Голубой, оранжевый - Эльчин

Эльчин

Голубой, оранжевый

Эльчин

ГОЛУБОЙ, ОРАНЖЕВЫЙ...

Перевод на русский - А. Орлова

Снова прокричал петух, и Гашам-киши с кувшином для омовения спустился во двор, но, увидев, что опять моросит, да еще и холодно, поднялся в комнату, накинул на плечи шинель, оставшуюся с войны, длинно зевнул и, все еще поеживаясь от холода, направился в конец двора,

В этом году осень пришла поздно, но уж пришла так пришла - неделю погода не прояснялась, все моросило и моросило, и сегодня, кажется, будет то же самое; нет, чтобы хоть один хороший ливень - и дело с концом.

Гашам-киши вытер о камень перед уборной свои калоши и потянул на себя деревянную дверь. Дверь со скрипом отворилась и так же со скрипом захлопнулась.

Айна-арвад выглянула во двор с балкона и тут же отпрянула назад, в комнату. Глаза бы на такую погоду не глядели.

Но в этот час в доме был еще один человек, которому были нипочем и запоздавшая осень, и нудный дождь, потому что человек этот - Аллахверди сладко спал себе под теплым одеялом и видел сон. Видел, будто стоит он в новом костюме, при галстуке перед районной парикмахерской, а на голове у него шапка, с тремя кисточками и с раздвоенным козырьком, точь-в-точь, как у кинооператора, что из города приехал. Все смотрят во все глаза на Аллахверди и на эту его странную шапку. Аллахверди и сам во сне посмеивается над своей шапкой, но в то же время и гордится ею. Вдруг видит, отец идет с базара, прямо к нему. И спрашивает, как обычно, очень громко:

- Что это у тебя на голове?

Не успел Аллахверди рот открыть, как отец закричал:

- Эй, Аллахверди, уже полдня прошло! Аллахверди напрягся, уж так ему хотелось остаться в райцентре, но это было невозможно, потому что голос отца раздавался над самым ухом, хотя кричал он с балкона.

- Эй, Аллахверди! Вставай!

Не открывая глаз, Аллахверди потянулся на постели и лениво спросил:

- Ну в чем дело?

Конечно, он и сам отлично знал, в чем дело. Надо было встать, как всегда, за два часа до начала уроков, вывести жеребца из стойла, поехать к арыку, напоить, коня, потом вернуться, отвести корову Гызыл в стадо, потом дров наколоть, потом съесть парочку лавашей с сыром, запивая горячим молоком и пойти в школу. Все это было ему известно и все надоело так же, как осенняя сырость и слякоть.

Но ничего, уже скоро, очень скоро он поедет в Баку поступать в институт: вот придет и уйдет зима, потом весна, а там уже и лето - экзамен за экзаменом, а потом прости-прощай, серый жеребец, прощай, корова Гызыл, прощай, колун с грабовым топорищем. А Гашам-киши все надрывался:

- Аллахверди! Ну где ты там?

- Встаю, встаю!.. - Аллахверди откинул одеяло, сел на постели, поглядел на стадо оленей, вытканное на толстом ковре под своими большими ступнями и, помаргивая, начал одеваться. Глаза у него слипались.

Гашам-киши вывел корову из хлева и поставил под балконом. Вслед за нею потащился и теленок.

Аллахверди тем временем умывался, вернее смачивал глаза холодной водой из рукомойника. Посмотрел на теленка и пожалел его - за что бедному такое: из теплого хлева - да в это промозглое утро.

Гашам-киши отогнал теленка, а мать Аллахверди, Айна-арвад, зажав меж колен подойник, принялась доить корову.

Аллахверди медленно спустился во двор, не глядя на отца с матерью, вошел в хлев, повозился, отвязывая серого жеребца, и за уздечку вытянул его оттуда, потом, открыв ворота, забрался на неоседланного коня, который не хуже человека представлял себе всю последовательность действий: каждое утро ездили они на водопой.

Мелик, который вместе с Аллахверди учился в десятом классе сельской школы, тоже, как обычно, зевая, сидел верхом на гнедой кобыле, и гнедая кобыла не торопясь пила из арыка, и пятнистый стригунок пил с ней рядом. Первое, что сообщил Мелик, увидев Аллахверди, это что заболел Сафтар-муэллим и на урок не придет.

- Да? - сказал еще не совсем пришедший в себя Аллахверди и подумал, что у Сафтара-муэллима, конечно, опять ревматизм разыгрался в такую паршивую погоду. - Ревматизм, что ли?

Мелик зевал не переставая.

- Да, - ответил он.

Сафтар-муэллим был соседом Мелика по двору, он преподавал физику и как раз сегодня первый урок - физика: значит, можно не спешить.

Гнедая кобыла, напившись, подняла голову, мудро так посмотрела на айвовые деревья, что росли неподалеку, и потянулась к недавно зазеленевшей по краям арыка осенней траве. Мелик дернул за уздечку.

- Джафар едет в район, - сказал он. - К вечеру кино привезет.

- Да? - еле выдавил из себя Аллахверди, скулы ему сводила зевота.

Джафар, старший брат Мелика, был киномехаником. Раз в два или три дня привозил он из райцентра фильмы и показывал их в клубе. Молодежь очень уважала киномеханика Джафара, но вот приехал в село кинооператор из Баку в этой самой диковинной шапке, и сразу стало ясно, кто слон, а кто верблюд, потому что одно дело поехать в район и привезти оттуда фильм, какой дадут, и совсем другое дело, когда берешь кинокамеру в руки, приставляешь ее к глазу и начинаешь сам снимать фильм.

Этот кинооператор уже четыре дня, как приехал из Баку и остановился у Салмана-киши, что жил через три дома от Аллахверди. Четыре дня как приехал, а снять ничего не мог, погода, говорит, плохая, надо, чтобы солнце вышло.

Аллахверди представил себе странную шапку этого кинооператора, вспомнил свой предутренний сон и подумал, что в последнее время ужасно глупые сны ему снятся. Когда Аллахверди вернулся к себе во двор, Айна-арвад уж;е развела огонь в печке под балконом и кипятила в медном казане молоко.

Гашам-киши выносил на лопате навоз из хлева. Аллахверди соскочил с серого жеребца, завел его в хлев принялся расчесывать коня железной скребницей. Гашам-киши насыпал в ясли несколько горстей просеянного ячменя, перемешал его с соломой, потом отобрал у Аллахверди скребницу.

- Дров наколи, - сказал он.

Аллахверди вышел из хлева, набрал охапку дров из поленницы под балконом и бросил их на землю возле толстого пня. Орудуя колуном с грабовым топорищем, он быстро разогрелся и даже взмок немного. Отдуваясь, сказал отцу, присевшему на лестницу.

- Сафтар-муэллим опять заболел, у нас первого урока не будет.

Гашам-киши закурил папиросу на голодный желудок, поглядел на теленка, тыкавшегося в коровье вымя, и промолвил:

- Опять ревматизм?

- Да. - Аллахверди со звоном расколол дубовое полено и подумал: вот жизнь в деревне, все наперед известно, все знают, что у кого болит.

Правда, Аллахверди, можно сказать, и не жил другой жизнью, то есть когда он ездил с отцом в Баку, то ни разу не задерживался у дяди больше, чем на два-три дня, а что такое два-три дня? Может, поэтому Аллахверди, возвращаясь, скучал по городу и, бывало, целыми днями жил там в своем воображении: по утрам заходил в кофейни, ел сосиски, днем шел на стадион и смотрел футбол, вечером выходил гулять на бульвар, прохаживался среди не знакомых людей.

Ведь это просто чудо - каждый день видеть новых людей. Что может быть лучше? Целый день на улицах, в магазинах, в скверах - видеть людей, которых до сих пор ни разу не видел?

Прежде, три-четыре года назад, шоссе из Баку проходило мимо села, где жил Аллахверди. Аллахверди и все деревенские ребята просиживали у дороги часами, наблюдая за машинами в Баку и из Баку.

Если вдруг машина останавливалась возле них и шофер, высунув голову, что-нибудь спрашивал - куда ведет эта дорога? как называется это село? сколько километров до такого-то места? - ребята старательно, перебивая друг друга, отвечали, объясняли. Если же, бывало, понадобится что-нибудь, скажем, шофер просит принести воды для радиатора, все ребята бегут со всех ног за водой, вырывая друг у друга из рук резиновое ведро из разрезанной старой камеры; все ребята бегут, все, кроме Аллахверди.

Аллахверди как сидит на обочине, так и остается сидеть, он пристально разглядывает людей в машине, а потом ночью видит сны, разные сны: вот он сам едет в "Москвиче", сам наливает чай из термоса, откидывается на сиденье, улыбается.

А три-четыре года назад провели новую дорогу, и эта новая дорога не огибала село, где жил Аллахверди, а шла прямо к райцентру. Ребята больше не собирались у обочины, незачем стало.

Аллахверди принес дрова, подкинул в печь несколько поленьев, и Гашам-киши, бросив в огонь окурок, сказал:

- Отведи корову в стадо.

Гашам-киши любил распоряжаться, и это почти всегда раздражало Аллахверди. Ну хоть бы отец что-нибудь повеселее придумал. Каждый день был для Аллахверди точь-в-точь похожим на предыдущий.

Айна-арвад придержала теленка, обняв его за шею, Аллахверди же вывел корову из ворот и погнал ее вниз по дороге, в колхозное стадо. И снова вспомнил он свой последний сон и снова удивился, с чего бы он в этом сне, напялив на голову шапку кинооператора, стоял перед парикмахерской в райцентре?

Когда Аллахверди задавал себе какой-нибудь вопрос, то никогда не останавливался на середине, он размышлял до тех пор, пока не находил ясного ответа.