Голландский без проблем - Мари-Од Мюрай

ГОЛЛАНДСКИЙ БЕЗ ПРОБЛЕМ

Я выучил голландский, когда мне шёл девятый год. В то время у меня был папа — классный тип вроде меня, — который хотел, чтобы его дети преуспели в жизни. Сам он не очень хорошо учился в школе, что, однако, не мешало ему каждое лето покупать нам с моей сестрой Кристиной «летние дневники». Кристина их просто обожала. За вечер понедельника она умудрялась заполнить свой дневник аж до четверга. А я свой так ни разу и не смог закончить.

В том году папа объявил нам:

— Мы едем в кемпинг за границу.

И повернулся к маме:

— Я подумал, что детям будет полезно, если мы поедем в Германию. Они целыми днями будут слышать немецкую речь. Как говорится, «погрузятся в языковую среду».

Я же мечтал о погружении в море. Я спросил:

— А зачем нам «погружаться в языковую среду»?

Папа прямо вскинулся:

— Черт возьми, Жан-Шарль! К концу месяца ты заговоришь по-немецки! Чтобы чего-нибудь добиться в жизни, обязательно нужно владеть иностранным языком.

Я спросил:

— А ты знаешь немецкий?

Папа закашлялся и ответил: «Немного». Это была наглая ложь.

И вот, в августе мы, засунув между спасательными кругами и плавками свои «летние дневники», отправились в Германию изучать немецкий.

Проблемы начались уже на границе. Немецкий таможенник что-то нам твердил, рисуя в воздухе маленькие прямоугольники. Мы не понимали ни слова. Папа открыл багажник, чемоданы, свой портфель и уже собирался вывернуть карманы, но тут я ему сказал:

— Кажется, он хочет увидеть наши паспорта.

Так оно и было. Папа для важности надулся и принялся объяснять:

— Немецкий — очень трудный язык. Очень красивый, но очень трудный.

Ситуация усложнилась, когда мы добрались до кемпинга. Сторож оказался таким же разговорчивым, как и таможенник, а за день пути на автомобиле мы не очень продвинулись в нашем немецком. В итоге папа вытирал пот со лба, а мама повторяла:

— Ну чего он от нас хочет?

Сторож все говорил и говорил, показывая в воздухе треугольнички. Я сказал папе:

— Он хочет, чтобы мы шли ставить палатку.

Так оно и было. Сторож кивнул мне в знак благодарности, а папа произнес:

— У тебя явные способности к немецкому, Жан-Шарль!

За ужином папа объяснил мне, как я должен погружаться в языковую среду:

— Знакомишься с мальчиком твоего возраста. Вы вместе играете, он говорит по-немецки, а ты повторяешь. И все получается само собой.

Я буркнул:

— Да не хочу я играть с немцем!

Мама возмутилась:

— Немецкие дети ничем не хуже французских!

— Нет, они глупые, — сказал я.

Папа снова сделал необычайно серьёзный вид:

— Жан-Шарль, ты меня расстраиваешь. Дети все одинаковые, будь они чёрные или белые, испанцы или немцы…

Я тихо повторил:

— Они глупые.

Но очень тихо, чтобы не вызвать бурю. Как раз в это время мимо палатки прошли женщина и мальчик с одинаковыми светлыми волосами. Они несли в тазиках грязную посуду. Женщина взглянула на нас, улыбнулась и что-то сказала.

— Добрый вечер! — отозвались хором папа с мамой.

Мальчик тоже посмотрел в нашу сторону. Это был мой ровесник, возможно, немец, и их палатка стояла в двух шагах от нашей.

— Обрати внимание, — сказал папа, — он помогает своей маме мыть посуду.

— Предложи ему поиграть в мяч, — добавила мама.

На меня уставились родители, на меня уставилась сестра, на меня уставились соседи по кемпингу и даже собака сторожа. Вся земля ждала момента, когда я пойду играть в мяч с маленьким немцем. Я пожал плечами, поддал мяч ногой и, недовольно бурча, направился к соседней палатке.

По тому, с каким вызывающим видом стоял мальчишка, я понял, что он меня ждет. Я ударил по мячу. Он его с лёгкостью остановил. Совершенно точно, он идиот, но неуклюжим его не назовёшь. Матч начался.

Через десять минут я забыл о «погружении в языковую среду» и получал удовольствие от игры. Светловолосый мальчик вдруг задержал мяч ногой, ударил себя в грудь и крикнул:

— Никлаус!

Или что-то типа того. Я понял, что это он знакомится. Я тоже ударил себя в грудь и в шутку крикнул:

— Я — Тарзан!

Мой новый товарищ был серьёзным ребёнком. Он повторил:

— Ятазан.

Он явно собирался погрузиться в языковую среду. Он второй раз повторил: «Ятазан». Мне не так уж и нравилось мое имя, и я решил, что «Ятазан» вполне сойдёт на август вместо «Жан-Шарля».

Мы сели на траву. Мне в голову пришла мысль, что трудно дружить с кем-то, кто ни слова не понимает на том языке, на котором говоришь ты. Мой друг Никлаус сорвал цветок и сказал что-то типа «флур» или «флаур» или даже «флавер». Из вежливости я повторил. Он рассмеялся. Наверняка я не так произнёс. Он сделал мне знак назвать цветок на моем языке.

Что произошло в этот момент в моей голове? Мне вдруг показалось глупым назвать цветок «цветком», хоть я и знал, что он именно так и называется. И я сказал:

— Шпрут!

Никлаус повторил:

— Шпрут.

Он наверняка хорошо учился в школе. Я покачал головой, показывая, что он произносит неверно. И исправил;

— Шпру-ут!

Никлаус повторил. Внезапно охваченный каким-то помешательством, я показал дерево:

— Трабён!

— Трабён, — сказал Никлаус.

Затем, чтобы лучше усвоить новые слова, он повторил:

— Шпруут, трабён.

Я одобрительно похлопал в ладоши. И указал в сторону палатки:

— Шрапати.

— Шрапати, — как примерный ученик, откликнулся Никлаус.

К десятому слову я испугался, что всё перепутаю, у Никлауса-то была феноменальная память. Я рванул к палатке, выкрикнув:

— Ятазан шрапати… — что, понятно, обозначало, что я на секунду сбегаю в палатку. Никлаус отлично меня понял.

Я вбежал в палатку.

— Ну, как отдыхается? — спросили родители.

— Супер! Я хочу записать слова в тетрадку.

Я схватил вышеупомянутый летний дневник.

— Немецкие слова? — с надеждой спросил папа.

— Нет, — крикнул я, убегая, — голландские! Никлаус из Голландии!

Я был рад, что в последний момент мне в голову пришла именно эта идея.

К вечеру следующего дня я уже исписал шесть листов дневника франко-голландской лексикой. Так как я был хорошим учителем, Никлаус очень быстро продвигался. К концу дня мы уже немного могли разговаривать. Я говорил:

— Ятазан габум шруйас.

Что значило:

— Ятазан любить море.

Никлаус с жаром отвечал:

— Никлаус габум шруйас.

Мой друг был уверен, что изучает французский, и, я думаю, время от времени он говорил пару французских слов своим родителям.

Вечером папа строго спросил меня:

— Ты заполняешь свой дневник?

В этот момент вмешалась мама, как всегда найдя для меня достойное объяснение:

— Послушай, он же целыми днями учит голландский. Он ведь должен отдыхать.

Я сразу же сделал измученный вид. Папа потрепал меня по голове:

— Ну, и как будет «здравствуйте» по-голландски?

Я ещё не думал об этом. Сказал первое, что пришло в голову:

— Это будет «улай!»

Папа со смехом сказал маме:

— Послушай, какой смешной язык: «улай!»

Естественно, когда следующим утром папа увидел маму Никлауса, он поднял руку и громко произнёс: «Улай!» Женщина в нерешительности остановилась, а затем улыбнулась и ответила:

— Улай!

Так она узнала, как будет «здравствуйте» по-французски. Да, моё изобретение осчастливило многих.

К несчастью, мой отец был человеком, любившим порядок. Так как я не заполнял свой летний дневник, я должен был запоминать минимум по десять голландских слов в день. Мой отец перечислил всё, что я должен знать:

— Одежда, еда, части тела, времена года, цифры…

Это была катастрофа. Смогу ли я выдумывать каждый день по десять слов?

Никлаус был ещё опаснее, чем мой отец. Он выучивал мои списки слов в один момент и должен был бы уже знать французский лучше меня!

Вечером, сидя под газовой лампой на складном стуле, я отчитывался перед папой. Он говорил:

— Носок?

Я отвечал:

— «Трамиль». «Трамилес» во множественном числе.

— Штаны?

— «Падпад».

— Шорты?

— «Пад».

Папа поворачивался к маме:

— Интересный язык. Шорты — это короткие штаны. Значит, если шорты — «пад», то штаны — «падпад». Логично. Гораздо больше логики, чем во французском.

Однажды днём, когда я зубрил свой голландский, я услышал, как мама пробормотала:

— Упс! Яиц для майонеза не осталось.

Она позвала меня:

— Жан-Шарль! Как сказать «яйцо» по-голландски?

Я машинально ответил:

— «Вруг».

Мы с Никлаусом уже успели выучить названия продуктов питания.