Гостья из тьмы - Тамара Маккинли

Тамара Маккинли

Гостья из тьмы

– И, может быть, вы услышите, проходя мимо высохшего устья,

Как его призрак зовет: «Приходи потанцевать со мной, Матильда!»

Пролог

Знойный ветер, пролетевший над зарослями, нежно выдохнул шелестом листьев: «Чуринга». Чуринга – волшебная земля священных сказаний, магическое место, где разбивались сердца: здесь ее предки в поисках счастья упорно отвоевывали у леса землю, пытаясь искоренить древние чары, но чары оставались, требуя новых жертв, и Матильда была готова принести жертвы. Потому, что это было единственное место на земле, которое она знала и любила всем сердцем. «Чуринга…»

К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. В свои тринадцать лет Матильда ощутила тяжесть одиночества и поняла, что детство кончилось. Отныне она осталась одна в этом мире. Но она упрямо стиснула зубы и до боли сжала кулаки. Она не заплачет, чего бы ей это ни стоило. Мать никогда бы не простила ей этого. Какая бы острая боль ни разрывала сейчас сердце и как бы ни было страшно заглянуть в ту зияющую черную пропасть, которая отделила ее от остального мира, она выдержит.

Взгляд девочки устремился за ограду кладбища. Чуринга! Огромный, чарующий, волшебный мир. Ее единственный мир!

Горизонт сверкал, отделяя яркую охру земли от бездонной синевы неба, все вокруг было наполнено звуками, знакомыми с детства.

Беспокойное блеяние овец в загонах, пронзительные крики попугаев в зарослях, отдаленный хохоток кукабурров[1] и нежное звяканье уздечек были для нее такими же родными, как ритм собственного сердца. Даже в этот самый тяжелый момент жизни волшебство Чуринги не отпускало ее.

– Скажешь пару слов, Мерв?

Хриплый голос одного из работников фермы разорвал тишину кладбища, вернув Матильду к настоящему. Она посмотрела на отца, взглядом заклиная его заговорить, проявить хоть какое-то подобие чувств… Но напрасно.

– Сделай это сам, приятель, – пробормотал он. – Мы с богом, как ты знаешь, не в ладах.

Мервин Томас, крупный сильный мужчина, был когда-то обаятельным балагуром и ничего не боялся. Но пять лет назад вместо него вернулся из Галлиполи с войны молчаливый калека, способный только пить и буянить. Он никогда не рассказывал о пережитом. Об этом можно было только догадываться по безумным кошмарам, которые мучили его по ночам, да по некоторым фразам, которые он бормотал, напившись до бесчувствия. Сейчас Мервин стоял у могилы мрачный, в запыленной черной паре, тяжело опираясь на самодельную трость, вырезанную из дерева. Лицо его было скрыто полями черной шляпы, низко надвинутой на лоб. Налитые кровью глаза отца и дрожащие руки выдавали тяжелое похмелье. Как бы ни хотелось Матильде обмануться, она прекрасно знала, что эта дрожь и эти красные глаза – отнюдь не признак скорби и раскаяния.

– Тогда скажу я, – прошептала она в неловкой тишине.

Стиснув в руках старый молитвенник, девочка отделилась от кучки людей, собравшихся возле могилы, и несмело приблизилась к свежему холмику земли, которая вскоре накроет крышку наспех сколоченного гроба матери. Времени на подготовку к похоронам не было: смерть подкралась слишком быстро, а жара лишала их возможности ждать. Никто из друзей и соседей, живущих за сотни миль, не успел бы доехать на похороны.

Матильда остро почувствовала враждебность, исходящую от отца, и огляделась в поисках поддержки. На кладбище собрались в основном работники с фермы – овчары, стригали, рабочие. Поодаль группками стояли аборигены из ближайших к реке хижин и с любопытством наблюдали за происходящим. По их верованиям, смерть не считалась поводом для скорби. Для них она была лишь возвращением в прах, из которого все они пришли в этот мир.

Взгляд девочки наконец остановился на неровных надгробиях, ставших вехами в истории этого затерянного среди бескрайних лесов и пастбищ уголка земли. Она незаметно дотронулась пальцами до медальона под платьем, оставленного ей матерью. С просветленным лицом, чувствуя незримую поддержку родных могил, Матильда обернулась к собравшимся.

– Дедушка привез маму в Чурингу в седельной сумке, когда ей было всего несколько месяцев. Ее родителям пришлось вынести тяжелое путешествие в чужую далекую страну, они больше всего на свете хотели иметь свою землю, на которой могли бы свободно работать.

Работники согласно закивали, и на просмоленных нещадным солнцем лицах появились улыбки. Это была и их история.

– Патрик О'Коннор гордился бы своей Мэри. Она любила эту землю так же, как он; и в том, во что превратилась Чуринга сейчас, ее заслуга.

Мервин Томас беспокойно дернулся, Матильда поймала на себе его озлобленный взгляд.

– Заканчивай с этим поскорее! – прорычал он.

Матильда упрямо вздернула подбородок. Ее мать заслуживала того, чтобы быть достойно похороненной, и она сделает это для нее.

– Когда отца забрали на войну, многие считали, что мама не потянет работу одна, но они не знали, какими упрямыми могут быть О'Конноры. Именно поэтому Чуринга стала теперь процветающим хозяйством, и мы с отцом намерены продолжить ее дело.

Взглянув на отца как бы за подтверждением своих слов, она получила в ответ взгляд, полный ненависти. В этом не было ничего удивительного: Мервин так и не оправился от удара. Когда, вернувшись с войны, он обнаружил вместо замученной невзгодами, слабой женщины независимую хозяйку процветающего хозяйства, его гордость была уязвлена. Вскоре он нашел утешение на дне бутылки, и Матильда сомневалась, что смерть жены отучит его от пьянства.

Замусоленные, ветхие страницы молитвенника слегка дрожали в руках девочки. Смахивая слезы, она читала те места, которые прочел бы отец Райан, если бы успел добраться на похороны. Мама столько выстрадала и так тяжко трудилась всю жизнь! К двадцати пяти годам она успела похоронить родителей и четверых детей на этом маленьком кладбище. Но теперь она наконец сможет отдохнуть – ее примет мир Сновидений, который так чтут аборигены, и там она встретится со всеми любимыми людьми…

В полной тишине Матильда закрыла молитвенник и зачерпнула ладонью горсть земли. Она мягко рассыпа́лась в пальцах девочки и струйками падала на гроб. «Спи спокойно, мама, – тихо прошептала Матильда. – Я присмотрю за Чурингой вместо тебя».

Пока лошадь плелась в Курайонг, Мервина развезло на жаре от выпитого в отеле. Его мутило, по лицу струился пот, старая рана на ноге болела, сапог казался железным. Это действовало на нервы. А главное, он не мог никуда спрятаться от присутствия Мэри, хотя после похорон прошло уже две недели. Ему казалось, что жена повсюду достает его презрительным взглядом огромных синих глаз.