Гранатовый браслет (сборник) - Александр Куприн

Александр Иванович Куприн

Гранатовый браслет

© Этов В. И., составление, вступительная статья, 1988

© Петров М. Ф., наследники, иллюстрации, 1997

© Оформление серии, примечания. АО «Издательство «Детская литература», 2016

«Теплота ко всему живущему»

(Урок и Куприна)

«Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает, а другие люди заражаются этими чувствами и переживаниями». Этими словами Л. Н. Толстой как бы подытожил развитие русской реалистической литературы, которая к концу прошлого века достигла необычайно высокого умения «заражать» читателя самыми возвышенными переживаниями и чувствами. Среди тех, кто наследовал это умение на рубеже двух веков, был и Александр Иванович Куприн, младший современник Толстого и Чехова.

Он прошел большую и трудную школу жизни, его рассказы и повести возникли на основе богатого личного опыта. По убеждению Куприна, «писатель должен изучать жизнь, не отворачиваться ни от чего… Скверно ли пахнет, грязно ли – иди, наблюдай. Не пристанет, а живых документов зато – не огребешь лопатой!.. Писатель ничем и никем не должен пренебрегать».

Куприн родился в 1870 году в Наровчате, небольшом городке Пензенской губернии. О городе ходила в те поры такая поговорка: «Наровчат – одни колышки торчат». Через каждые два года на третий город сгорал дотла. Куприн рано осиротел: его отец, мелкий чиновник, служивший письмоводителем у мирового посредника, умер от холеры, когда мальчику шел второй год. Его воспитывала мать, женщина широко образованная, происходившая из старого княжеского рода, но не русских, а татарских князей. Сам писатель шутливо именовал себя потомком Ланг Темира (Тамерлана), но демократично подчеркивал, что он-то презирает «эту чепуху».

Да и было от чего: жизнь Куприна сложилась не по канонам жизни отпрысков знатной аристократии. Немало тайных страданий перенес он, живя с матерью после смерти отца в Московском вдовьем пансионе, а затем в Разумовском пансионе, куда его определили учиться «по сиротству». Позднее Куприн не без юмора вспоминал о лучших годах, проведенных «под влиянием истеричных старых дев» – «старых, тощих, желтых дев с повязанными ушами, горлами и щеками, злых, крикливых, нервных» (рассказ «Беглецы»).

Мать прочила сыну военную карьеру. Куприн окончил Московскую военную гимназию, а затем и юнкерское училище. О нравах «военной бурсы» он рассказал много позднее в повести «На переломе» («Кадеты»). Однако военная гимназия (вскоре, во время учебы Куприна, преобразованная в кадетский корпус) не только «закаляла физически», но и положила начало литературному образованию Куприна. С теплым чувством он вспоминал своих преподавателей русского языка и литературы, на чьих уроках звучало живое слово Гоголя, Тургенева, Пушкина, Лермонтова. Именно там, в военной гимназии, зародилась любовь будущего писателя к литературе.

Мастер рассказа, Куприн начинал свой творческий путь со стихов, преимущественно подражательных. Он даже написал сатирическую оду М. Н. Каткову, издателю официозной газеты «Московские ведомости» и журнала «Русский вестник», человеку крайне непопулярному в передовой студенческой среде.

Профессиональным писателем Куприн стал не сразу. Окончив юнкерское училище, он четыре года прослужил в полку на Украине и даже мечтал поступить в Академию Генерального штаба. Но по случайности оказался в числе политически неблагонадежных лиц и к экзаменам в Академию допущен не был. (Рассказывают, что по дороге в Петербург Куприн вступился за честь оскорбленной девушки, ввязался в драку с неким полицейским чином, что и было оценено как «неблагонадежность».) На этом и кончилась его военная служба. Вскоре Куприн вышел в отставку.

Началась жизнь без постоянных средств к существованию, жизнь, полная мытарств, странствий и приключений. Наверное, ни один русский писатель не испытал себя в стольких профессиях, как Куприн. Он успел поработать в конторе сталелитейного завода в Донбассе, был актером бродячей театральной труппы, управляющим имением, организатором атлетического общества и цирка в Киеве и даже изучал зубоврачебное искусство.

Некоторое время он работал репортером в киевских газетах, получая по полторы-две копейки за строчку. О своих репортерских занятиях Куприн вспоминал со злым юмором – сотрудникам нередко платили, что называется, натурой: «Когда у издателя были объявления из башмачного магазина, вся редакция щеголяла в новой обуви… Потом объявления были шапочные. И в редакции сотрудники приходили все в цилиндрах». Когда же открылся «кредит в кондитерском магазине», голодные сотрудники «стали обладателями пятирублевых тортов».

Из газетных фельетонов составилась его первая книжечка – «Киевские типы», изданная там же, в Киеве. Куприн на практике продемонстрировал свой позднейший наказ репортерам: «Видеть всё, знать всё, уметь всё и писать обо всём». Тогда же определилось и его писательское кредо: не бояться жизни, какой бы страшной она ни была, и писать «голую правду».

Бесконечные жизненные странствия, в которых было немало приключений и встреч с самыми различными людьми, дали Куприну богатейший фактический материал для его рассказов и повестей. Этот писатель, который часто казался современникам «свирепым реалистом» (по выражению Бунина) и сам поддерживал за собой подобную репутацию, по сути – нежнейшее сердце, один из тонких знатоков души человека. И в лучших его рассказах есть и юношеская романтика, и глубокая затаенная печаль, и желание проникнуть в тайное тайных человека. Таковы рассказы и повести, публикуемые в этой книге.

Когда однажды Куприна спросили, какой рассказ он считает лучшим, писатель ответил: «Их два: „Олеся“ и „Река жизни“. Здесь жизнь, свежесть, борьба со старым, отжившим, порывы к новому, лучшему. В этих двух рассказах больше, чем в других моих рассказах, моей души».

Повесть «Олеся» (1898), которую Чехов находил юношески сентиментальной, была как-то особенно дорога Куприну: она связана с его полесскими впечатлениями 1897 года. Тогда, недовольный своей репортерской судьбой, он оставил Киев и отправился в Полесье. Здесь он занимался совсем другими делами: управлял имением в Ровенском уезде, разводил махорку и даже, в неуемной жажде новых впечатлений, «полюбопытствовал на время стать псаломщиком», увлекшись церковнославянским языком. Но главным увлечением Куприна явилась охота. Целые дни он проводил с крестьянами-охотниками, скитаясь среди безбрежных полесских лесов и болот.

Охотничьи впечатления, встречи и разговоры, местные байки и легенды, услышанные у охотничьего привала, не только дали богатую пищу сердцу и уму наблюдательного писателя, но и подсказали форму его ранних рассказов – путевой очерк, описание той или иной «местной» истории. В этих рассказах Куприна, связанных с жизнью Полесья, читатели уловили давнюю традицию – традицию «Записок охотника» Ивана Сергеевича Тургенева. И так же, как и его знаменитого предшественника, молодого Куприна прежде всего взволновала судьба крестьян, народная жизнь, увиденная им отнюдь не с показной стороны. Об этом мы можем судить по рассказам, которые в той или иной мере перекликаются с повестью «Олеся», – «Лесная глушь», «Конокрады» и несколько позднее написанный рассказ «Болото».

Современников поражал мрачный колорит и ощущение безысходности, которыми пронизаны бесхитростные истории простых людей, поведанные писателем в этих рассказах.

Пропадает ни за грош «трудящий, старательный человяка» Александр. «И уж чего-чего он ни делал: к попу водил свою Ониську отчитывать, господину вряднику жалобу приносил… ничего пользы нет». Даже к ворожейке обращался, пытаясь вернуть любовь жены. Видно, по-прежнему он любит ее большой, настоящей любовью и мучается своим чувством. Он, наверное, и простил бы ее, и не дошло бы дело до крутой расправы, если бы… Если бы не скрытый укор односельчан и не распространенное пренебрежительное отношение к женщине как к существу злому и опасному. «Вот уж это вправду сказано: лучше железо варить, чем с злою женою жить», «Старики кажут недаром: як больше бабу бьешь, то борщ вкуснее» – слышит он со всех сторон. Худо ему, будто загнан он в угол: «Нельзя на село показаться… от страму не знаешь, куда голову спрятать». Сочувствуя этому несчастному парню и испытывая к нему жалость, писатель весь свой гнев обращает против темной и невежественной толпы. «Я поспешно прошел мимо, дальше от этой ненавистной мне толпы, которая всегда с такой омерзительной жадностью слетается на кровь, на грязь и на падаль». Так заканчивается рассказ «Лесная глушь». Самосуд, который люди вершат быстро и бездумно, превращаясь при этом в бессмысленную «толпу», – вот то страшное в жизни деревни, что увидел и решительно осудил Куприн. Люди, творящие самосуд, – темная, бессмысленная толпа, слепая стихия, лишенная нравственных чувств. «В это время черная масса дрогнула и закачалась, точно лес под внезапно налетевшим ветром. Глухой и короткий звук ярости прокатился над ней» – так он рисует расправу крестьян с конокрадами. «Толпа не бурлила больше. Она стояла неподвижно, черным кольцом и уже начинала таять: отдельные фигуры – понурые, с робкими движениями, точно прячась и стыдясь, медленно расползались в разные стороны» (рассказ «Конокрады»).