Надувной доброволец - Стив Айлетт

Надувной доброволец

Эдди

Улица забита гробонаполнителями.

— Одно неверное движение, и твои кишки размотаются по полу, хочешь?

— В смысле, Эдди?

— Просто не шевели ни мускулом, ты, ублюдок, и гони сюда деньгу.

— Эдди, это я.

— А? О…

— К чему тебя сейчас неудержимо влекло, Эдди? И в такой куртке?

— Дурацкая куртка, признаю, брат.

— А нож зачем?

— На всякий случай, брат.

— От холода, я полагаю.

— Тут ты меня поймал — от холода.

— Ради всего святого, Эдди Иди теперь следом за остальным человечеством в бар и начинай выдавать мысль, которую кто-нибудь сможет понять.

— Так и сделаю, брат. Извини. Так и сделаю — и без шуток, а?

Клубы сигаретного дыма по форме и размеру точно повторяют бар. Люди, сделанные из плоти, сидят за столами, сделанными из дерева. Над камином хрипящее резиновое пузо надувается и спускается, словно жирдяя замуровали в дымоходе. Люди приходили мили, чтобы помять, зачем так сделано и кто это придумал. Я тут был ни при чём.

На стене висят декоративные трилобиты, которые скрипят лапками, когда нора уходить.

— Считать копперов в яростно атакуемом сарае, Эдди, — вот твоё будущее.

— Нет.

— И греть тебя будет лишь мебель.

— Только не меня.

— О да, — уверил я его, выпивая и усаживаясь по удобнее. Я огляделся и взвесил, что могу сделать тут со спичкой и обрывками смелости. — Ты же не серьёзно говорил насчёт открытия магазина наживки, Эдди, ты думаешь, это возможно?

— Я думал о тебе.

— Что-нибудь, что может понять разумный человек?

— Что-нибудь понятное всем.

— Это чтобы развлекаться, убивая червячков, неспособных защищаться, Эдди?

— Если говорить правду, да.

— В день, когда ты скажешь правду, я приму свою истинную форму на муниципальном кладбище.

Здесь надо объяснить, что друзья всегда испытывали передо мной ужас из-за моих размышлений на тему, какого цвета могут быть их внутренности. Разве не ужасно, если они фиолетовые с белым или голубые с жёлтым, да мало ли? Пить с Эдди — достаточно дешёвый способ расслабиться. Шишковатые ночи ошеломленно недоумевают, кто сшил вместе кусты.

Конечно, если бы я упал замертво, Эдди первый бы украл мои волосы, идеи у их корней, одежду, деньги, женщин, музыку, слова и репутацию. Потом начал бы рассказывать, что я совершал убийства. А потом он повесит на меня воспитание собак и отравление барсуков, пока я буду лежать в кружевном шёлке со скрещенными руками. Молясь в тёмном дальнем углу своей головы, чтобы мои глаза не распахнулись, а багровеющий рот не потребовал доказательств.

Эдди сам не знал, что одержим, пока его зубы не выбило изнутри. Ненужная суета — драма ради драмы. У нас обоих было слишком много дел с Джоном Сатаной, чтобы испытать потрясение, но некоторое мрачное предостережение нарастало по ту сторону моего пульсирующего лба.

— Эдди, ты наивный дурак, — сказал я, — неужели ты не понимаешь, что должен выражать этот сценарий с зубами? Ад и проклятие в древнем стиле?

— Ад? Но такой, как я, там немедленно поджарится.

— Об этом я и говорю.

— Я буду неузнаваем.

— Разве это не благо после всех твоих преступлений?

— Не понимаю, о чём ты. Для начала мои кости сожмутся — и от страха, и от сокращений этого места.

— К чему я и веду.

— Так что же делать, брат?

— Пытайся поразить всех своим предвидением. Говори, что ты уже здесь бывал и раньше, и ничем тебя не удивишь. Говори про обстановку, про цвет пламени. Прикуривай сигареты от озера лавы. Свисти в темноте, Эдди, это поможет им найти тебя. Эдди некоторое время смотрит на отражение языков огня на своём стакане, выражение лица предвещает вопрос, о котором он пожалеет.

— Ты уже долгие годы обещал изложить мне все обстоятельства того, как ты заключил договор с силами зла. Было ли это сделано посредством обращения к тем, кто ищет случайной любви и дружбы? И как это связано с выборами и с теми штуками, что ты выращивал, и с Минотавром, и с этими делами с твоей девушкой, и венами?

— Ладно, Эдди, если ты готов ещё здесь посидеть, я объясню вещи, про которые ты и не думал, что они нуждаются в объяснении.

— Потому что про Боба и все дела я вообще не понимаю.

— Позволь мне дать разъяснения в собственном любимом ключе, договорились?

— Лады.

— Отлично.

— Только без фокусов.

— Ты как, уже готов?

— Да.

— Тогда держись.

— Уже.

— Понеслась.

Что я сказал Эдди

Филе полуночи, Эдди, — красная ящерка свернулась в розе. Да, есть кошмары и кошмары — ты в курсе, о чём я. Я участвовал в таких, где занавески загорались от внезапного появления дьявола и невежественные ублюдочные призраки вламывались глухой ночью, и мы всей компанией выволакивали извинения на жалкий газон, предполагалось, что на нём мы будем избивать пугачей. Пыткой это не было. Субъективные торги и крушение старых хитрецов, пускающих в дело гаечный ключ век назад, Эдди. Прибавь недостаток воображения. Ничего похожего на наука во рту, чтобы заставить задуматься.

Но всё разрослось до предела, когда я встретил Минотавра. Боб представил нас, ты знаешь его стиль. Привёл меня в Магазин Ярости. Шепнул “Запомни, где выход” и толкнул внутрь.

— Хочу тебя кое с кем познакомить. Друг до гроба, но прошёл через бальзамирующую жидкость, ну ты понял, что я имею в виду. Полный народу подвал, голые лампочки, стол, места, гниющая еда, восковые лица.

— Прошу прощения.

— Знаешь, брат, ты человек мира.

— Я…

— Брат, познакомься с Минотавром Бебзом.

— А… как дела?

— Так вот он какой. Ты не преувеличил. Ну что, мой новый друг, как тебе нравится моя жилплощадь?

Всё, что я мог осознать — его жилище выходит на неряшливую свалку черепов, дымящуюся несчастными случаями.

— Магазин слегка испорчен, но…

— Знаю, знаю, — сказал он, но остановился, и я не был уверен, что он это произнёс. А когда мои глаза настроились на темноту, я, наконец, составил своё мнение. Здесь было всё. Кайль ватер. Спинномозговая пыль. Пирог, содержащий эмбрионально-ядерную тварь — съешь его, и один из этих инструментов прорастёт, растягивая твой крик. Я почувствовал себя ребёнком в кондитерской.

— Эти швы, похоже, закрывают гнездо под штепсель?

Снова я задал неподходящий вопрос. Они вылупились, как будто я пнул старушку. “В чём смысл всего этого?” — подумал я.

— Формируются в зеркале, — сказал Минотавр, указывая на моё отражение в том самом стакане елизаветинских времен, в котором я позднее спас демона для кампании Мэра.

Я влез в это дело из-за громадного паука, вселившегося в мою конурку и высосавшего хорошие намерения этерической помпой ауры, невидимой для всех кроме меня. Зловещая активность этого насекомого извиняет каждый мой агрессивный поступок, но всё равно оно пугает меня до чёртиков. Я думал, если ударюсь в политику, это нейтрализует всю скрытую во мне доброту, и паразит оголодает, обессилеет и станет уязвим для нападения. После кампании я проломил топором крышу конурки и разрубил грудь насекомого, которая хрустнула, как сухая семенная коробочка — эта тварь умерла много лет назад.

На проверку, когда я показывал людям тушу, они утверждали, что там ничего нет. Я окружён приколистами.

Ленивый и пожилой, Мэр оказался болтливым, пустым ублюдком, чьей функцией было сократить дистанцию между стартом и финишем выносливости, и неизбежно происходили убийства. Одиннадцать, если верить газетам. И окна били, если верить мне — я был там, когда у молодого секретаря не выдержали нервы и он начал трястись, как указатель в бурю, словил видение Мэра с выпученными глазами и побежал на него с распростёртыми объятиями, намереваясь дотянуться до его глотки с целью удушения и последующего избиения. Мэр, уже привыкший и посему готовый, открыл ящичек, вытащил пистолет и выстрелил мимо, попав в небольшое хромированное изображение водевильного педика. Секретарь споткнулся о ковёр, ударился в окно и пролетел сквозь него, утащив за собой вазу, что стояла на подоконнике. Его череп раскололся как ваза, а ваза раскололась как череп, и оба выбросили фонтан, по большей части, воды, и из вазы ещё немного цветов. Если бы я мог выбирать свою смерть, я желал бы чего-то подобного, разве что добавил бы хорошую женщину и немного сала.

— Поведайте мне, — спросил я йотом Мэра, — в чём ваш секрет успешных переговоров?

— Ну, я облекаю свежевыведенную ядерную тварь в идею, которую хочу донести до человека, потом бросаю её в лицо этому человеку в середине разговора. Он беззвучно погружается сквозь опустошённые глаза, втягивает своё послехвостие и весьма быстро разворачивает зонтик черепного гнезда.

— Разве у метода нет недостатков?