Невеста Нила - Георг Эберс

Георг Эберс

Невеста Нила

I

Прошло уже более двух лет с тех пор как Египет покорился юному, но баснословно быстро окрепшему могуществу арабов. Он довольно легко достался отлично дисциплинированной горсти мусульманских воинов, и, таким образом, прекрасная провинция, составлявшая еще недавно красу Византийской империи и твердый оплот христианства, сделалась достоянием Омара [1]. Наряду с крестом всюду возвышался полумесяц.

Стояло нестерпимо знойное лето, вызвавшее засуху: благодатный Нил до сих пор обманывал надежды египтян, напрасно готовившихся, по обычаю, торжественно отпраздновать «Ночь орошения», которая приходилась на 17 июня. Назначенный срок давно миновал, а вода в реке не только не прибывала, а, напротив, заметно убывала. В это тревожное время, переживаемое несчастной страной, 10 июля 643 года, в Мемфис пришел с севера купеческий караван. В разоренном городе пирамид, простирающемся в виде громадного тростникового листа только в длину, в узком пространстве между Нилом и цепью Ливийских гор, даже эта небольшая партия чужестранцев возбудила любопытство населения, тогда как прежде мемфиты едва удостаивали взглядом необозримые вереницы нагруженных дорогими товарами повозок и красивых, запряженных волами экипажей, блестящие отряды всадников императорского войска или бесконечные процессии, оживлявшие главную улицу города, которая простиралась более чем на милю.

Хозяин каравана сидел на отлично выезженном верблюде. Это был худощавый мусульманин в одежде из мягкого шелка. Широкая чалма покрывала его голову, отбрасывала легкую тень на тонко очерченное немолодое лицо. Египетский проводник, ехавший рядом на бойком ослике, с удовольствием посматривал на купца. Наружность путешественника не отличалась особой красотой: у него были впалые щеки, жидкая бородка и большой орлиный нос, но зато в глазах отражались ум и сердечная доброта. Болезнь и горе провели морщины по его приятному лицу; однако несмотря на это в облике хозяина каравана были заметны решительность и твердая воля. Следовавшие за ним арабы, с ног до головы обвешанные оружием, с бородатыми суровыми лицами, очевидно, находились у него в беспрекословном подчинении, внимательно ловя малейший знак своего повелителя. Старшина герменевтов, или проводников для иностранцев, ворчливый смуглый мемфит каждый раз, когда ему случалось нечаянно приблизиться к угрюмым всадникам на дромадерах [2], беспокойно пожимал плечами, как будто опасаясь удара бича или тычка, между тем как владелец каравана, купец Гашим, не внушал египтянину ни малейшего недоверия, и он разговаривал с ним, проявляя при этом словоохотливость, свойственную его званию.

— Как хорошо знаешь ты Мемфис, — сказал проводник, когда приезжий удивился печальной перемене и упадку города.

— Тридцать лет назад я нередко бывал здесь по делам, — отвечал купец. — Как много домов теперь пусты и заброшены, тогда как прежде в них можно было найти себе приют только с большим трудом и за дорогую плату! Везде развалины! Кто мог привести в такой жалкий вид вон ту великолепную церковь? Арабы, как мне известно от самого полководца Амру [3], не разорили и не тронули ни одного христианского храма.

— Но ведь то была главная церковь мелхитов [4], императорских слуг! — воскликнул египтянин таким тоном, как будто этот факт оправдывал происшедшее варварство.

— Но что же дурного в их вероучении? — спросил купец, не убежденный такими доводами.

— Что дурного? — снова воскликнул проводник, и его глаза засветились гневом. — Но ведь мелхиты оспаривают единую божественную природу Спасителя мира! Мало того, пока твои соотечественники не положили конец беззаконию, греки, опираясь на императорскую власть, поступили с исконными владениями Египта, как со своими невольниками. Они силой гнали нас в свои церкви; каждый египтянин слыл у них за бунтовщика; им пренебрегали, точно прокаженным. Над нами издевались за нашу веру.

— И потому, — перебил его купец, — как только мы победили греков, вы стали разорять их дома и обращаться с ними много хуже нас, которых вы называете «неверными».

— Неужели нам следовало щадить своих притеснителей? — надменно возразил египтянин, гневно оглядываясь на разрушенное здание. — Они пожинают то, что посеяли, и теперь в Египте, благодарение Богу, все, кто не принадлежит к мусульманству, исповедуют нашу веру. Мы обязаны уничтожить их жалкие храмы, так как на Халкидонском соборе, да будет он проклят, эти еретики лишили Христа Его божественного достоинства.

— Но все-таки мелхиты ваши единоверцы и христиане, — настаивал купец.

— Христиане, — повторил проводник, презрительно пожимая плечами. — Пускай они считают сами себя кем угодно, но в этой стране все мы, от мала до велика, убеждены в том, что греческие выходцы не имеют права называться нашими единоверцами и причислять себя к Христову стаду. Да будут все они прокляты со своими еретическими затеями! Они унижают религию дьявольскими выдумками. Посмотри на священное изображение мелхитов вон там, у каменного столба: видишь голову коровы на человеческом туловище? Чем это лучше языческого идола? Мы, якобиты [5], монофизиты, или как бы нас ни называли, признаем нераздельно божественную природу Господа Спасителя, и если наша вера должна быть уничтожена, то я охотно сделаюсь мусульманином, признаю вашего великого единого Бога. Пусть меня разрежут на куски вместе с женой и детьми, но я ни за что не присоединюсь к мелхитской ереси. Как знать, пожалуй, египтянам не будет хуже под игом арабов. Вы приобрели большую власть и можете удержать ее. Если нам пришлось подчиняться чужестранцам, то каждый из нас охотнее заплатит маленькую подать мудрым мединским калифам, чем большую — константинопольскому императору. Мукаукас [6]Георгий — человек хороший; если он так скоро сдался вам, значит, находил это разумным. Я знаю от своего брата, что наместник провинции считает арабов честными, богобоязненными людьми, добрыми нашими соседями и, пожалуй, даже единоплеменниками, а византийских еретиков, притеснявших египтян, ненавидит, как собак; между тем Георгий — примерный христианин.

Арабский купец, улыбаясь про себя, внимательно слушал мемфита; герменевт несколько раз прерывал рассказ, распоряжаясь ходом каравана. Наконец, египтянин направил верблюдов в переулок, который выходил на другую людную улицу и был застроен красивыми домами, утопавшими в зелени садов.

Здесь мостовая была не так избита, что дало возможность приезжему купцу продолжить разговор с проводником.

— Я хорошо знал отца наместника Георгия, — сказал араб, — это был богатый и здравомыслящий человек. Теперь и про его сына говорят только хорошее. Но разве за ним осталось звание «наместника» или, как ты сказал — мукаукаса?

— Конечно, господин! — отвечал герменевт. — Их род самый древний в Египте, и если старый Менас был богатым, то его сын еще богаче благодаря наследству и отличному имению, взятому за женой. Он и теперь строго наблюдает за своими подчиненными, но все-таки дела решаются уже не так быстро, как прежде. Хотя наместник немногим старше меня, а мне под пятьдесят лет, но его здоровье очень плохо, и он вот уже несколько месяцев не выходит из дому; даже наместник вашего халифа является к нему сам для переговоров. Все жалеют почтенного Георгия, а кто виноват в его болезни? Мелхитские собаки! Спроси по всему побережью Нила о виновниках несчастья, и каждый ответит тебе то же самое. Где прошел мелхит, где побывал грек, там больше не вырастет трава!

— Но послушай, как мог мукаукас, высший императорский чиновник… — начал араб.

— А ты думаешь, греки щадили Георгия? — с жаром прервал его герменевт. — Они, конечно, не смели явно задеть наместника, но зато сделали еще хуже. Во время восстания мелхитов против египтян — это происходило в Александрии, и покойный греческий патриарх Кир действовал заодно с нашими врагами — двое сыновей Георгия в полном цвете сил были умерщвлены самым бесчеловечным образом; вот что подкосило старика.

— Бедный Георгий! — произнес со вздохом араб. — А других детей у него не осталось?

— Остался еще один сын и вдова старшего сына. Она, конечно, тотчас ушла в монастырь после смерти мужа, но ее дочь Мария, десятилетняя девочка, осталась у деда и бабушки.

— Вот это хорошо, по крайней мере в доме наместника не так скучно!

— Конечно, господин, но у Георгия и без того не скучно, в особенности теперь. Единственный оставшийся в живых сын мукаукаса, Орион, вернулся третьего дня из Константинополя после долгого отсутствия. Надо было видеть, как ликовал наш город! Тысячная толпа встретила юношу, точно царя; ему воздвигли триумфальную арку, весь народ высыпал на улицы, и мое семейство тоже не отстало от других. Каждому хотелось поскорее увидеть сына и наследника великого мукаукаса, а женщины, конечно, сгорали от любопытства!