Опыты общения с потусторонним миром - Михаил Окунь

Михаил Окунь

Опыты общения с потусторонним миром

Володя проснулся за столом в небольшой комнатке какого-то загородного дома. Стол, стоявший посреди пространства, освещался прямыми лучами солнца. Напротив Володи основательно помещался Пашков, его приятель, приехавший из провинции на курсы усовершенствования врачей.

По специальности Пашков был детским врачом, а по типу – человеком-горой. Володя помнил, как однажды, во время ночевки в гостях, под Пашковым прорвалась отнюдь не ветхая хозяйская раскладушка. «Любют меня детки, ох любют!» – обычно приговаривал Пашков, потирая красные волосатые клешни мясника.

Жена Пашкова дала ему с собой несколько сотен рублей, приложив к деньгам длинный список необходимых покупок. Пашков честно попытался со списком ознакомиться, но не сумел осилить и трети оного. А потому поступил проще: купил белые парусиновые тапочки за два пятьдесят и синие сатиновые треники за три двадцать две, а остальное стал благородно пропивать вместе с давно не виденными однокурсниками, оставшимися после окончания мединститута в Ленинграде. При этом он, естественно, не утруждал себя усовершенствованием врачебного мастерства.

Разгул бушевал несколько суток в разных местах, кто-то в него вливался, кто-то отпадал, и вот девятый вал его выбросил самых стойких, но порядком измочаленных Володю и Пашкова на тихий неведомый брег.

Открылась дверь, и вошла гладкая аккуратненькая старушка, совсем Володе незнакомая (как выяснилось впоследствии, не знакома она была и Пашкову). Поставив на стол миску молодого картофеля с укропом и бутылку водки, старушка окинула собутыльников ласковым взглядом и тихо исчезла.

Пашков немедленно открыл бутылку, налил, поднес стакан ко рту, но внезапно передернулся и кинулся к двери. Звуки, раздавшиеся через секунду снаружи, были ужасны. Володя посмотрел в окно: держась за столбики крыльца, Пашков самозабвенно блевал, содрогаясь всей могучей массой. Затем с размаху он дважды бухнул пылающей физиономией в железную пожарную бочку с рыжей водой. Вернувшись, просветленный, он уселся за стол, утерся рукавом и, подняв кверху указательный палец, важно констатировал:

– На восьмые сутки организм вступил в борьбу с алкоголем!

И снова потянулся за бутылкой.

У Володи были свои сложные отношения с алкоголем, и от всего увиденного ему стало совсем нехорошо. Невесть откуда взявшаяся старушка сразу угадала его состояние и, затеплив блеклые голубые глазки, пропела:

– А ты, милый, не гляди. Лучше иди приляг в горенке.

Двигаясь, как робот на заре робототехники, Володя прошел в «горенку» и примостился на узком топчанчике. Всё вокруг было так, как и должно быть: над топчаном висел матерчатый коврик с тремя богатырями, в изголовье стояла ветхая тумбочка, украшенная синей стеклянной вазочкой с бумажными цветами того вида, которого в природе не бывает.

Мутить Володю стало чуть поменьше, желтые мерцающие круги уплыли на периферию. Но тут раздался тоненький протяжный скрип.

Володя приоткрыл глаза. Дверца шкафа, стоящего у стены слева, медленно открывалась – вероятно, от легкого сотрясения. Как вдруг в отблеске полированной поверхности быстро, как промельк, выдвинулся и тут же запрятался обратно чей-то острый профилёк с мерзким скошенным подбородком – какой-то получеловечий, полусобачий.

По телу Володи пробежала отрезвляющая волна мурашек. «Сваливать надо! – решил он. – И старуха какая-то не такая, и тут еще это мурло в шкафу». И быстренько, напрочь забыв о Пашкове, он через окно покинул странный домишко, на попутке добрался до станции, оказавшейся Бернгардовкой, и поскорее отбыл на электричке в Ленинград.

Эту давнюю историю рассказал мне сам Володя. Ни он, ни Пашков впоследствии не могли вспомнить, как оказались они на пригородной той станции, в пристанище нечистой силы. Впрочем, Пашков не вспомнил и того, как в итоге попал обратно в родной город – без купленных заботливо обновок, кое-каких документов и остатков денег.

Моя же версия такова, что запредельное пьянство двух друзей естественным образом повлекло за собой и соприкосновение с запредельным миром. Кто знает, чем бы всё это еще кончилось, попробуй Володя старушечью водку. Да и в Пашкова она, вроде бы, так и не полезла.

Убежден, что потусторонний мир у каждого свой. Для одного это полтергейст, барабашка или некая бледная девочка с глазами без зрачков, неожиданно проявившаяся на фотоснимке там, где ее и в помине не было. Другой либо сметает веником чертей из углов в мешок, либо метко швыряет тапками в каких-то человекообразных крыс, успешно спасаясь от них на диване.

Один артист балета на льду во время антракта по секрету поведал своему сотоварищу по жанру, что когда по ходу действия он близко подруливает к краю льда, то явственно слышит, как зрители первого ряда, сильно смахивающие на леших, сговариваются его изловить и прикончить. Так и загрузили беднягу в «скорую» – в костюмчике с блёстками и в коньках.

Порой потусторонники проявляют излишнюю агрессивность. Один мой институтский товарищ проснулся как-то утром от жуткой тяжести. Приоткрыв один глаз, он увидел, что на груди у него сидит крупное волосатое существо и явно собирается приступать к душительной работе. Не подав виду, что проснулся, товарищ взял себя в руки и, изловчившись, свернул душегуба на сторону, после чего тот пропал совсем. А студент-победитель, отдышавшись, поскорее отправился пить пиво.

Потусторонним для эротической танцовщицы Ирочки показался мир голубых и розовых, сошедшихся на ночную тусовку в «особняке культуры» на улице Галерной. Ее туда пригласили выступить с номером, что она и сделала, после чего обитатели потусторонки проявили к ней живейший интерес – до того момента, пока не поняли, что ее сексуальные наклонности пребывают в пределах нормы – она, как выражаются в том мире, «натуралка». Впрочем, всё течет, и вскоре Ирочка, к сожалению, влилась в эти неуклонно крепнущие ряды.

Да, потусторонний мир для каждого свой – от повторения истина не тускнеет.

Иногда я прогуливаюсь в своём окраинном парке. В центре него рядом с навечно замурованным общественным туалетом расположен пивной ларёк. Пространство перед его лицевой стороной забрано со всех сторон решеткой, сваренной из металлических ржавых прутьев. В этой клетке и помещаются гомо… не скажу сапиенсы, но, во всяком случае, эректусы (прямоходящие). Хотя некоторые и не совсем уже эректусы – в том смысле, что клонит их долу. Все с кружками или щербатыми банками в руках.

Вокруг кустов и скамеек шныряют, конкурируя, малолетние добытчики и старушки в напряженных поисках пустой посуды. В трех небольших прудах время от времени кто-либо тонет по пьянке. Крутится, звеня бутылками, заводик по производству лицензионного темно-коричневого декокта на отечественной воде. А на всхолмии водружен квадратный серый столб из неопределенного материала с серпом и молотом наверху. Порой всё это представляется мне маленькой моделью большой страны.

Однажды на лавке неподалёку от ларька я увидал налитого багрового человека. Сорвав зубами «кепочку» с маленькой, он на едином дыхании опустошил ее, а затем припал к кружке пива. Ничего в этом, казалось бы, и не было необычного, но меня заворожил его напор, штурм, натиск. И, кроме того, в странном вечернем освещении дядька выглядел каким-то ирреальным. А он, переведя дух, выдавил:

– Хули уставился? Отставного завмага не видел?!

И тут я словно прозрел: если это не потусторонний мир, то что же?..

1994