Чужой орден - Александр Полухин

Полухин Александр

Чужой орден

Александр Полухин

ЧУЖОЙ ОРДЕН

Мы сидели под опрокинутой лодкой на берегу Хопра. Дождь барабанил по осмоленному днищу и монотонно шуршал в листьях деревьев. Где-то далеко пропел петух. Ему отозвалось еще несколько голосов, и на этом петушиная перекличка закончилась. - Полночь, - как бы самому себе проговорил мой приятель и надсадно закашлялся. Звали его Жорой. Это имя закрепилось за ним с детства. Жора был уже пожилым человеком, но, наверно, никто ни разу не назвал его полным именем Георгий Петрович. Высокого роста, сутуловатый, со впалой грудью, ходил он по земле тихо, почти неслышно. На широком лбу резко пролегли три глубокие борозды, но лицо сохранило выражение детской чистоты и наивности. Знал я его давно. Много раз мы рыбачили с ним вместе, часто я бывал у него и дома. Жил он один на окраине города в большой и неуютной комнате, заваленной рыбацкими принадлежностями и разными инструментами. Жора был не только рыбак, но и мастер на все руки. До войны он работал слесарем на заводе, потом по состоянию здоровья ушел на пенсию. В сорок лет жил он так, словно жизнь еще не начинялась, а все происходящее-это только преддверие в будущее, представлявшееся ему красочным, богатым, счастливым. Он никогда ни на что пе жаловался, почти пе обращал внимания на личные невзгоды и неблагоустроенность, но искренне радовался, когда в магазинах появлялись красивые ткани, которые он никогда не покупал, и возмущался, что до сих пор не могут делать хороших крючков или блесен. И он делал их сам, пробовал на Хопре, а потом досадовал на то, что к нему пристают рыбаки, а он не может ответить отказом на их просьбы изготовить такие же. Но занимался он этим лишь в зимние морозы и дурную погоду, когда здоровье не позволяло выбраться на Хопер. Все остальное время он жил на воде. Настоящим его домом была лодка с различными приспособлениями для ловли рыбы. Легкая, удобная, послушная на зависть. Сделал он ее сам, по своему вкусу и потребностям, и никому ни за какие деньги не соглашался продать. Под этой лодкой мы и сидели, застигнутые неожиданным ненастьем. Жора, видимо, предчувствовал, что погода испортится. Он предлагал порыбачить где-нибудь поближе к дому, но мне захотелось получить полное удовольствие от настоящей рыбалки с ночевкой на песчаной косе, со свежей ухой и прочими прелестями, которые нельзя заменить ничем другим. Дождь не переставал, и наша поездка явно не удалась. Настроение у меня было прескверное. И не только потому, что дождь лишил меня удовольствия, я чувствовал себя кругом виноватым перед этим больным человеком, которому доставил лишние страдания. Мне было тяжко слушать его частый грудной кашель. - Мое развлечение может плохо для тебя кончиться, - проговорил я. - Мне плохо не бывает, - глухо ответил Жора. - Вот грудь немного побаливает, но в ненастье и дома не легче. Наверно, он хорошо понимал мое состояние и решил отвести мои мысли в сторону. Обычно замкнутый и неразговорчивый, Жора вдруг начал говорить о себе. - Вот ты говоришь, что рыбалка - это развлечение. Так и все думают. Потому и считают меня никчемным человеком, вроде у меня в жизни сплошное развлечение. Мол руки у него золотые, а в голове тина хоперская, вот и пропадает человек: ни семьи, ни двора, ни покою, ни дела настоящего нет. А с моими руками, верно, я мог бы здорово жить. Может, теперь с районной Доски почета глядел бы. & цеху мой портрет сколько лет под стеклом висел. - Ты и сейчас золотой работник, - осторожно вставил я, боясь спугнуть порыв его откровения. - Какой теперь из меня работник, - не то с грустью, не то с отчаянием и безнадежностью проговорил Жора. - Не могу я в цеху работать. Да и по натуре я рыболюб, на воде и вырос. Не гожусь я летать. А вот тут, на Хопре, душе вольно и рукам простор. Он с минуту помолчал, словно собираясь с мыслями, и заговорил снова. - Как-то третьего года задумал я к Добринскому повороту отправиться. Случилось это в конце августа. Лето тогда сухое было, жарынь стояла страшная. Подъезжаю к Котовскому перекату, и что-то мне в глаза бросилось: за тальником на прогалине птицы крутятся. Думаю, что они там собрались? Пристал к берегу и глазам не верю. Все годы там поляна была, летом траву косили, а тут вдруг болото, в середине озерцо блестит и воду вроде на ветру рябит. Подхожу ближе - батюшки мои! Мелюзга там кишмя кищит и не то, что овсянка, а такая, что уж породу можно определить. Оказывается что же?-В полую воду сюда рыба на бой выходила, это я давно знал. Но раньше бывало, как вода станет в берега вбираться, так и сбежит по ручейку, и рыбешка вся уходила. А тут случилось, Хопер весной поднял илом берег и запер воду. Вначале озеро было, а потом пересохло. А они бедные сбились в кучу и погибают. Что тут делать? Постоял я, посмотрел на них, прикинул в уме, с чего начинать, и принялся за работу. Поначалу ведер сто воды из Хопра в озерцо перетаскал,. чтобы им было чем дышать, а потом за лопату взялся. Больше суток спины не разгибал: канаву к Хопру рыл. Ночь тогда лунная была, ну я и спешу. Сам, как судак, от поча просолился. Наконец разрыл насыпь, пустил по канаве воду, а там, уже не вода, а месиво. Я опять за ведра. И пошли мои мальки. Всех до единого спустил. Последних, которые ослабели, ведром носил в реку. Как сейчас вижу: солнышко уже на дубки поднялось, скоро припекать начнет, тороплюсь я, а они идут по канаве лениво, видать последние силенки на исходе. А я что пастух над стадом, за порядком наблюдаю, то дорогу им расчищу, то водички плесну, бегаю, как угорелый, то вдоль канавы, то за водой. А когда дошли до Хопра, глотнет малец настоящей водички, на миг остановится, словно шалеет от радости, а потом как стрельнет! Откуда и резвость взялась. А у меня от счастья слезы наворачиваются. Погляди тогда кто со стороны - сказал бы, что человек с ума свихнулся. А я и на самом деле ненормальным был. Вожусь с ними и разговариваю, словно с детьми. И ликование в душе такое, будто я подвиг какой совершил. И только когда покончил все дело, тогда почувствовал, что все суставы ломит, терпения нет, спины не разогну и пальцы загрубели, как деревянные. Кое-как добрался до кустов, свалился на песок и спал с обеда до полуночи, пока холод не разбудил. Потом недели две болел. Боялся в больницу упекут, но ничего, все обошлось, сам на ноги встал. Жора замолчал и прокашлялся. Я слышал его тяжелое дыхание и не осмелился беспокоить расспросами, хотя очень хотелось послушать еще что-нибудь из его рыбацкой жизни. Жора передохнул и заговорил снова. - Мне речка чем-то живым представляется. Вот, х примеру, стала на пути коряга, торчит из воды, а мне больно, словно у меня в теле заноза застряла. Не терплю, когда люди берега гадят. Ведь берега у реки, что дорогая оправа у алмаза. Душа радуется, если кругом чистота и красота первозданная. А как увижу где наломано, намусорено, так тошно делается. Уголек был, что на картинке, а теперь зверь и то стороной обходит. Не могу понять, что за резон берега обезображивать и .воду опустошать. А есть такие люди, что хуже грабителей. Часто мне приходилось с такими дело иметь. Вот в прошлом году был у меня случай и как раз на этом месте, где мы сейчас сидим. Приехал я сюда на ночь. Хотел на соменка поохотиться, да занедужилось что-то и ночь холодная выпала. Натаскал я сушняку, нажег костер, потом разравнял песок и улегся спать. Хорошо, тепло, словно на печке лежишь, такая благодать! Вдруг за поворотом огонек показался. Вначале я подумал, что кто-нибудь из рыбаков на зорю приехал. Вижу огонек ко мне подвигается. Тут я смекнул: кто-то острогой промышляет. И такая меня злость взяла, будто в мой дом виры забрались. Не хотелось со своей печкой расставаться, но все же встал, дождался, когда они ко мне подъехали и говорю: - А ну, причаливай к берегу! Огонь сразу погас, и лодка остановилась. Молчат. - Ну, живо выходите! - говорю опять. - А ты кто такой? Что тебе нужно? - грубо спрашивает один, который на носу стоял. - А то, что вы беззаконие творите! Выругали они меня последними словами и поехали дальше. Нет, думаю, так просто вы не отделаетесь. Сел я в лодку и за ними. Плывем и разные приятные разговоры разговариваем. Вначале грозились меня на дно спустить. Но я вижу, что они хотя и дерзят, а все-таки побаиваются и на измор берут: когданибудь отстану. А я на своем стою, знаю, что с реки никуда не денутся. Тогда они сменили тактику и стали просить разрешения побаловаться одну ночку. Хопер мол от этого не обеднеет. А когда убедились, что я не шутки шучу, откупиться хотели. Распалился я тогда и говорю: - Вот что, граждане, за разбой один ответ, а за угрозы и подкуп вдвойне отчитываться придется. Скоро светать станет, так выбирайте любое: хотите вверх поедем - в Котовский сельсовет сдам, хотите вниз - в городскую милицию. Пока я с ними канителился, нас километра на полтора течением снесло. Я уж пожалел, что все пожитки в своем логове оставил. А они все не сдаются. Потом между собой тихонько переговорили, что-то повозились в лодке и к берегу заворачивают. Не успел я сообразить что к чему, как они молчком соскочили на берег и в кусты. Только я их и видел. Оглядел я лодку, но там пусто, все в воду спустили. После дознался чья лодка, но чем докажешь? Ни улик, ни свидетелей нет. Жора опять замолчал, достал телогрейку и оделся. А дождь лил и лил без конца, барабанил над самой головой. Вдруг Жора высунул голову наружу и стал к чему-то прислушиваться. - Почудилось, что вода на огороде по канаве шумит, - проговорил он, усаживаясь на место. Я упрекнул его, что он рискует своим здоровьем, высовываясь на дождь. - Ну нет, - возразил Жора, - без надобности я рисковать не стану. Мне еще долго надо на свете жить. Как же не жить, если я в такой должности состою, которой и названия не могу придумать, да и заместителя у меня пока нет. Я воспользовался его шутливым тоном и задал вопрос, который давно вертелея у меня на языке. Я спросил, когда же он заведет себе семью. Жора с минуту подумал и ответил: - Теперь это уже ни к чему. Одно время были такие думки, но, слава богу, кончилось все хорошо, - угрюмо проговорил он и закашлялся. Я понял, что за этим скрывается что-то для него очень важное и, по всей вероятности, не совсем приятное, поэтому не стал больше вызывать его на откровенность. Но Жора быстро справился с охватившим его волнением и начал рассказывать. - В начале войны все это было. Много лет дружили мы с Андреем Дроновым, слесарем консервного завода. Я тогда в одном цеху с ним работал. В шутку он меня лешим звал за то, что я его рыбалкой заразил. Бывало, каждый выходной мы обязательно в плаванье отправлялись. Вначале его жена Катя на меня сильно обижалась: мужа от двора отвадил, дома ему не сидится, но потом ничего, обвыклась. И вот, в августе сорок первого года проводили мы Андрея на фронт. Осталась Катя одна с двумя детьми. Николке тогда шесть лет было, а Настеньке всего четыре годика. Редко я стал бывать у них. Бывало увижу где Катю, спрошу про ребят, про Андрея, поклон передам и все. Так почти год прошел. И вот как-то наловил я рыбы, иду на базар на молоко сменять и решил зайти по пути к Кате про Андрея узнать, давно я о нем ничего не слыхал. Зашел я в комнату, и душа обмерла. Нужда изо всех щелей глядит.'Катюша, худая, землистая, сидит у окна детские рубашонки чинит, мальчонка на полу какие-то силки делает воробьев ловить, а Настенька дергает за юбку мать и тоненьким голоском, как "заводная, одно и то же твердит: - Мама, дай хлебца! Вижу, что эти слова для Кати, как ножом по сердцу, но она крепится и уговаривает: - Потерпи, доченька, сейчас схожу, может, по завтрашнему талону дадут. Поглядел я на эту картину и говорю: - А ну, Катя, разжигай печку,-сейчас завтракать будем. Выложил на стол рыбу, достал свой нож и принялся чистить. Ребятишки меня окружили, суются помогать, видать терпения нет, скорее покушать хочется. Ну, рыба, известное дело, - закипит вода и готова. Сели за стол. И до чего же мне радостно было, кажись, никогда такого счастья не испытывал. А Катя на меня глаза поднять совестится, и все толкует, что меня голодным оставили. Вот с этого и началось. Через день я обязательно с рыбой являлся. И Катя, и ребята к этому привыкли. Подходит срок, они уже ждут. А тут еще соседние ребятишки стали приходить, и собралась их компания в девять человек. Бывало, подъезжаю к причалу, а они уже все на берегу ждут и не спрашивают - поймал ли, а давай, дядя Жора, рыбу, сами понесем. Отдам я им торбу, и идем целой оравой уху варить. Получилось, что я вроде на службу в детский сад поступил. Как хочешь, а давай свежей рыбы. Вот тут уж мне не до развлечений было. Всю свою хитрость в ход пускал, ни днем, ни ночью из лодки не вылезал. В одном месте не ловится, еду в другое. Ни одной зари не пропустил. Хоть жара, хоть дождь, а я на Хопре. Норму для себя установил и каждую рыбину на учет брал. А когда лишнего поймаю, ну и праздник. Целое лето так продолжалось. И Катя посветлела, и ребятишки веселее стали. Бывало и так, когда разболится грудь. Катя меня со двора не выпускала. Постелит в сарайчике, там я и отлеживаюсь. А она и бельишко мне постирает и починит, и все отваром каким-то поила.. Неудобно мне было, что я лишние хлопоты ей доставляю, а на самом деле хорошо. Никогда я такой заботы не видал. Но в последнее время стал я замечать, что Катя опять сильно затосковала и меня вроде совестится. Вот как-то накормили мы детвору, отправились они мне червяков готовить. Сидим мы вдвоем с Катей, а она не знает куда глаза деть, чем руки занять. - Что ты, Катя, - спрашиваю, - от меня прячешь? Какую болячку в себе носишь? - Да вот от Андрея долго ничего нет. Сердце-то и тоскует, - говорит она. - Не то говоришь. Эту тоску я все время вижу, а тут что-то другое приключилось. Она видит, что от меня свое горе рукой не закроешь, и говорит: - Нет, Жора, с Андреем что-нибудь неладное стряслось, это я чувствую. А другое, так, пустяки. Я стал настаивать, ну она и призналась, что в очереди ее нехорошим словом обозвали. Муж мол на фронте кровь проливает, а она тут шашни развела, совесть потеряла. Значит, меня ей в любовники приписали... Кое-как она рассказала мне эту историю и уткнулась лицом в стол, лишь плечами вздрагивает. И я сижу, только глазами моргаю, сердце зашлось так, что дыхание перехватило. Думаю, у кого же это язык-то повернулся такое сказать? Какую же душу надо иметь, чтобы такое помыслить? Катя взглянула на меня и перепугалась. - Плюнь ты на эти сплетни, не расстраивайся. Люди все видят. Бабы сплетницу в очереди отчитали лучше некуда, Охолонул я немного и говорю: - Если мне так советуешь, то сама в первую очередь плюнь и забудь. Солнышко грязью не закидаешь. Потолковали мы с ней, успокоил я ее как мог и стали опять ждать вестей от Андрея. А себе я зарок дал, если с ним что случится, Катю никому в обиду не дам и его детишек в люди выведу. Ей, конечно, и намека никогда никакого не делал, даже себе думать об этом строго-настрого заказал. Ну и опять все пошло своим чередом. И вот однажды прихожу я к Кате, гляжу, во дворе у сарайчика красноармеец что-то мастерит, а около него на корточках Николка сидит. Хотел было я его позвать, но красноармеец обернулся, а я так и застыл на месте. И радость огромная и эта чортова сплетня, как гвоздем меня к земле пришила, сдвинуться не могу. Что я так разволновался, сам понять не могу. Андрей поднялся, поглядел на меня и говорит: - Что же ты оторопел, проходи. Бросил я свою торбу, подбегаю, а он и руки подать не хочет. Вижу, нехорошее дело получается, кто-то уже успел ему пакости нашептать. - Ты что, Андрей, контуженный что ли? - спрашиваю его. - Да вот вчера на радостях соседка благословила. Стою я перед ним, гляжу на него, а выговорить ничего не могу и что делать не знаю. И рад-то я, словно родного, брага встретил, и зло меня берет на эту проклятущую бабу, и обида все нутро переворачивает, и такое творится, что на свет не глядел бы. Чем тут докажешь? Как до его сердца добраться? Словами речку не запрудишь. А я в ту пору сам пришиблен был больнее, чем он. Повернулся я и поплелся к воротам. Тут Николка вмешался, забежал наперед, обхватил мои ноги ручонками и повис так, ходу не дает. - Дядя Жора, не уходи! Папка раненый пришел. Ему осколком в грудь попало. Давай его рыбкой покормим. Заливается бедный мальчонка, и я с ним плачу. Сую ему торбу с рыбой, а он меня в хату тащит. Иду я и не знаю, зачем иду и чем все это кончится. Андрей посадил меня к столу, а сам с другой стороны сел. Настенька по привычке сразу к торбе подбежала, вытащила сазанчика, на стол его взвалила и ко мне на колени влезла, ластится. - Дядя Жора, доставай ножик. И Николка около меня стоит, словно не Андрей, а я им отец. А Катя к шкафу прислонилась и молчит. Лицо у нее бледное, аж синевой отдает. Мы порознь, а она за нас за двоих переживала. Жалость меня такая разобрала, что если бы можно - вынул бы свою душу и показал со всех сторон, гляди мол, ни единого пятнышка нет. Андрей опустил голову, мрачный сидит, задумчивый, и вижу я, разбежались у него мысли по разным дорожкам. Одно дело какая-то там паскудная баба сдуру наболтала, а-другое - вот мы все тут, на глазах. Сидим мы так и молчим. Одна Настенька торопит: - Мама, вари скорее, а то дядя Жора опять голодным уйдет. Встал я, надел шапку и говорю: - Глядеть на вас у меня больше нет сил. А ты, Андрей, попомни мое слово: не будет у тебя жизни, если ты жене не доверяешь. Погубишь и ее и себя ни за что ни про что. Ты ушами слушай, а глазами проверяй. Глазами больше увидишь и скорее дорогу к правде найдешь. Прощайте. И только было я к двери шагнул, как Катя вскрикнет, бросилась ко мне в ноги, лежит на полу и вздрагивает, словно ее кнутом хлещут. - Кормилец ты наш, за что же ты такую обиду терпишь? Как же я людям в глаза смотреть буду? Все видали, что ты ради нас себя не щадил. И вот тебе плата за заботу... Тут не выдержал и, Андрей, вскочил со стула, поднял жену, схватил меня за руку и усадил нас рядышком. Я, признаться, немного струсил тогда. Кто его знает, что он задумал, может, нас осчастливить хотел. А он постоял минутку, вытер платком лоб и говорит: - Если можете, простите меня непутевого. Правду ты говоришь. Я, что слепой котенок, на все углы натыкался и жену в самое сердце ранил и тебя, Жора, под корень подсек. Забыл чем я тебе обязан. Ты не только их, но и меня с товарищами на фронте несколько раз от смерти спас. И вот это по праву тебе принадлежит. Отвинтил он от своей гимнастерки орден "Красной Звезды" и к моему пиджаку прицепил. А я гляжу, молчу и сам себе не верю.. Все как во сне происходит. Вот на этом все и кончилось... - оборвал Жора свой рассказ. Помолчав, Жора добавил: "А орден свои он за большие дела получил. На Донце при переправе он на лодке целую роту узбеков спас, да еще одного фашиста оглушил и к своим переправил. Оказалось, что в роте он лучше всех управлять лодкой умел. Вот он и придумал, не приучи я его к рыбалке, всем им там был бы капут. А еще где-то через речку связь наладил, провод протянул, вроде как мы перемет ставим. И опять я тут ни при чем. Просто захотелось человеку чем-нибудь свою оплошность загладить, вот он вгорячах и отдал, что у него было самое дорогое. Я понимал все и поэтому не хотел тогда его обижать. Целую неделю таскал чужой орден в кармане. А когда стал отдавать, опять целая история была. В военкомат пришлось идти узнавать, имеет ли он право свой орден другому отдавать. Только после этого Андрей привинтил орден к своей гимнастерке". Жора замолчал. На той стороне Хопра гулко всплеснуло - размокшая глыба земли отвалилась от обрывистого берега и упала в воду. Через некоторое время слабый отплеск волны коснулся нашей косы и опять потянулось однообразное ровное шуршание надоевшего дождя. Ночь была на исходе. Стало клонить ко сну. Я уселся поудобней и положил голову на колени. Вдруг Жора резко подался вперед и прислушался. - Плотинку размыло, - тревожно проговорил он. - Какую плотинку? - сквозь дрему спросил я. - Что огород поливают. Слышишь, из канавы вода пошла. Я стал прислушиваться, но, кроме шума дождя, ничего не слышал. Тем временем Жора проворно выскочил из-под лодки и побежал вниз по откосу. - Куда? - крикнул я ему вслед. Жора ничего не ответил. Через минуту я услышал его надсадный кашель где-то недалеко внизу. Я был в отчаянии и впервые за все время нашего знакомства грубо обругал его за безрассудство. Но Жора не обратил на это никакого внимания. - Ты посиди пока-один, а я добегу до председателя в Котовку, огород гибнет, - донесся до меня его глуховатый голос. Я выскочил из своего убежища, стал кричать, прислушивался, но Жора больше не отзывался. Вскоре за огородом послыщался шелест листьев. Это Жора в кромешной темноте пробирался через кустарники. Дождь пошел, крупнее и чаще. Теперь и я явственно слышал шум воды, растекавшейся по огороду.