Набор преисподней (СИ) - Рицнер Алекс "Ritsner"

========== Глава 1. Каждый год двадцать восьмого августа ==========

Родители, вы уготовили мне несчастье

и себе его уготовили тоже.

А. Рембо в переводе M. Кудинова,

«Одно лето в аду»

I

Стаху пятнадцать. На носу — торжество, на душе — безумные от ужаса коты и истерически настроенные кошки, на часах — пять утра. Он пялится в потолок. Вот уже минут сорок. Предвкушает «радость» дня.

II

Стах чистит зубы, без энтузиазма глядя на свою физиономию в дверцу зеркального шкафчика. Открывает. Посреди каких-то маминых склянок, отцовской всячины для бритья, дезодорантов и стариковских лекарств находит спасение. Снотворное. Интересно, если выпить сразу все, умрешь?

Он сплевывает мятную пену, промывает под струей щетку, ставит в стакан, успевает зачерпнуть ладонью воды. Полощет рот. Почти откручивает крышку…

— Аристаш, с днем рождения!

Она никогда не стучится. Он так и замирает — на месте преступления. Нагибается и выпускает в раковину воду изо рта.

Мать во всей красе. Завитки — в тугой высокой прическе. Полшестого утра. Ей снова не спится. Как всегда, перед праздником.

За слоями косметики не видно веснушек. Маленький женский обман. Стах в детстве завидовал. Один раз даже попробовал — замазать лицо. Ну и отхватил же он тогда по шее от отца. Мать пыталась остановить его — и тоже получила. Наотмашь. Это был первый и последний раз, когда она полезла. Больше не защищала. Кажется, Стаху было лет шесть?

— Что это?.. — улыбка стремительно ползет вниз.

— Ничего.

Стах натягивает на губы усмешку и ставит таблетки обратно. До того, как успевает закрыть дверцу, мать вторгается в ванную, хватает банку, читает. Смотрит на него в оцепенении, не верит.

Ну, поехали, камера, мотор…

— Что это такое ты делаешь?! — шипит она в отчаянии. — Что ты такое удумал?..

— Мам…

— Боже, только не говори мне, что ты хотел их выпить.

— С чего ты взяла?

— Ты настолько отмечать не хочешь? Господи помилуй, каждый год одно и то же. А я уже всех позвала в гости, у меня мариновалось мясо всю ночь, я нашла рецепт торта, как ты любишь, бисквитный, и крема со взбитыми сливками…

Он ненавидит бисквит. И торты. Кремы и взбитые сливки. Все сладкое.

— Встала с утра пораньше. Вот уже — подготовилась. Боже мой, Аристаша… А если бы не успела скорая?

Он касается ее плеча и заглядывает в глаза. Почти с нее ростом. Она кажется ему хрупкой и маленькой. Сегодня — особенно. Она вдруг смолкает, она вдруг — его видит.

— Мам. Почему ты не думаешь, что банку кто-то оставил, а я убирал?

Он отпускает ее, умывает лицо. Чувствует ее ладонь на лопатке. Она гладит его по спине, касается взъерошенной рыжей макушки. Когда он поднимает взгляд, она отходит. Она уже мягко ему улыбается.

— Ты же знаешь, как я за тебя волнуюсь, правда?..

Да уж. Дурак не знает.

— Не забудь уложить волосы.

— Не забуду, — заверяет.

— С днем рождения, любимый.

— И тебя. С моим рождением.

Она возвращается и, умилившись, целует его в щеку. Глаза опять на мокром месте — может, от раскаянья?.. Хотя… Он вынимает из арсенала самую надежную улыбку. Мать любуется им. Он позволяет. Иногда — до того, что скулы от деланой радости начинает ломить.

Ему хочется разрушить момент неуместной оскорбляющей просьбой: «Ты можешь не врываться больше? Мне пятнадцать. Мало ли чем занимаюсь». Он держит при себе. Мать не оценит откровенность. Она подумает: он отдаляется. У нее случится истерика. И тогда ему придется снимать все замки со всех дверей, вплоть до входной, чтобы ей угодить. Как-то она обиделась, что он закрылся в собственной комнате. Бывают минуты, когда он не так смотрит, не так улыбается.

Он контролирует все. Каждый мускул лица, каждый жест, даже каждую — мысль. Чтобы не проскользнула вовне.

Мать уходит счастливой. Теперь он в полной боевой готовности. Ничего. И не с таким справлялись.

Черт возьми. Пошел еще один год.

III

Стах заглядывает в кухню.

— Я на пробежку.

— Только очень осторожно, — она говорит это каждое утро. — Пожалуйста, береги ногу, — как будто нога — большая ответственность, почти как ребенок.

— Буду, — он обещает и терпит еще один поцелуй в щеку: когда отца нет, у матери всегда есть повод испачкать сына помадой.

IV

Бег — это вместо бассейна. Попробуй удержать в дурдоме разум без физической нагрузки. Вода работает лучше, чем земля. По крайней мере, для Стаха. Очищает. Но летом он выходит из зоны комфорта. Раз в сезон можно. До начала учебы. Потом комфорта — крупицы, и за каждую молишься, и на каждую пашешь.

V

Вернувшись, Стах не может обойти старшего брата — тот его не пускает. Стах морщит нос, обнажая зубы в оскале, до презрения, до отвращения почти. Где-то здесь окончательно выветривается доброта утра.

— Ты воняешь.

— Ты подышать задержал меня?

— Только позлить. А то день прожит зря.

— Мне льстит.

Стах пытается его толкнуть. Пару секунд они беззвучно борются. Серега валит Стаха на пол и забивает кулаками — больше с придурью, чем с силой. Тот, отбрыкиваясь, пинает его под колено.

— Совсем уже озверели, — а это бабуля мимо ползет, Зинаида-Змея.

— Кто-то же должен воспитывать его.

— У него отец есть.

— Мой.

— Твоя только грязь под ногтями, — это Стах вставляет.

Серега — ему тоже — ногой. После этого он влетает первым в ванную и запирается там. Часа на два, наверное. Стах, закатив глаза, идет в другую квартиру через арку в коридоре: санузла-то два.

VI

На завтрак Стах пытается стырить колбасу на салат, нарезанную кубиками. Мать бьет его по руке и говорит, что:

— Каша на столе.

Серега старательно жует бутерброд с куском сервелата вдвое толще, чем хлеб, и заедает это дело яичницей. Все всухомятку. Стах открывает крышку и косится в утробу кастрюли. Из утробы на него косится жидкая белая субстанция. Манка для Стаха где-то на полке со сладким. Он решает:

— Ну ладно. Я не голоден, — и, едва мать отвернулась, все-таки ворует колбасу, запихивая в рот по дороге.

— Теть Тамар, — доносит на него Серега.

— Аристаш, боже мой!.. Заработаешь язву желудка.

Или мозга. Он еще не в курсе, что привлекает его больше. Предотвращает катастрофу:

— Я тоже люблю тебя. Нагуляю аппетит: а то ты старалась, готовила, а я каши объемся…

— Аристаша…

— Почитаю, — и заворачивает в коридор, подальше от упреков.

VII

Время от времени перемещаясь по кровати, Стах в один заход глотает «Пилота первого класса» Кунина. Дочитав, лежит еще немного, пока не вспоминает о маминой заботе. Страдальчески хмурится: еще на втором эпизоде она поставила тарелку с кашей на письменный стол.

Остывшая манка еще хуже, чем горячая. Стах идет подогревать. Но случайно уличает момент, когда на кухне — ни души. Обернувшись, чтоб наверняка, включает воду и сливает в раковину жижу.

Трижды вздрагивает на: