Даты жизни – три дня - Татьяна Алексеевна Суворова

Тимофей стал мальчиком-первенцем, долгожданным, очень желанным. Муж хотел сына, дочь просила братика, а я собиралась сделать подарок к их круглым датам: Арине исполнялось 5 лет, мужу – 30. У обоих дни рождения в сентябре, а роды предполагались в начале октября. Имя выбрали Тимофей, всем пришлось по сердцу. Тимотеос – почитающий Бога.

Примерно за месяц до его рождения, в день рождения Арины, мы обвенчались.

Беременность была долгая, малыш все никак не хотел появиться на свет, не хотел рождаться, будто держался за меня. Еще раньше, летом, я вдруг почувствовала такую безысходность, как будто впереди темнота и никакого просвета.

10 октября. По моим подсчетам ровно 40 недель, хотя врачи и утверждали, что я перехаживаю, собирались стимулировать роды препаратами. Нет. Ночью Тимофей решил родиться сам. Вскрик. Крупненький крепенький мальчик, чудесный. И не переношенный вопреки ожиданиям врачей. Чуть-чуть полежать на груди. Три капли молока. И тут началась какая-то суета. Сына забрали. Что-то у меня не то. Плацента не хочет отходить, она продолжает держаться за меня. Меня усыпили. Выскабливали вручную, раскурочили мне там все… Через несколько часов я пришла в себя в коридоре около операционной. Грелка со льдом на животе. Очень хочется пить и в туалет.

Затем пришлось ждать еще несколько часов, когда мне принесут ребенка в палату. Так ждали его, а видела только мгновение! Наконец принесли. Сказали, что все хорошо.

Я рассматривала его, не могла насытиться. Он был очень похож на своего отца. И на его отца. Их порода: длинные стопы и длинные пальцы, скошенные мочки ушей. И блондин! Как я хотела! Длинные волосы молочного цвета от корней до кончиков.

Малыш спал все время. Как будто очень устал. Открыл глазки только пару раз. Я успела сделать один кадр. Я так хотела с ним общаться, а он жил в своем мире сна, в своей стеклянной кроватке, и никого не хотел видеть. Через несколько часов я решила растормошить его, покормить хотя бы, ведь он не проявлял никакой активности, в отличие от других малышей в палате. Нет. Тимофей был очень вялым. Еще три капли молока и спать. Что-то тут не так…

Я позвала врача, которая согласилась, что ребенок неактивный. Стала расспрашивать меня. Нет, не было никаких признаков каких-то отклонений ни на снимках УЗИ, ни в моем самочувствии. Да, у его отца и у матери отца врожденный порок сердца, проверьте, может, что-то тут?

Через 12 часов после рождения малыша забрали в реанимацию. 15.00 – время, когда я в последний раз подержала его на руках. В палате остальные девушки кормили младенцев, успокаивали, укладывали их. Я сидела как натянутая струна, звонила мужу и родным. И ждала.

Ночью врачи провели обследование, собрали консилиум. С утра мне сообщили, что да, все подтвердилось: одна половина сердечка недоразвита, другая – чересчур увеличена, и это очень серьезно, сказали, что ребенок подключен к аппарату ИВЛ, но неизвестно, сколько он протянет… Врожденные пороки сердца и развития, несовместимые с жизнью…

Все это пришлось сообщить родным. Лились реки слез со вчерашнего дня и продолжали литься… Мужу разрешили повидать ребенка, пока он еще жив… Он пришел. В черных очках. Никогда за девять лет нашей жизни не видела, как он плачет.

Мы зашли в реанимацию. Нам показали кувезу, где лежал наш малыш. Голенький, в памперсе, с кучей трубок и проводов… Можно было потрогать его за ручку. А что еще мы могли сделать? Смотреть на него, тихо говорить с ним, как мы его любим, как хотим, чтобы он был с нами… Несколько минут…

Нам посоветовали поскорее найти священника, чтобы крестить младенца, если мы хотим похоронить его по христианской традиции… После больницы муж отправился к нашему батюшке, который венчал нас. Он сказал, что родильный дом и реанимация новорожденных, которая там находится, – это вотчина отца Александра, надо найти его, но, если ничего не получится, обратиться снова. Но священника мы найти не успели.

В четыре часа пополудни все родившие, кто находятся в палатах без детей, могут сходить в интенсивную терапию, чтобы их навестить. Среди них была и я. Медсестра, ухаживавшая за Тимофеем, сказала, что все стало еще хуже, что сейчас младенец жив только за счет аппарата искусственного дыхания, его собственные жизненные процессы постепенно отключаются…

Меня переселили в отдельную палату – чтобы я своими переживаниями не омрачала радость общения с младенцами другим девушкам и чтобы эти счастливые картинки и детские звуки не усугубляли мою душевную рану. Уже сутки как мне приходилось сцеживать молоко, кому оно теперь нужно? Я хотела отдать детям, которым не хватает питания или оставшимся без матерей, но это не так просто: молоко должно пройти долгую обработку, прежде чем поступит в новорожденный организм, а с моей кружкой никто возиться не будет. В раковину…

Одиночество не давит, невыносимо от ожидания, причем, кажется, чего-то плохого. Я читала молитвы – из Псалтыри и наизусть. Мне предложили медитировать на Тимофея живого: представлять его в будущем веселым прекрасным мальчиком. Но я плохо запомнила малыша на лицо – не успела наглядеться, да и затуманенный от слез и стресса мозг плохо справлялся: знала сына только полуживым, опутанного проводами.

Сцеживаться, молиться, звонить…Все это занимало тягостные минуты. Снаружи – деятельность, внутри – все замерло, застыло комком на краю пропасти, готовится ухнуть в черную пустоту, где никакого просвета…

Я понимала, откуда это у ребенка: на восьмой неделе беременности у меня выскочила простуда на губе. Эти пресловутые болячки были для меня обычным делом с детства. Ну простуда и простуда: прижжешь смоченной в кипятке горячей ложкой или присушишь зубной пастой, а-то и сама через три дня пройдет! Родители еще всегда говорили: хорошо, что наружу вылезло (а не внутри, мол, застряло), значит выздоравливаешь…

Восьмая неделя – это было в феврале: холодное, болезненное время, иммунитет ослаблен. Восьмая неделя жизни ребенка – это когда сердце уже появилось, начинает развиваться мозг и другие органы. И тут пришел вирус герпеса. Раз он вылез наружу, значит внутри он уже сделал свое черное дело… Теперь-то я знаю, что эта болячка не такая и безобидная. И я ее очень боюсь.

Я понимала, откуда это, я не понимала, для чего. Я не понимала, за что нас всех наказывают. У наших матерей не было подобных потерь, только аборты… И тут озарило. Все неродившиеся дети рода, которых не хотели и отвергли, сошлись в этом младенце, которого так горячо желали, так ждали, так любили! Им нужно было родиться, воплотиться, показаться, прожить свои жизни, протянуть ручки своим матерям и отцам и через гипертрофированное сердце Тимофея заявить о своей большой любви к