Выбор профессии: "Кем ты себя воображаешь?" - Маргарет Этвуд

Выбор профессии: "Кем ты себя воображаешь?

(Что такое «писатель» и как я им стала?)

…Колонии не хватает душевных сил подняться над повседневностью, не хватает жизнелюбия и она не верит в себя по-настоящему… Колония хороша как декорация, но — не настоящего, и не прошлого, и не будущего, а того, что пребывает где-то еще, где-то за границами ее возможностей… Великое искусство пестуют художники и зрители; они напряженно и с неослабевающим интересом следят за жизнью, которая идет в их собственной стране.

Канадский поэт владеет всеми средствами родного языка (и, разумеется, других — иностранных), но ему не достает трезвого понимания того, что он должен их преодолеть.

Мне казалось тогда, что стать писателем так же просто, как и читателем. Я купила школьную тетрадку и начала: размашисто исписанные страницы почти тотчас вызывали разочарование, и я со злобой рвала их в клочья, мяла изо всех сил и заталкивала в мусорное ведро. И так снова и снова, пока от тетради не осталась одна обложка. Тогда я купила новую тетрадь и начала сначала. Все тот же круг — восторг и отчаяние, восторг и отчаяние.

Писательство, писатели, литературная жизнь… Не оксюморон ли последнее? Не бесконечный ли лабиринт — выйдешь на очередную дорожку, а она опять раздваивается? Не встреча ли это с безымянным ангелом, с которым придется сражаться, как Иакову, до тех пор, пока он не даст благословения? Или с Протеем, коего нужно удержать, как бы он ни выкручивался? Что такое литературный труд, определить нелегко. С чего начать? С того, что называется писательством, или с того, кто называется писателем? С действия или с деятеля? И где именно кончается одно и начинается другое?

В романе "Женщина в песках" японского писателя Кобо Абэ герой по имени Ники попадает на дно огромной песчаной ямы, где живет одинокая женщина. Ему приходится отгребать песок, который постоянно их засыпает. Чтобы хоть как-то утешиться, он решает описать свои муки.

— Почему бы в самом деле не успокоиться, не посмотреть на все со стороны? Ведь когда ты наконец благополучно возвратишься домой, можно будет описать все пережитое.[1]

И Ники тут же отвечает себе:

— О, поразительно, наконец-то решился писать. И впрямь пережил немало…

Да уж. И заглавие уже есть…

Понимаете, Ники уже примерил на себя роль писателя — понял важность названия. Еще немного, и он задумается над оформлением обложки. Но его уверенность очень быстро испаряется, он чувствует, что, несмотря на все старания, роль писателя ему не по плечу:

— Не нужно считать, что писатели какие-то особенные люди. Если пишешь — значит, ты писатель.

Но, подумав, возражает себе:

— Получается, что нет. Желание стать писателем — самый обыкновенный эгоизм: стремление стать кукловодом и тем самым отделить себя от остальных марионеток.

Решив, что слишком к себе строг, Ники делает вывод:

— …Сначала надо разобраться, кто писатель, а кто просто пишет…

И тут же восклицает:

— Что это я! Я же хотел стать именно писателем. А если не смогу, то и пробовать не стоит!

Писательство — расположение слов на бумаге — занятие довольно обыденное, и, судя по размышлениям Ники, ничего волшебного в нем нет. Любой мало-мальски грамотный человек может взять в руки орудие письма и наставить закорючек на белом листе. Но быть писателем значит занимать известное социальное положение, причем существенное, весомое — уже само слово «писатель» внушает нам уважение. Ники хочет заняться сочинительством, потому что его привлекает статус — он стремится занять определенное место в обществе. Счастлив тот, кто берется за перо просто так, чтобы водить им по бумаге, не думая о своей будущей роли! Не всегда она блаженна и благословенна, зачастую — обременительна, да и плата за нее высока, хотя, как и многое другое, она может наделить властью того, кто хочет переодеться в соответствующее платье и сыграть ее.

Но платье бывает разное. Ребенок — творение не только тех или иных родителей, языковой среды, климатических условий и политической ситуации, но и принятой воспитательной системы: нужно ли разговаривать с ребенком, как со взрослым, прибегать ли к порке, нахваливать ли его каждый день, чтобы в будущем не пострадала его самооценка, и так далее. То же верно и для писателей. Никто из них, став взрослым, не попадает в нейтральное, свободное от предвзятости по отношению к литературному труду пространство. Мы спотыкаемся о заранее расставленные камни: кто мы, какими должны быть, что такое хорошая литература, какую социальную роль она выполняет или должна выполнять. И наши собственные представления о том, что мы пишем, есть следствие ушибов об эти камни преткновения. Можно пытаться соответствовать общепринятому, можно протестовать и обвинять других в том, что они пытаются загнать нас в определенные рамки, — все равно чужие взгляды влияют на нашу писательскую жизнь.

Сама я выросла в обществе, где, на первый взгляд, таких ограничений было немного. Когда я родилась, а случилось это в 1939 году, через два с половиной месяца после начала Второй мировой войны, — литература и искусство в моей стране не были главной темой обсуждения. Людей в Канаде занимало другое, и если они о чем и задумывались, то не о писателях. Девять лет спустя, в 1948-м, в одном журнале вышла статья под названием "Канадцы умеют читать, но читают ли они?" Автор, поэт Эрл Берни, заявил, что в домах у большинства канадцев есть только три книги: Библия, Шекспир и «Рубаи» Омара Хайяма в переводе Фицджеральда.

Мои родители были из Новой Шотландии — и вдали от нее они всю жизнь чувствовали себя как в ссылке. Отец появился на свет в 1906 году в семье лесника и вырос в глуши. Его мать преподавала в школе и очень поддерживала его: он занимался самообразованием и учился заочно — ни колледжа, ни университета поблизости не было. Отец поступил в педагогическое училище и одновременно стал преподавать в начальных классах; он работал на лесозаготовках, чистил за гроши кроличьи клетки, ночевал летом в палатках и сам себе готовил. Откладывал зарплату, жил на стипендию, ухитрялся посылать домой деньги на обучение трех своих сестер и в конце концов защитил докторскую диссертацию по лесной энтомологии. Наверное, вы догадались, что мой отец был человеком самодостаточным и очень любил Генри Дэвида Торо.

Мой дед по матери врачевал по деревням, то есть запрягал сани и в пургу отправлялся принимать роды на кухонном столе. Моя мать была настоящим сорванцом, любила верховую езду, коньки, гуляла по чердачным балкам зернохранилища, домашними делами интересовалась мало, а сидя за фортепьяно — ибо из нее все время пытались сделать настоящую леди, — держала на коленях раскрытую книгу. Однажды в училище отец увидел, как она съезжает по перилам, и в ту же минуту решил, что на ней-то он и женится.

Когда я родилась, отец заведовал небольшой биостанцией по изучению лесных насекомых в Северном Квебеке. Каждую весну родители уезжали на Север. Каждую осень, когда ложился снег, — возвращались в город, обычно на новую квартиру. В шестимесячном возрасте меня положили в рюкзак и отправились в лес, и с тех пор он стал для меня родным домом.

Считается, что детство писателей определяет род их занятий, но на самом деле у всех оно разное. Чаще получается, что в ранние годы у них вдосталь книг и одиночества, и у меня как раз так и было. Ни театров, ни кино на Севере не существовало, а радио работало плохо. Зато книг имелось множество. Я рано научилась читать, читала запоем все, что попадалось, — никто никогда не запрещал мне браться за ту или иную книгу. Мать любила, чтобы дети вели себя тихо, а ребенок с книгой в руках — тише не придумаешь.

Из родственников я практически никого не знала, обе мои бабушки казались мне такими же сказочными, как бабушка Красной Шапочки, и, возможно, на выбор профессии повлияла моя неспособность отличить реальное от вымышленного, а точнее — тот особый взгляд, когда реальное одновременно представляется и вымышленным; ведь всякая жизнь — это и жизнь внутренняя, придуманная.

Многие писатели в детстве испытывали одиночество, многим его скрашивал взрослый, который сочинял для них истории. Мне их рассказывал брат. Сначала я только слушала, потом он разрешил мне придумывать вместе с ним. Мы взяли за правило: каждый рассказывает до тех пор, пока у него не иссякнет воображение или ему не захочется помолчать и послушать. В любимой нашей истории говорилось о сверхъестественных существах, обитающих на далекой планете. Человек непосвященный решил бы, что это кролики, но на самом деле эти безжалостные плотоядные умели летать. «Сага» была приключенческой, там встречались враги и сообщники, герои вооружались, дрались, искали сокровища и дерзко сбегали из-под стражи.