Вернуть мужа. Стратегия и Тактика (СИ) - Володина Жанна

Вернуть мужа. Стратегия и Тактика.

Жанна Володина

Глава 1. Настоящее. Воскресенье, раннее утро.

... Интересно было бы поглядеть на то,

что от меня останется,

когда меня не останется.

Льюис Кэрролл "Алиса в Стране Чудес"

Умереть сегодня - страшно,

а когда-нибудь - ничего.

Владимир Даль

"На тридцатом году ушла из жизни молодая, красивая, талантливая женщина, Быстрова Варвара Михайловна. Это невосполнимая утрата для родных и близких..."

Нет. Не так. На тридцатом - это перебор, мне только-только двадцать девять, и лишний год прибавлять к своему возрасту не хочется. Всё-таки "двадцать девять" психологически приятнее, как сказала бы моя подруга Сашка. Это верный маркетинговый ход: уменьшать левую цифру в записи числа на одну единицу. Так что традиция упоминать в некрологе текущий год жизни мне не подходит. Я и к числу 29 ещё не привыкла. Мне всего три дня как 29. Так, Быстрова, не отвлекайся...

Стоп! Какая Быстрова? Чёрт! Если я умру сегодня, то уйду из этой жизни под фамилией мужа, из-за измены которого я и планирую из неё уйти, став той самой "невосполнимой утратой". Но не могу же я за один день развестись и вернуть себе девичью фамилию Дымова, которую и надо будет, справедливости ради, выгравировать на памятнике.

Полный стоп! Или бывает только "полный вперед"? Памятник. Мне же обязательно поставят памятник, который мне не понравится. Совсем. Я уверена. Потому что выбирать его, оплачивать изготовление и установку будет ОН. Мой муж, который два дня назад, именно в мой день рождения...

Нет!!! ОН мне памятник выбирать не будет! Пусть Сашка и Лерка сделают. Как же, сделают - перессорятся, пока выберут. Так и буду под деревянным крестом (или что там временно ставят) лежать и не дождусь приличного монумента. Ладно, сама выберу, указания оставлю.

- Михаил Аронович! - громко кричу я.

В комнате появляется мой спаситель, утешитель, добрый друг и по совместительству сосед и сообщник. Высокий, худощавый, но крепкий старик, Паперный Михаил Аронович.

- Ну что, Варенька? Что с моим заданием? Будете некролог писать или нет?

- Буду. Но тут трудности кое-какие. Мне, видимо, надо распоряжения и разъяснения дать, иначе черте что будет, а не похороны. Совет ваш нужен...

Я откинула клетчатый плед, неловко слезла с дивана и поплелась к огромному антикварному письменному столу, волоча за собой прицепившийся плед.

Сколько себя помню, всегда мечтала сесть за этот стол в стиле ампир. "Ампир" в переводе с французского "империя": пафос и надменность, театральность и утонченность. Роскошный стол, аристократичный, мощный. Стол-император. Прекрасный, как породистый герой исторического романа, недоступный, как дворянин для простолюдинки.

- Правда? Можно? - робко, нежно погладила ладонью красно-коричневую лакированную поверхность. Не только писать за таким столом, но и просто сидеть за этим музейным экспонатом - настоящее счастье и одновременно... кощунство какое-то. Для этого должно быть какое-то высочайшее разрешение, что-то вроде императорского указа.

- Можно только в том случае, если действительно писать будете.

Михаил Аронович похлопал по дивану, приглашая меня вернуться и сесть рядом. На монументальный, помпезный диван с шикарными золотыми ножками в виде грифонов. Взмах крыльев ушел в подлокотники, а стройные, но мощные лапы упираются в старый, нет, старинный паркет, который пропитан историей и вкусно пахнущим паркетным лаком. Его раз в месяц приходит втирать и натирать приемный сын Михаила Ароновича, забавный дядя Георгоша, как я его называю.

Я предыдущие двадцать пять лет на этот диван, этот стол и вообще весь кабинет доброго доктора издалека смотрела, из гостиной. Ни разу до позапозавчерашнего дня не только посидеть на этой мебели - рукой потрогать не мечтала. А сегодня спать на нем буду уже третью ночь подряд, если сил уйти не хватит.

А с латинского "ампир" - "власть". Точно, власть! Даже дух захватывает в этой комнате. Вечная красота. Стол, диван, шкаф-библиотека - всё это создано задолго до моего рождения и при хорошем уходе переживет меня на пару-тройку веков. Хотя... Пережить меня очень легко даже той кривоногой табуретке эпохи позднего социализма, которую в подъезде на нашей площадке электрик оставил и вторую неделю не забирает. Но... Мой уход из жизни пока откладывается.

- Что не так? Не можете уложиться в тысячу знаков? Или не знаете, что написать? - на строгом морщинистом лице моего старого друга появляется легкая, едва заметная улыбка. Не улыбка, а тень ее.

Боится меня обидеть, милый мой Михаил Аронович, поэтому и не улыбается открыто и откровенно. А меня теперь трудно по-настоящему обидеть. Практически невозможно. Я с пятницы так обижена самым близким человеком, так... что и словами не передать.

Одновременно со слезами потекло из носа. Вот всю жизнь так! Где слезы - там и сопли. Сейчас опять нос покраснеет, а глаза заплывут и будут чесаться. Вот такая ясельная у меня физиология. Хотя плачу я редко. Очень редко. Именно потому, что тут же превращаюсь в моченую сливу.

Сашка, та вообще не плачет. От слова "никогда". За семнадцать лет нашей дружбы ни слезинки у неё не видела. Живучая, как кошка. Или как капелька ртути: с большой высоты надо бросить, чтобы брызги во все стороны. А так - не поймаешь и не удержишь. В критической ситуации может подраться, посуду перебить, мебель искалечить. Два раза за все время наблюдала: стихия, бессмысленная и беспощадная, как русский бунт у Пушкина. Отдельный объект внимания МЧС, требующий скрупулезно соблюдать инструкцию по использованию. Страдая, Сашка может лежать, вытянув руки вдоль тела, и молча, без слез, смотреть в потолок. Но не заплачет. Клянусь своей треуголкой!

Лерка же, бывает, плачет. От боли, злости или отчаяния. Но как красиво плачет! Каждая слезинка - бриллиант. Аккуратненькая, катится ровненько, макияж не портит и Лерку не портит. Её вообще ничего не портит. От слова "абсолютно". Она - красота классическая, идеальная, общепризнанная. И в двенадцать лет, и на исходе третьего десятка. Этакая Вера Холодная, русская актриса немого кино, черно-белая модель, ярко выделяющаяся на фоне многоцветного, постоянно меняющегося и переливающегося самыми разнообразными оттенками мира. Мира, в который эта хрупкая стальная красота (именно такое странное сочетание, оксюморон) попала по какой-то ошибке, ненадолго, только на время. Не задержится здесь, исчезнет, если не удержать, окутав, спеленав глубоким искренним чувством.

Подружки мои... Даже с вами не попрощаюсь, если всё пойдёт так, как задумано.

Стою, отражаюсь на зеркальной поверхности вечно недоступного стола, отражаюсь как-то размазанно, бесформенно, расплывчато. В общем, даже отражение на идеальной поверхности у меня неудачное, как и жизнь моя семейная, до последнего дня рождения счастливая, но, как оказалось, фальшивая. На царскую поверхность стола падает крупная капля из носа, превращаясь в неряшливое мутное пятно, покрывающее собой тонкую золотую прожилку инкрустации. Позорище! Покраснев мгновенно, неловко начинаю размазывать жидкость по столу, очередной раз приходя в ужас от своей неловкости.

- Варя! Не трогайте, ради бога. Я сам. Подойдите. Сядьте. Успокойтесь. Сейчас воды принесу.

Михаил Аронович уходит на кухню, и к моим слезам добавляется чувство стыда: восьмидесятилетний старик ухаживает за мной, как за тяжелобольной. Третий день меня караулит, водит умываться, у постели сидит, если попрошу.

Любимая актриса моей бабушки, Фаина Раневская, писала в своём дневнике: "Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: "Умерла от отвращения". Пора брать себя в руки, Варвара. Не то умру от отвращения, но не к миру и людям, а к самой себе. Пара глотков теплой воды с лимоном и мёдом помогают успокоиться.