Башня говорящего осла - Владимир Беляев

Глава 1. О снах

Костя учился во втором классе. Как всякому порядочному второкласснику время от времени по ночам ему снились страшные сны. Ну, например про то, как отвратительный детина огромного роста гонится за Костей и орет вдогонку: «Стой! Убью! Кому сказано!» Или про то, как Костя приходит купаться на море, а там ни с того ни с сего шторм до самого неба и все тонут. Много всякой разной дряни снилось второкласснику Косте. Костя просыпался после кошмара весь в холодном поту и одновременно огорчался и радовался. Огорчался, потому что опять приснилась дрянь вместо хорошей вещи, а радовался, потому что дрянь оказалась всего лишь сном, а не всамделишней дрянью.

Костина мама любила поболтать о снах, рассказать свои и послушать чужие, а папа только сердился и говорил, что и так дел навалом и нечего обсуждать всякую чепуху.

Мы с Костиным папой спорить не станем, а лишь скажем, что однажды Косте приснился необычный кошмар. С этого сна наша история и начинается. Если бы этого сна не было, может быть, и нашей истории не случилось бы.

Косте приснилось, что он лежит на своей кровати в своей комнате, собирается заснуть, но ничего не получается. Костя пытается встать, чтоб пойти на кухню и съесть конфету, и опять ничего не получается – руки и ноги не слушаются. Костя пытается позвать маму, но и в этот раз ничего не выходит – рот не хочет раскрываться. И Косте остается только лежать и глядеть, что происходит вокруг. А вокруг как назло ничего не происходит. Вот такой отвратительный сон снится ребенку. Мало того, вдруг к кровати подходят два человека, и их очень плохо видно, хотя зрение у Кости, когда он не спит, великолепное. Видно только, что один толстенький и лысенький, а другой долговязый, с длинными белесыми волосами. Долговязый все время мерзко хихикает, а лысенький просто противно улыбается.

– Да… Так вот вы какой, Костя…– говорит лысенький толстячок.

– Костя? Хи-хи!.. Ничего себе имечко: Костя! Такое, хи-хи, и не запомнишь! – говорит долговязый волосатик

– Обыкновенное имя, – отвечает лысый. – Самое обыкновенное. А вот мальчик необыкновенный.

– Хи-хи! Да! Мальчик не простой, – соглашается волосатый и тут же спрашивает: – Так что делать-то с нашим принцем будем?

– Пока ничего, – отвечает толстый. – Еще не время. Пусть их высочество пока пребывает в неведенье относительно своего происхождения.

– То есть как это «ничего»? – возмущается волосатик. – Что же мы просто так сейчас возьмем и уйдем? Зачем же мы в такую даль тащились? Просто поглядеть на него?

– Тс-с! Ребенок просыпается. Пойдемте, мой друг, дорОгой я вам все объясню…

И эти темные личности исчезают, а Костя просыпается. Ему очень неприятно, что по его спальне ночью разгуливает непонятно кто, и, скажем честно, Костя немного напуган. А кто бы на его месте не испугался? Лично я после такого сна целый год боялся бы ложиться в постель, даже днем. Но Костя мальчик смелый и поэтому через несколько минут он снова мирно засыпает. А утром он вспоминает свой неприятный сон и на всякий случай спрашивает маму за завтраком:

– Мама, а правда, что я необыкновенный?

– А как же! – отвечает мама. – Ты самый необыкновенный мальчик из всех, кого я знаю. Ешь!

– А правда, что я их высочество принц? – задает Костя второй вопрос маме.

Но в этот раз мама не хочет отвечать серьезно.

– Значит так, принц, – говорит она. – Все нормальные принцы давно поели и бегут в школу. Один ты не можешь доесть свою несчастную кашу.

И Костя доедает несчастную кашу и идет в школу, во второй класс «Б», изучать науки.

Глава 2. О том, как из замученных училок получаются прекрасные принцессы

Марина Викторовна была пренесчастное создание.

Она закончила училище и пошла в школу преподавателем музыки. Как раз в ту школу, которую посещал Костя. Учительница из Марины Викторовны вышла неважнецкая, даже непонятно почему. В училище она была самой лучшей, получала одни пятерки и одни четверки. Пела замечательно. На пианино играла еще лучше. Детей любила. А вот учительницы из нее не получилось.

Сначала дети вели себя на ее уроках как положено: записывали аккуратно в тетрадки ноты и слова песен, а затем что было мочи распевали их под фортепьяно. Но затем ученики смекнули, что Марина Викторовна – чересчур добрая и слишком хорошо себя вести на уроке музыке вовсе не обязательно. Они перестали записывать в тетрадки ноты и стихи песен, а стали рисовать всякие смешные картинки. А после и вовсе перестали брать на урок тетрадки, чтобы не таскать зазря тяжести. Когда Марина Викторовна просила класс спеть песню, положенную по школьной программе, пели всё, что угодно, только не требуемое. Кто-то – модную мелодию из телевизора, кто-то – что-нибудь собственного сочинения, например: «Тру-ля-ля, тру-ля-ля, бумс-бумс-бумс!», а у кого вовсе не было фантазии, просто шлепал губами для красоты. Самые усердные ученики пускались в пляс между партами.

И что удивительно, даже распримерные отличники на уроках Марины Викторовны превращались в клоунов, дикарей и вредителей. И чем лучше ученик занимался по другим предметам, тем отвратительнее вел он себя на занятиях по музыке.

Надо сказать, что кабинет музыки располагался на отшибе, в цокольном этаже, рядом с подсобными помещениями. Так, видимо, было задумано для того, чтобы своим прекрасным пением школьники не отвлекали других школьников от более серьезных занятий: математики, химии и истории. Коллеги Марины Викторовны редко заглядывали на цокольный этаж, и поэтому руководство школы понятия не имело, что за кавардак творится у него под носом, в музыкальном классе. Тем более, что Марина Викторовна по благородству души не ябедничала на своих злых учеников, а наоборот – ставила им только хорошие оценки. А раз так, думало руководство, значит с музыкой в школе все в полном порядке, и нет нужды устраивать всякие глупые проверки.

В общем, пока руководство радовалось своим педагогическим успехам, Марине Викторовне становилось все хуже и хуже. У нее пропал аппетит и нарушился сон, она стала заикаться и пугаться прохожих на улицах, особенно школьного возраста. Она и года не проработала в школе, а чувствовала себя так, как будто уже десять лет беспросветно копает руду на каторге.

Для себя она твердо решила, что никогда в жизни не заведет детей, а ежели ненароком и заведет, то немедленно отдаст их в детский дом.

…Стояло погожее апрельское утро. Вовсю пели птички и волнующе пахло сиренью. Люди выходили из своих тесных жилищ на работу, и тотчас же озабоченные житейскими трудностями лица растягивались в улыбке – до того на улице было хорошо. Старики вдруг начинали понимать, что они еще ого-го, а никакие не старики. Людям среднего возраста казалось, что не все еще потеряно и все еще будет восхитительно. А тот, кто и так был молоденький, и вовсе не знал, на какое дерево залезть, от нахлынувшей радости.

И среди этой всеобщей молодости, цветения, щебетания и подпрыгивания медленно двигалась унылая сгорбленная фигура. То была Марина Викторовна. Она плелась на урок. Если бы рядом с ней шли стражники с ружьями, то можно было бы подумать, что ее ведут на расстрел.

Марина Викторовна размышляла, что она пропащий человек, раз даже во втором «Б» ее ни в грош не ставят. Она вспоминала свой последний урок во втором «Б».

Сначала все шло хорошо, если не считать, что Волков и Медведев на спор плевались через трубочку бумажными шариками в портрет великого композитора Мусоргского, а толстуха Виолетта Подоконникова разлеглась на столе, подложив под голову портфель, и жалобно стонала: «Ой, не смешите меня, помираю!» На такие пустяки и внимания-то обращать не стоило. Затем Марина Викторовна села к фортепьяно и класс запел «Мой Лизочек так уж мал, так уж мал…» Пели кто в лес, кто по дрова, нарочно не попадая в ноты, голоса делали грубыми, какими-то осипшими, словно тут не урок пения, а матросская пирушка. Но и это можно было бы преспокойно вынести. А потом чудный белокурый ребенок Валера Горбушкин забрался на заднюю парту, сложил ладошки одну на другую перед грудью, закатил глазки и чистым дискантом, достойным хора Виктора Попова затянул:

Мой Маринчик так уж мал, так уж мал!

И тут Марина Викторовна не выдержала. Она бросилась к наглецу, чтобы треснуть его указкой по голове. В руках у Валеры откуда-то появилась длинная линейка, и он, как мушкетер, парировал несколько ударов педагога. Марина Викторовна попробовала хлестануть Горбушкина по ногам, но тот по-мушкетерски подпрыгнул, и указка вхолостую просвистела над партой. От бессилия Марина Викторовна швырнула указку в задремавшего в уголке Севу Прадедушкина, выбежала из класса, спряталась в девчачьем туалете и разревелась.

И теперь, когда Марина Викторовна шла на работу и вспоминала свой последний урок, ей снова хотелось плакать. Она села на скамейку и неожиданно сказала себе: «Ни в какую школу я не пойду. Пусть меня с позором выгоняют, пусть сажают в тюрьму, морят голодом, пытают связанную, я туда больше не пойду!» И от этих собственных слов ей стало легко-прелегко на душе. Она услышала пение птичек и почувствовала запах сирени. Сутулая спина распрямилась. Страдальческое выражение исчезло с лица. Марина попробовала посмотреть на солнце, зажмурилась и улыбнулась. Она снова была молода и красива, как и положено двадцатилетней девушке. В это время мимо Марининой скамейки шел иностранный принц и влюбился в Марину Викторовну.