Эта горькая сладкая месть - Х. де Россо

X. А. Де Россо

Эта горькая сладкая месть

Дорога была перегорожена. По обеим ее сторонам в земле были укреплены стояки, к которым прибиты щиты с предупреждающими надписями: «Оседание грунта. Проезд не рекомендуется».

Уилл Оуэн затормозил и свернул на обочину, подпрыгивая на колеях, изрытых машинами рыбаков и охотников, объезжавших заграждение.

Миновав огороженный участок, он опять вырулил на шоссе и набрал скорость.

Фары машины прорезали ночь, выхватывая из тьмы то смутные очертания поросших травой отвалов, то стальной каркас мрачного и безмолвного надшахтного сооружения.

Он снова затормозил, развернул машину и выключил мотор. В возникшей тишине он слышал лишь глухие удары своего сердца да кваканье лягушек в ближнем пруду. И больше ни звука.

Он потянулся было за сигаретами, но раздумал, посчитав, что лучше не рисковать и ничем не выдавать своего присутствия. Однако спустя минуту он все же закурил, решив, что в полночный час здесь никто не может появиться, кроме нее.

Ожидание угнетало его. Возможно, так действовала на него окружающая обстановка: заброшенная железорудная шахта и ощущение запустения, вызываемое безлюдными зданиями, поросшими травой отвалами и ржавеющим инвентарем. Но для встречи с ней это было самое подходящее место.

Он включил свет на панели с приборами, взглянул на часы и забеспокоился. Приедет ли она?

По телефону он говорил с ней очень жестко и дал понять, что отказа не примет. Она умоляла его, говорила, что дома будет муж и она не представляет себе, каким образом ей удастся ускользнуть в такой поздний час. Он был непреклонен. Она должна найти способ.

И теперь он сидел здесь, курил, изнывая от тревоги и в который раз задавая себе вопрос, правильно ли он все дёлает. Прежде он и думать не мог, что докатится до такого.

Он уже был готов признать свое поражение, как вдруг на дороге показался свет приближающейся машины. Он открыл дверцу и вышел в темноту. Сердце отчаянно колотилось. Он не мог бы с уверенностью сказать, чем вызвано его волнение, — тем, что предстояло сделать, или новой встречей с ней. Как же много времени прошло с тех пор, когда они виделись в последний раз!

Машина круто повернула вокруг шахтного отвала, и свет ее фар ослепил его. Он выругал себя за то, что встал здесь, всем напоказ, хотя нужно было соблюдать осторожность, может быть, даже спрятаться. Но он был новичком в этом деле, к которому не испытывал ни малейшей склонности. Необходимость и ненависть — вот что руководило им.

Машина остановилась, фары погасли. И снова ничто не нарушило ночную тишину.

— Сибил? — окликнул он. В горле у него запершило. Он опять совершил глупость — не следовало ее окликать, вдруг это вовсе и не она… При одной мысли об этом по его телу пробежал озноб.

Дверь машины открылась, и в мелькнувшем свете салона он увидел ее, Сибил.

Вновь все погрузилось в темноту, только у машины теперь сгустилось новое пятно — тень Сибил.

— Иди сюда, — позвал он. Боль и оскорбленная гордость говорили за него.

Тень не пошевелилась.

— Я сказал, иди сюда, — скомандовал он так громко, что слова эхом отозвались где-то в ночи.

Она двинулась к нему и остановилась так близко, что он почувствовал запах ее духов. Сирень, как и когда-то. Резко и гневно он отбросил воспоминания.

Он не знал, с чего начать. Перейти сразу к делу казалось грубым и даже кощунственным. Но нужно было что-то сказать.

— Ты опоздала.

— Раньше уйти не удалось. И потом, я неуверенно себя чувствовала на этой дороге. Перегорожена, предупреждение о провалах. Я… мне было страшно.

— Это предупреждение, только чтобы снять ответственность с компании, на всякий случай, если действительно, образуется провал. Охотники и рыболовы все время пользуются этой дорогой. Здесь недалеко река.

— Но вокруг старых шахт действительно бывают проседания грунта.

— Я же сказал тебе, чтобы на знак ты не обращала внимания. А старая дорога в Бессемер? Там полно таких знаков. Но по ней спокойно ходят автобусы. Бывает, конечно, случаются провалы, но крайне редко.

Он поймал себя на том, что пытается представить себе, как она сейчас выглядит. В темноте вырисовывалась лишь ее высокая, изящная фигура, он мог видеть, что на ней надеты брюки и светлый, с открытым горлом джемпер. Волосы — наверное, копна светло-золотистых колец, а лицо… Он на мгновение прикрыл глаза, пытаясь вспомнить его. Но горечь вновь затмила все чувства. Он понял, что прочитанная им лекция о провалах грунта была попыткой оттянуть начало разговора, который касался их обоих.

— Ты привезла? — Он заметил, что его голос был напряженным.

— Деньги?

— Да, да. Что же еще? Ты все привезла?

— Тысячу, как ты сказал.

— Хорошо, давай их сюда.

Она не двигалась.

— Чего ты ждешь?

Он услышал, как она прерывисто вздохнула.

— Я не могу в это поверить. Только не отец. Только не он.

— Но ты же видела фотокопии, которые я послал тебе? Ты же узнала почерк.

— Мой отец был хорошим человеком. Он никогда не брал взяток. И никогда не имел дела с незаконными доходами.

— Из письма следует иное.

Она снова судорожно вздохнула.

— Неужели в тебе нет ни капли милосердия? И ты не можешь оставить мертвых в покое?

— Он не единственный, кто умер, — сказал он и почувствовал прилив ненависти. «Мой отец тоже умер, и только по вине твоего», — подумал он.

Она молчала, будто тоже думала об этом несчастье, которое уничтожило все то нежное и прекрасное, что было между ними.

— Так ты собираешься мне их отдать?

Она сунула ему что-то быстрым и сердитым движением. Его пальцы ощутили плотный конверт. Он даже не взглянул на него. Пристально всматриваясь в ее лицо, он стремился что-то прочесть на нем, но темнота скрывала его.

— Ты не собираешься их пересчитать? — Насмешка сделала ее голос резким. — Не боишься, что я обману тебя?

Он был благодарен темноте, которая скрыла вспыхнувшее краской лицо.

— Я потом пересчитаю.

— Я думаю, на этом ты не остановишься?

— Нет.

— И сколько же еще ты потребуешь?

Он было смущенно зашевелился, потом взял себя в руки.

— Не знаю. — Он отчаянно ненавидел себя в этот момент.

— Будет ли когда-нибудь достаточно? — продолжала она. — Ты будешь тянуть и тянуть из меня, а потом все-таки предашь это письмо гласности?

На это он ничего не ответил. Она отвернула лицо в сторону, наклонив голову.

— Ты плачешь?

Она мгновенно вскинула голову и после минутной паузы произнесла:

— Из-за чего мне плакать? Все свои слезы я уже выплакала. Все, чего я сейчас хочу, это уехать и… и…

Она повернулась, села в машину; завелся мотор, и через несколько мгновений красные огни задних фар исчезли за отвалом шахты. Она оставила его одного, несчастного и невыносимо одинокого. Наедине с мертвой шахтой, мертвыми воспоминаниями и бесплодными мыслями…

Он сидел, зажав в руке забытую рюмку, безразлично глядя на изощренные движения стрип-герл.

«Я не думал, что так получится, — говорил он себе. — Я думал, что по крайней мере извлеку какое-то удовольствие. Но все, чего я добился, — это сделал больно Сибил. Я хотел отомстить ему, но он мертв; единственное, что мне остается, — это отомстить его памяти, — а это значит, опять ранить Сибил».

До его сознания дошло, что рядом на соседнем табурете кто-то сидит. Запах духов обволакивал его.

— Не угостишь ли меня, милок?

Он повернул к ней усталый, тяжелый взгляд. Сейчас на ней было побольше одежды. На лице сияла хорошо поставленная улыбка, такая же искусственная, как длинные ресницы, рыжие волосы и иллюзия красоты в полумраке бара.

— Ты так мило просишь.

Ее пальцы поигрывали его ухом.

— Что случилось, дорогой? Тебя кто-нибудь обидел? — Он почувствовал, как ее бедро прижалось к нему. — Купи мамочке стаканчик и все расскажи.

Кто-то вошел в бар и прошел сзади них. Краем глаза Уилл Оуэн узнал его. В нем снова вспыхнула обида и затаенная злоба.

— Обратись к нему, — с горечью сказал он. — Может быть, он купит тебе бутылку шампанского. Наверное, ему не впервой.

— Спасибо за все, глупышка.

Она ушла. Так, значит, он и есть то, чего ты хочешь, Сибил? Должно быть, так, раз именно за него ты вышла замуж. Эван Стерлинг. Ему потребовалась вся его воля, чтобы не выплеснул вино — из своего стакана в лицо Стерлингу.

Танцовщица и Стерлинг отошли от стойки бара и направились за столик. Она обхватила его за плечи, он громко хохотал. По всей видимости, был здорово пьян.

Оуэну стало так противно, что во рту выступила горькая слюна. Он так и не допил содержимое своего стакана и вышел на улицу. Уже светало, над крышами домов появились первые лучи солнца. Резко и звонко пропела птица. Но Оуэн ничего не замечал.