Каков есть мужчина - Дэвид Солой
- Категория: Проза / Зарубежная современная проза
- Название: Каков есть мужчина
- Автор: Дэвид Солой
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дэвид Солой
Каков есть мужчина
David Szalay
ALL THAT MAN IS
Copyright © 2016 by David Szalay
This edition published by arrangement with United Agents LLP and The Van Lear Agency LLC.
© Шепелев Д., перевод на русский язык, 2018
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательствво «Э», 2018
* * *Всему свое время,
и все на свете имеет причину.
Часть 1
Семнадцать, я влюбился…
Глава 1
Берлин. Центральный вокзал.
Сюда приходят поезда из Польши, и здесь оказались два молодых англичанина, прибывших из Кракова. Вид у них жуткий, у этих подростков, они устали, осунулись и пропылились после десяти дней путешествия по железной дороге. Один из них, Саймон, вперил пустой взгляд в никуда. У него приятная внешность: высокие скулы, импозантное, хоть и невыразительное, нервное лицо. Вокзальный буфет в семь утра полон шума и дыма, и Саймон слышит с неудовольствием разговор двух мужчин за соседним столиком – один, кажется, американец, а другой, постарше, немец. Именно он говорит с улыбкой:
– Вы потеряли только четыреста тысяч солдат. Мы потеряли шесть миллионов.
Ответ американца не разобрать из-за шума.
– Русские потеряли двенадцать миллионов[1] – мы убили шесть миллионов.
Саймон закуривает польскую сигарету, видит в меню слово Spiegelei[2] и кладет на стол в ожидании официанта деньги – евро, приятные на вид, современные деньги. Ему нравится, какой дизайнеры подобрали шрифт, простой, без всяких завитушек.
– Только в Ленинграде умер миллион человек. Миллион!
Люди пьют пиво.
На улице начинает накрапывать дождик, увлажняя серые окрестности вокзала.
С официантом вышло препирательство насчет того, можно ли получить один Kaffeekänchen[3] и две чашки. Ответ был отрицательным. Им придется пить из одной чашки – Саймону и его другу, который стоит сейчас у таксофона (их мобильники здесь не действуют), полускрытый дымчатым пластиком, и пытается связаться с Отто.
Саймон подумал, что официант в своем засаленном алом фартуке вел себя с ними по-хамски. А вот другим угождал – Саймон мрачно следил, как он движется между столиками, сквозь дым и шум, – мужчинам в костюмах и с газетами, а еще тому типу, который быстро поднял взгляд, натянул улыбку и посмотрел на часы, пока официант разгружал поднос.
Голос из динамиков начинает вещать о прибывающих/отправляющихся поездах. Резкий, сухой голос откуда-то извне, оттуда, где суровый ветер атакует пространство вокзала. Этот голос словно заслонка на звуковой трубе – лает, умолкает и снова лает.
Саймон уже знаком с плавным тональным мотивом, предваряющим каждое вторжение голоса.
этого голоса и его эха
И этот плавный тональный мотив, звучащий снова и снова, уже, кажется, стал продолжением его усталости, чем-то, находящимся у него, внутри, субъективным.
Официант прямо-таки отвешивает поклон человеку в костюме.
Жизнь вокзала бурлит и клокочет, словно грязевой поток. Люди. Люди движутся через вокзал, как грязевой поток.
И снова этот вопрос:
Что я здесь делаю?
Он видит, как его друг Фердинанд вешает трубку.
Они уже не первый день пытаются связаться с Отто – молодым немцем, с которым Фердинанд познакомился в Лондоне несколько недель назад, сказавшим, возможно, находясь под градусом, возможно, даже не ожидая такого стечения обстоятельств, что они могут запросто зависнуть у него, случись им быть в Берлине.
Фердинанд возвращается к столику с выражением озабоченности на лице.
– Опять без ответа, – говорит он.
Саймон курит и ничего не отвечает. Он тайно надеется, что Отто так никогда и не объявится. Его никогда не грела мысль пожить у Отто. Он не встречался с ним в Лондоне, а все, что он слышал о нем, не внушало симпатии.
Он говорит:
– Ну и что мы будем делать?
– Я не знаю, – отвечает его друг. – Просто поедем к нему на квартиру?
У него есть адрес Отто – Отто ожидает их где-то в апреле, примерно так они условились, отправляя сообщения из Лондона по фэйсбуку.
Они едут две остановки на Эс-бане[4], и потом еще долго ищут эту квартиру, и когда, наконец, неожиданно ее находят, к полному своему удивлению, – на зачуханной улочке на задворках квартала, – поблизости нет никого, кроме полицая в зеленой форме. Он ждет на лестничном пролете, одним пролетом ниже этой самой квартиры, в тусклом свете из высокого окошка.
Непонятно, что он здесь делает…
Может, Отто убили?
Они в нерешительности.
– Tag[5], – говорит мужчина, и по его интонации они понимают, что никакого убийства тут не было.
Они объясняют, что ищут Отто, и полицейский, очевидно знающий, кто такой Отто, говорит, что его здесь нет. Здесь никого нет.
Они ждут.
Они ждут больше часа, Фердинанд несколько раз наведывается к таксофону на улице, пытаясь дозвониться людям, могущим знать, куда подевался Отто, а Саймон тем временем сидит на кафеле в огромном пространстве холла и пытается одолеть «Послов»[6] в потрепанном «пингвиновском» издании – книжка обычно обитает у него в рюкзаке, в одном из карманов на молнии. Его уставшие глаза читают строчки:
Живите в полную силу; жить иначе – ошибка. Не столь уж важно, чем именно вы занимаетесь, пока ваша жизнь в ваших руках. Если же нет, что тогда у вас есть? Я слишком стар – по любой мерке для таких мыслей. Что потеряно, то потеряно; в этом не сомневайтесь. Однако у нас есть иллюзия свободы; так что не забывайте, как я сейчас, об этой иллюзии. В нужное время я был либо слишком глуп, либо слишком рассудителен для этого, и теперь эта ошибка вызывает у меня такую реакцию. Занимайтесь тем, что вам нравится, до тех пор, пока не достигнете цели. Ибо это была ошибка. Живите, живите!
Он вынимает ручку из того же кармана, в котором лежал роман, и отчеркивает сбоку эти слова. А за чертой, на полях, пишет: ГЛАВНАЯ ТЕМА.
Фердинанд возвращается с улицы, увлажненный игривым дождиком.
– Что же нам делать? – спрашивает он.
Снова Эс-бан.
Дождь кончился. Они многое видят из окон вагона. Мемориальный кусок Стены, густо разрисованный психоделическим граффити. Они не помнят того мира. Они слишком молоды. Там солнце, на пустой земле, светит через пространства, где раньше стояла Стена. Солнечный свет. Через окна вагона Эс-бана, сквозь разводы пленки грязи, он касается прикрытых глаз Саймона.
Что я здесь делаю?
Что я здесь делаю?
Поезд стучит колесами, переходя через стрелку.
Что я
Поезд замедляет ход
здесь делаю?
и подходит к станции под открытым небом – Варшауэрштрассе. На платформе ветрено, а кругом – пустырь.
Пустошь[7].
Апрель, беспощадный месяц…
Они влюблены в Элиота, в его мелодический пессимизм. Они благоговеют перед Джойсом. Он тот, кем они хотят стать, – колоссом, подобным ему. Именно писатели и их книги сделали парней друзьями. И еще трагедии Шекспира. И L’Étranger[8]. И проблемы Владимира и Эстрагона[9], которые им нравится воображать своими собственными проблемами. В ожидании Отто.
Варшауэрштрассе. Поезда идут мимо бурно разросшейся сорной травы. Весенние ливни лупят наотмашь по облупленным рекламным щитам, эстакады наполняют окрестности звуком невидимого движения.
В Кройцберге, совсем выбившись из сил, они садятся пообедать.
Кройцберг их разочаровал. Предполагалось, что это хипстерский район, Alternativ[10] квартал. Фердинанд особенно разочарован. Саймон спокойно ест – рот у него прекрасной формы. Он ничего не ждал от Кройцберга. Не испытывал к нему никакого интереса и считает своего друга наивным (хотя ничего такого не говорит) за одну мысль о том, что тут интересно.
За едой разговор заходит о том, насколько здесь все дороже, чем в Польше (они побывали в Варшаве, Кракове, Аушвице), хотя они считают, что повышение цен оправданно, ведь в Берлине все – лучшего качества. Еда, к примеру. Они едят с аппетитом.
Потом вдруг вспоминают школьных товарищей. Они в последнем классе, этим летом сдают экзамены на аттестат о среднем образовании и надеются осенью начать учебу в Оксфорде. (Именно поэтому Саймон безрадостно прочесывает труды Генри Джеймса в поисках материала, относящегося к «Международной теме».)
И вот, когда они обсуждают разных людей – всяких мудаков по большей части, – Фердинанд неожиданно упоминает Карен Филдинг.
Он и не подозревает, запросто бросая это имя среди прочих, что Карен Филдинг – предмет мечтаний его друга, и в этих мечтах они говорят о чем-то, их взгляды скрещиваются, а руки внезапно соприкасаются, и после этих грез он словно еще чувствует прикосновение ее руки, переживая моменты поглощающего восторга. Эти мечты он заносит в свой дневник, очень добросовестно, исписывая страницу за страницей об их возможном значении и о самой природе такого процесса, как мечтание.