Мы так любим Гленду - Хулио Кортасар

Хулио Кортасар

Мы так любим Гленду[1]

Заранее не угадаешь, как все повернется. Когда кто-нибудь идет в кино или в театр, он и думать не думает о тех, кто уже свершил подобный вечерний ритуал: оговаривал время и место, одевался и звонил по телефону, ряд одиннадцатый либо пятый, полумрак и музыка, территория ничья и всех, где все — никто, мужчина или женщина в кресле, иногда извинение за то, что опоздал, реплика вполголоса — для кого-либо или для никого, почти всегда тишина, взгляды устремлены на сцену либо на экран, полное забвение всего, что рядом. И действительно, принимая во внимание рекламу, бесконечные очереди, рецензии, не угадаешь, что нас, тех, кто воистину любит Гленду, — столько!

Все началось три-четыре года назад, и сейчас невозможно сказать, у кого зародилась идея: у Ирасусты или Дианы Риверо, они сами уже забыли, как все получилось: за бокалом ли вина после кино, за разговорами, в молчании — мысль о создании некоего альянса, того, что позже мы стали называть основной группой, а молодежь — клубом. Конечно, никакой это не клуб, просто мы любили Гленду Гарсон, и уже этого было вполне достаточно, чтобы вычислить нас среди тех, у кого она просто вызывала восхищение.

Разумеется, Гленда у нас тоже вызывала восхищение, а также Анук, Мэрилин, Анни, Сильвана и — почему бы нет? — Марчелло, Ив, Витторио и Дирк, но только мы воистину любили Гленду, и именно поэтому, благодаря этому определилась наша группа — нечто, о чем знали только мы, о чем после долгих бесед доверительно сообщали тем, кто мог убедить, что тоже любит Гленду.

Начало положили Диана или Ирасуста, постепенно группа разрослась: в год «Огня на снегу» нас было шестеро или семеро, а когда на экраны вышел фильм «Привычка быть элегантным», наш круг расширился, и мы ощутили, что нам грозит участь превратиться в снобов или сентиментальных провинциалов. Мы — Ирасуста, Диана, еще двое-трое, те, кто из первых, — решили ограничить число членов кружка, не принимать без испытания, без экзаменов под виски, которое хорошо развязывает язык (о, эти разговоры за полночь — что в Буэнос-Айресе, что в Лондоне, что в Мехико!). Ко времени «Мимолетных возвращений» мы, печальные триумфаторы, осознали: нас, тех, кто любит Гленду, — слишком много. Мы встречались в кино, переглядывались на выходе — у женщин отсутствующий вид, мужчины сосредоточенно молчаливы, — своих мы узнавали безошибочнее, чем по какой-либо метке или паролю. Ноги сами приводили нас в одно и то же кафе в центре города, столики сдвигались, заказывался один и тот же коктейль, затихали бессмысленные споры — мы наконец-то могли смотреть друг другу в глаза, где еще жил последний кадр с Глендой в последней сцене последней картины.

Сколько нас собиралось? — двадцать, быть может, тридцать; бывало, фильм с Глендой месяцами шел в одном кинотеатре, а то и в двух или даже в четырех; случались и события из ряда вон выходящие: когда, например, Гленда сыграла девушку-убийцу в «Безумных» — ее игра вызвала всеобщий и недолгий восторг, чего мы никогда не одобряли. Уже тогда мы хорошо узнали друг друга, многие ходили к единомышленникам в гости — поговорить о Гленде. С самого начала Ирасуста — с молчаливого согласия всех — был признан как бы нашим главой; а Диана неспешно разыгрывала свои шахматные партии, безошибочно признавая либо отвергая очередных кандидатов, что оберегало нас от глупцов и лицемеров. То, что создавалось как свободная ассоциация, стало превращаться в клан, первоначальные малозначащие беседы сменила конкретная проблематика: эпизод со споткнувшимся в «Привычке быть элегантным», финальная реплика в «Огне на снегу», вторая эротическая сцена в «Мимолетных возвращениях». Мы так любили Гленду, что, конечно, не могли ввести в свой круг чужаков, многоречивых лесбиянок, эстетов-эрудитов. У нас вошло в привычку (само собой получилось), когда в центре города шел фильм с Глендой, собираться в кафе каждую пятницу, а если картину показывали в предместьях, мы пропускали неделю, чтобы ее успели посмотреть все; словно регламент на деловых собраниях, все обязанности исполнялись неукоснительно — не то, в качестве наказания, виновного ждали презрительная улыбка Ирасусты либо вежливо-ледяной взгляд Дианы Риверо. В те времена наши собрания назывались не иначе как «Гленда», ее светозарный образ жил в каждом из нас, и нам были чужды какие-либо сомнения и разногласия. Лишь со временем — сначала с чувством вины — некоторые стали делать то или иное критическое замечание, выражать недоумение либо разочарование кадром, который случайно или же намеренно получился невыразительным. Мы знали, что не Гленда ответственна за неудачи, кои подчас замутняют прозрачную чистоту «Хлыста» или портят финал «Никогда не известно почему». Мы видели другие работы этих режиссеров картин с Глендой, знали мы и то, как рождаются сюжеты и создаются сценарии; мы были безжалостны к любому участнику фильма, кроме Гленды, так как стали осознавать, что в основе нашей любви к Гленде — нечто большее, чем восхищение ее артистизмом, что только ее одну не может запятнать несовершенство созданного другими. Диана первой заговорила о нашей миссии, она лишь намекнула об этом, хотя миссия наша представлялась ей воистину важным делом; мы видели, что она рада: двойное виски, улыбка удовлетворения, — когда мы чистосердечно признались, что нам уже недостаточно только кино и кафе, только любви к Гленде.

Мы не определяли наше чувство словами — они были нам не нужны. Каждый из нас был счастлив Глендой, и это счастье могло полниться только ее совершенством. Нам стали невыносимы ошибки и неудачи в фильмах; мы не могли согласиться с финалом «Никогда не известно почему» или с бездарной сценой игры в покер в «Огне на снегу» (Гленда в этой сцене не была занята, но все-таки и ее пачкали, словно рвота, гримаса Нэнси Филлипс и неуместное возвращение раскаявшегося сына). Как всегда, именно Ирасуста четко определил нашу миссию, и в тот вечер мы расходились по домам, словно бы согнувшиеся под тяжестью взятой на себя ответственности и вместе с тем счастливые: нам виделась будущая Гленда — без малейшего недостатка, никогда не изменяющая себе, всегда достойная себя.

Больше в кружок мы никого не принимали, для выполнения миссии нас было уже достаточно. Ирасуста сказал о лаборатории на вилле в Ресифе-де-Лобос[2]только тогда, когда полностью оборудовал ее. Мы поровну распределили работу по сбору всех имеющихся копий «Мимолетных возвращений» — эту картину мы выбрали потому, что в ней не много неудачных эпизодов. Проблем с деньгами не возникало, Ирасуста являлся компаньоном Говарда Хьюза по продаже олова Пичинчи[3], все до чрезвычайности просто: есть деньги — и в твоих руках власть, не скупись — и к твоим услугам самолеты и фирмы. Нам не нужен был даже офис, компьютерщица компании «Хейгар Лосс» программировала задания, последовательность и срок их выполнения. Два месяца спустя после слов Дианы Риверо о нашей миссии мы уже смогли заменить в «Мимолетных возвращениях» неудачный эпизод с птицами на другой — с совершенным ритмом и точным ощущением драматизма, сыгранного Глендой. Фильм был создан несколько лет тому назад, его возвращение на экраны мира не вызвало ни малейшего удивления: память любит шутить шутки со своими хозяевами, мы воспринимаем какие-либо изменения в уже виденном как аберрацию памяти; возможно, и сама Гленда не заметила замены; да, конечно же, она признала — поскольку это признали все — чудо полной идентичности ожидаемого и увиденного, полное совпадение результата с воспоминаниями, отчищенными от ржавчины.

Мы трудились без передышки; убедившись в эффективности лаборатории, мы тотчас выкупили копии «Огня на снегу» и «Призмы»; затем настал черед другим картинам, компьютерщики «Хейгара Лосса» и персонал лаборатории работали в едином ритме. Трудности возникли с «Привычкой быть элегантным»: магнаты из нефтяных эмиратов скупили все копии для себя, пришлось прибегнуть к различным уловкам и чужой помощи, чтобы их выкрасть (не станем прибегать к эвфемизмам) и заменить на другие — без ведома владельцев. Лаборатория работала без сбоев и на столь высоком уровне, о каком мы поначалу — не решаясь говорить об этом Ирасусте — даже мечтать не могли; как ни странно, более других сомневалась в успехе Диана, но когда Ирасуста показал нам «Никогда не известно почему» и мы увидели подлинный финал, увидели, что Гленда не возвращается в дом Романо, а мчится на машине к утесу, — нас всех потрясла сцена падения в реку и мы поняли, что совершенство в этом мире возможно и что теперь совершенство Гленды навсегда, Гленда для нас совершенна — навсегда.

Самым трудным было, разумеется, решать: что переделать, что вырезать, как перемонтировать кадры и изменить ритм сцены; в каждом из нас жил свой образ Гленды, и это приводило к яростным спорам, разрешить которые удавалось только после тщательного анализа той или иной сцены, а в ряде случаев все решалось просто мнением большинства. Но хотя потерпевшие поражение смотрели новую версию с горьким чувством: она не во всем адекватна их представлениям, — полагаю, что никто никогда не был разочарован проделанной работой; мы так любили Гленду, что результат всегда оказывался положительным, а чаще всего превосходил первоначальные намерения. Случались иногда и неприятности: то письмо в «Таймсе» одного из постоянных подписчиков, каковой выражал удивление: он, мол, помнит, что три эпизода в «Огне на снегу» прежде шли в другой последовательности; то статья киноведа в «Опиньоне», возмущавшегося тем, что в «Призме» вырезана одна сцена, — он полагал, сие сотворили чиновники-ханжи. Во всех подобных случаях мы принимали срочные меры, дабы избежать возможных неприятных последствий; много усилий прилагать не приходилось, люди легкомысленны и забывчивы, а также охочи до всего нового; в мире кино, как и в самой реальности, все преходяще, все меняются — кроме нас, тех, кто так любит Гленду.