Простое искусство убивать - Рэймонд Чандлер

Рэймонд Чандлер

Простое искусство убивать

Художественная проза в ее самых разнообразных формах всегда стремилась к достоверности. Старомодные романы прошлого теперь кажутся нам напыщенными, искусственными, граничащими с пародией, но их первые читатели так не считали. Писатели вроде Филдинга и Смоллетта представляются нам реалистами в современном понимании этого слова прежде всего потому, что создавали, как правило, характеры, не скованные условностями и нередко оказывавшиеся в неладах с блюстителями порядка, но и хроники Джейн Остин, изображавшие представителей сельской знати с их многочисленными предрассудками, в высшей степени психологически достоверны. Что касается социального — и эмоционального — ханжества, то оно процветает и сегодня. Добавьте к нему хорошую долю псевдоинтеллектуальности, и вы услышите родные интонации отдела прозы вашей ежедневной газеты, ощутите привычную атмосферу литературных дискуссий маленьких клубов. Эти люди и создают бестселлеры, которые настойчиво, хоть и в скрытой форме, апеллируют к снобам, существуют под бережным присмотром ученых тюленей из литературно-критического братства и взращиваются представителями тех слишком уж могущественных «групп давления», которые, торгуя книгами, делают деньги, хотя и обожают притворяться, что заняты только развитием культуры. Попробуйте чуть задержать оплату их счетов, и вы сразу поймете, какие они идеалисты.

По многим причинам детектив редко заручается такой поддержкой. Он обычно повествует об убийстве, а стало быть, лишен утонченности. Убийство — крах отдельной личности и тем самым поражение всего человечества — может иметь (да, собственно, и имеет) определенную социологическую подоплеку.

Но оно старо как мир и потому мало волнует охотников до сенсаций. Если детективный роман хотя бы отчасти достоверен (что случается крайне редко), то он должен быть написан с известной долей отстраненности, иначе разве что безумец сможет его прочитать (или написать). У романа про убийство есть также огорчительное свойство не совать нос в чужие дела: он решает свои собственные проблемы и отвечает на свои собственные вопросы. Тем самым в нем нечего обсуждать, разве что достаточно ли хорошо он написан, чтобы считаться настоящей литературой, хотя люди, которые продают полмиллиона экземпляров такого романа, ничего на этот счет толком сказать не могут. Определить качество произведения — задача неимоверной трудности, даже для тех, кто занимается этим профессионально.

Детектив (пожалуй, я буду называть его именно так, ибо английская формула по-прежнему доминирует в этом жанре) создает своего читателя путем медленной дистилляции. То, что ему это вполне удается, равно как и удается цепко его удерживать, — непреложный факт. Но ответ на вопрос, как именно это происходит, требует более основательного исследователя, чем я. Вряд ли необходимо доказывать, что детектив — важная и жизнеспособная форма искусства. У искусства вообще нет важных и жизнеспособных форм. Есть просто искусство, что само по себе немалая редкость. Рост населения отнюдь не увеличил количество произведений искусства, хотя и увеличил количество ловких подделок и суррогатов.

Тем не менее детектив — даже в его наиболее традиционной форме — крайне трудно хорошо написать. Хороших детективов куда меньше, чем хороших «серьезных романов». Второсортные вещицы в литературе «высоких скоростей» оказываются в состоянии пережить своих собратьев; многим из них не следовало бы и родиться, но они упрямо отказываются умирать. Они столь же долговечны, что и статуи в общественных парках, и столь же бездарны. Это очень сердит тех, кого именуют носителями тонкого вкуса. Им не по душе, что серьезные, глубокие творения искусства, вышедшие несколько лет назад, стоят на особой полке в библиотеке с табличкой «Бестселлеры прошлых лет» и никто не обращает на них внимания, разве что изредка близорукий читатель подойдет, наклонится, окинет беглым взглядом и поспешит прочь, в то время как у полки с детективами толчея и пожилые дамы воюют друг с другом за право ухватить шедевры урожая того же года с названиями «Убийство и тройная петуния» или «Инспектор Пинчботтл спешит на помощь». Эстетам не по душе, что «действительно значительные вещи» пылятся на полках, в то время как «Смерть носила желтые подтяжки» выброшена тиражом пятьдесят — сто тысяч экземпляров на прилавки газетных киосков по всей стране. И, надо полагать, недолго там залежится.

По правде говоря, мне и самому все это не по душе. В моей жизни случаются такие малоинтеллектуальные моменты, когда я сажусь сочинять детективы, но, увы, на пути к бессмертию оказывается слишком много конкурентов. Даже сам Эйнштейн вряд ли сильно преуспел бы, если бы каждый год выходило в свет три сотни трактатов по его конкретной теме, несколько тысяч других работ по физике — причем самого высокого уровня — предлагались бы вниманию читателя и читались бы вовсю. Хемингуэй как-то заметил, что настоящий писатель состязается только с покойниками. Хороший писатель-детективист (не может быть, чтобы у нас их не было) вынужден конкурировать не только со всеми непогребенными покойниками, но и с легионами их здравствующих коллег. Конкурировать на равных, ибо характерная черта этой литературы состоит в том, что мотивы, побуждающие людей браться за детективы, никогда не выходят из моды. Из моды может выйти галстук героя, а добрый старый инспектор порой прибывает на место происшествия в коляске, а не в седане с завывающей сиреной, но, коль скоро он появился, он будет делать одно и то же: возиться с обугленными кусочками бумаги, проверять, кто и где был в то время, и выяснять, кто поломал ветки у доброго старого земляничного дерева, что цветет под окном библиотеки.

Детективы в огромных количествах сочиняются авторами, которые зарабатывают на этом не так уж и много и не нуждаются в похвалах критиков. Это все возможно исключительно потому, что не требует ни грамма таланта. А посему удивленно вскинутые брови критика и коммерческие уловки издателей представляются вполне закономерными. Возможно, средний детектив ничуть не хуже среднего романа вообще, но кто видел средний роман? Кто его захочет опубликовать? А вот средний (или чуть выше среднего) детектив — пожалуйста! Его не только опубликуют, но и продадут (в небольших количествах) платным библиотекам и его прочитают. Есть даже чудаки, которые заплатят за него полную розничную цену — два доллара — только за то, что у него такая яркая, завлекательная обложка, на которой изображен покойник. Но странное дело: этот средний, если не сказать посредственный, унылый, высосанный из пальца, неправдоподобный, кое-как скроенный опус не так уж разительно отличается от того, что именуют шедеврами этого жанра. Он, конечно, чуть уступает в стройности фабулы, в темпе, диалоги в нем менее колоритны, картон, из которого вырезаны фигуры персонажей, потоньше и авторские хитрости поочевиднее. Но разница в целом невелика. Зато хороший роман не имеет ничего общего с плохим романом. Они говорят о совершенно разных вещах. Что же касается хорошего и плохого детективов, то они говорят примерно об одном и том же и причем примерно в одной и той же манере.

Мне кажется, что основная трудность, возникающая перед традиционным, или классическим, или детективным романом, основанным на логике и анализе, состоит в том, что для достижения хотя бы относительного совершенства тут требуются качества, редко в совокупности своей присутствующие у одного человека. У невозмутимого логика-конструктора обычно не получаются живые характеры, его диалоги скучны, нет сюжетной динамики, начисто отсутствуют яркие, точно увиденные детали. Педант-рационалист эмоционален, как чертежная доска. Его ученый сыщик трудится в сверкающей новенькой лаборатории, но невозможно запомнить лица его героев. Ну а человек, умеющий сочинять лихую, яркую прозу, ни за что не возьмется за каторжный труд сочинения железного алиби. Корифей эрудиции психологически существует в эпохе кринолинов. Тот, кто знает все, что положено знать о керамике или египетской вышивке, ровным счетом ничего не знает о полиции. Если вам известно, что платина выдерживает температуру до 2800 градусов по Фаренгейту, но зато тотчас же начинает плавиться под взглядом голубых глаз, то вы понятия не имеете, как занимаются любовью мужчины в XX веке. А если вы приобрели достаточное представление об элегантной жизни довоенной Французской Ривьеры, чтобы сделать ее местом действия вашей истории, то вы и не подозреваете, что две крошечные капсулы барбитала не только не в состоянии убить человека, но даже не могут вызвать сон, если он сам того не пожелает.

Каждый детективный автор допускает ошибки, и никто из них никогда не узнает всего того, что должен бы знать. Конан Дойл порой ошибался так, что это начисто убивало смысл его некоторых рассказов, но он был пионером, и его Шерлок Холмс — это прежде всего емкий символ и несколько десятков строк незабываемого диалога. Не он выводит меня из себя, но леди и джентльмены того периода, который Говард Хейкрафт называет золотым веком детектива. Это было совсем недавно. Если верить Хейкрафту, этот золотой век начался после мировой войны и завершился в начале 30-х. Хотя, по сути дела, он еще продолжается. Две трети, а то и три четверти выходящих сейчас детективов по-прежнему придерживаются формулы, которую гиганты этой эпохи создавали, совершенствовали, шлифовали, а затем предлагали всему свету под видом загадок в области логики и дедукции. Это суровые слова, но не надо волноваться. Это лишь слова. Попробуем взглянуть на один из шедевров такой литературы, великий образец искусства водить за нос читателя и притом на самых законных основаниях. Называется он «Загадка Редхауза», написан А. А. Милном и провозглашен А. Вулкогтом (весьма щедрым на эпитеты в превосходной степени) «одним из трех лучших детективов всех времен». Такими словами не бросаются. Книга была опубликована в 1922 году, но она совершенно не стареет: она вполне могла бы появиться в 1939 году или — с незначительными поправками — на прошлой неделе. Она выдержала тринадцать изданий за шестнадцать лет, причем в первоначальном оформлении. Такое редко случается с мастерами любого жанра. Это приятная, легкая, увлекательная, написанная с обманчивой простотой вещица.