатель не тянул, а другой самопроизвольно впадал в форсированный режим. На всякий случай капитан подвел корабль к ближайшей планете — это и оказалась Сирена, — вывел его в инерционный полет на круговую орбиту и послал нас в обычную разведку. Капитан же, навигатор, оба механика и ремонтник Вася остались на корабле наводить порядок. Мы высадились на планету, поставили, как положено, защиту вокруг катера и приступили было к работе… Тут, для того чтобы дальше было понятно, я прервусь и воспользуюсь записями в памятных браслетах. Такой браслет, фиксирующий звук, а при необходимости и изображение, есть у каждого разведчика. В него можно наговорить свои впечатления от увиденного. У Васи в коробочке лежат эти розоватые, подобные аметистам кристаллики, и он иногда перебирает их. При этом на его выразительном лице возникает странная улыбка и видно, что его обуревают сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства. Вася знает, что я пишу эти заметки в назидание грядущим поколениям, он кое-что читал, ибо я всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он и принес кристаллы, а воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал прослушивать при нем, и Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас не клеилась. Вася очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно хотел сказать: как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя мужества быть беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения его имели почву, но если самокритика наше оружие, то пусть не скажут потомки, что мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях на Сирене, но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член нашего экипажа… Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал кнопку и услышал собственный голос. Меня легко узнать: эль я вообще не произношу, а вместо эр издаю глухое рычание. Попалась примерно середина моего разговора с капитаном.

— … Я вчера по очереди вызывал каждого из вас. Все здоровы — это видно на пульте охраны, но несут сплошную околесицу. В чем дело?

— Капитан, — раздается мой голос, — за других не отвечаю и, о чем это вы, понять не могу. Лично я очень почитаю вас и, как бывшему вожаку стаи (в этом месте отчетливо прослушивается скрежет зубов капитана), скажу откровенно: я счастлив. Мне разрешили чесать пупок и шею возле нижней губы. И я чешу. Вот и сейчас… Ах, капитан, я не хочу ни с кем делиться, но прилетайте, может быть, и вам разрешат…

— У меня не чешется, — закричал капитан. — Ты слышишь, Василий, они там все с ума посходили. Требую немедленно вернуться на катер. Всем вернуться! Объявляю общий сбор. У себя в каюте можете чесаться сколько угодно. Хоть до крови!

— Капитан, разве я стал бы говорить об этом, если бы я себя чесал… Это мой пухленький джигит. Или, как говорит Лев, пуджик. Красиво звучит, а?

— Стыжусь! Галактически стыдно! — капитан отключился.

И снова мой воркующий голос:

— Глупенький, сердится по пустякам. Видимо, завидует. Мне сейчас многие завидуют. Вон Льва Матюшина еще только до созерцания допустили, а я…

Я прослушал памятные кристаллы всех, кто был со мной на Сирене, и забытые голоса моих товарищей целый месяц будили воспоминания о прошедшей молодости. И мне захотелось отдать всю свою известность, стереть свое имя с многочисленных монументов и пьедесталов, лишь бы помолодеть хоть на десять… нет, я хочу сказать — на двадцать, нет, лучше на двести лет… О чем это я? Ах да, выслушал, значит, я каждого, сделал выписки, сгруппировал и систематизировал все, как положено, и напросился в гости к капитану. Капитан заведовал кафедрой групповой зоопсихологии в жлобинской школе первооткрывателей, куда мы и прибыли с Васей на леталке, которая положена ему как вице-президенту Академии наук.

В связи с нашим приездом капитан послал первооткрывателей — у каждого в рюкзаке 60 кэгэ щебенки — на прогулку по сильно пересеченным окрестностям, прочитал мои предварительные заметки и нашел, что по-крупному я нигде не погрешил против истины. Но отдельные моменты нуждаются в уточнениях. Потом капитан устремил светлый взор в прошлое.

— Молодость, она всегда прекрасна. Я и не заметил, как она прошла. Вася, ты помнишь матч — мы против сборной Теоры? Ты был тогда в форме. Мы все тогда на высоте были. А наши выступления на Ломерейском кулинарном празднике?..

— А Лев Матюшин, — встреваю я, — сейчас руководит хором мальчиков в Кривом Роге.

Капитан усмехнулся моей наивной попытке управлять ходом беседы:

— На Сирене Лев пел, другие пуджикам пупок чесали. А космофизик (вообще это был астрофизик, но за сверхъестественную бороду его звали космофизиком), помнишь, самый дисциплинированный из нас, тот дворец строил. Ты в своих записках пропустил, а мне он, помню, заявил по рации: «Пока дворец не кончу, никуда не уйду. Мой пуджик должен жить во дворце».

Вася, привыкший в научных дискуссиях резать правду-матку в глаза, вдруг почувствовал обиду за меня.

— Дворец еще так-сяк. Некоторые перед пуджиками вприсядку плясали.

Капитан окаменел лицом, и целую нескончаемую минуту тянулась пауза. Наконец он овладел собой, ноздри обмякли, и снова в приятные локоны улеглись волосы на темени.

— Я буду последним, кто забудет об этом. О том, что ты, Вася, для меня сделал. Да, я, можно сказать, плясал под чужую дудку, и ты остановил меня. Спасибо тебе за то! — капитан и Вася обнялись, чего раньше в принципе быть не могло: рукопожатие перед уходом в опасный поиск — вот все, что позволял в экипаже капитан. Это не от суровости, просто он таким был.