Девять опусов о зоне - Владимир Круковер

Владимир Круковер

Девять опусов о зоне

Самым несчастным существам – охранникам людей.

Без уважения, но с некоторой долей сочуствия.

Тюремщики любят читать романы и больше, чем кто-либо, нуждаются в литературе."

прелюдия

В основу повести легли собирательные образы некоторых граждан, которым автор благодарен за многочисленные попытки убить в нем человека.

Должности и звания их в списке приводятся по данным 1987 года.

Васильев А.С. – полковник, рост 1 м 60 см с фуражкой, начальник ИТУ-9.

Момот О.А. – сторожевой врач, монофоб, кончил фармацевтическое отделение,

ЗКС 1-й степени, начальник медсанчасти ИТУ-9.

Ковшов А.Ж. – псевдоним Толя-Жопа, прапорщик, служит в ИТУ-9

17 лет.

Токарев В.Г. – зам. по режимно-оперативной части, варяг, имеет хорошую библиотеку.

Андреев С.В. – молодой следователь, осведомитель КГБ, культурист.

Дубняк А.А. – директор школы для зэков, в детстве обладал зачатками интеллекта.

Волков В.В. – зубной врач, человек порядочный, алкоголик.

Батухтин П.П. – начальник оперативной части, капитан, параноидальная мания преследования, имеет двенадцатикратный бинокль.

Лазун Н.А. – начальник отряда, из охранников уволился своевременно, поэтому в действии пьесы не участвует.

Свентицкий О.П. – начальник инвалидного отряда, белорус, учиться на юрфаке заочно.

РитаВиолета прапорщицы, отличаются огромными задницами и повышеннымРимма сексуально-служебным рвением,Галина

Дарса ХазбулатовТурсун Заде конвой "Столыпина".Рубен Алиев

Владимир Верт – зэк, аферист, поэт; тюремные клички:

"Адвокат", "Мертвый Зверь",

"Марсианин"; герой повестей В.Круковера из сериала "Записки афериста".

ОПУС ПЕРВЫЙ. (КАЛИНИНГРАД, СИЗО)

"Kill your darlings"

0x08 graphic

Геморрой – это плохо. Человек с геморроем похож на гибрид эксбициониста с обезьяной. Он постоянно испытывает зуд в некоем интимном месте, ужасно боится запоров и с повышенной щепетильностью воспринимает отхожие места. Геморроеноситель может считаться одновременно и несчастным, и счастливым человеком. Счастье его в период затухания геморроидальных симптомов не поддается описанию.

Человек, облеченный геморроем, просыпается осторожно. Он прислушивается к поведению прямой кишки, ибо от этого зависит его наступающий день. Он осторожно встает с кровати, осторожно ходит, ожидая пробуждения желудка, осторожно думает, стараясь не думать о главном, осторожно ждет.

И вот наступает момент истины, кульминация его утреннего дебюта, его лебединая песня – он идет в туалет.

Замрите невежды, замрите людишки со стальными желудками и великолепным анусом, замрите все. Затаите дыханье. Вы видите счастливый выход. Под фанфары сливного бачка, гордый и независимый, с просветленным челом идет самый счастливый житель нашей скромной планеты – человек с не обострившимся геморроем. У него был нормальный стул, его прямая кишка не взвыла от гнойных трещин, желудок опорожнился без проблем, его ждет целый день лазурного счастья.

Профессор Дормидон Исаакович Брикман проснулся от зуда в левой руке. Он почесал кисть и напряженно вслушался в настроение прямой кишки. Он знал, что даже легкий зуд в этом неэстетичном месте может пролонгироваться болями, спазмами, повышением температуры и полностью сломать рабочий день. А у Дормидона Исааковича на сегодня были запланированы многие важные мероприятия, среди которых получение зарплаты и встреча с польскими коллегами были не самыми важными. Хотя, что может быть важней зарплаты или встречи с иностранцами? Откроем секрет. В этот день профессор должен был встретиться с очаровательной Гульчара Тагировной, тридцатилетней дамой, обещавшей дать, наконец, ответ на давнее предложение

Дормидона о совместном шествии по каменистым тропам науки к ее сияющим вершинам.

(Да простит читатель назойливого автора за столь длинный и неуклюжий абзац в самом начале нашего сказания. Я никак не могу решиться вступить в сумрачное болото реальности. Бедного профессора буквально через пять минут ждут такие потрясения, такие испытания, что у меня рука не поднимается подтолкнуть стрелку часов.)

Короче, профессор проснулся, почесался, прислушался… И кишка на его прослушивание никак не отреагировала. Ну, совсем никак. Как будто ее и вовсе не было. А тут еще кисть, которой он чесался, странно себя повела. Она, кисть, совершенно не согласуя свои действия с утонченным мозгом доктора наук, залезла в пах и шумно там начала скрестись. А прямая кишка, которая так и не давала никаких болевых сигналов, напомнила о своем существовании самым непривычным образом: она издала громкий, нескромный звук. Вот такой: тр-р-р-р, пр-р-ру-р!

Профессор буквально взвился, нащупывая шлепанцы. Но никаких шлепанцев он не обнаружил. Более того, он не обнаружил вообще ничего: ни своей уютной спальни, ни кровати, ни прикроватного торшера. То, что обнаружили выпученные глаза профессора трудно было описать известными ему словами.

Дормидон Исаакович Брикман лежал на голых досках, застилающих третью часть маленькой мрачной комнаты. Комната эта отнюдь не была оклеена привычными обоями с фиалками. Напротив, стены комнаты были покрыты серыми нашлепками цемента и только потолок был нормально ровным. Прямо напротив профессора виднелась странная дверь с множеством заклепок, как на люке космического корабля. В верхней части двери виднелось маленькое круглое отверстие, на манер дверного глазка, а чуть ниже рамки какого-то квадратного люка, в данный момент закрытого.

Дормидон Исаакович посмотрел налево. Слева от него наличествовал спящий человек весьма непристойного вида. Лицо человека носило следы разнообразных увечий, из которых многие были совсем свежими.

Седоватая щетина добавляла отрицательных штрихов в общий портрет.

Взгляд вправо не принес облегчения. Справа находилась та же серая стена, грубо замазанная не разглаженным цементом. На небольшом участке ровной поверхности, сохранившейся там совершенно случайно, был нарисован человеческий член с ковбойской шляпой. Под нехитрым рисунком красовалась надпись: "Воткни себе в жопу."

Но настоящие потрясения были еще впереди. Шкодливая и независимая правая рука опять преподнесла профессорскому сознанию сюрприз. Она извлекла откуда-то огрызок сигареты, сунула его в рот и прикурила от спички.

Некурящий профессор приготовился закашляться. Он даже сморщился от отвращения. Но, к его несказанному изумлению, легкие сделали глубокий вдох, губы сложились в трубочку и выпустили дым. А противная прямая кишка, будто салютуя этим неправедным действиям руки, с которой она явно была в заговоре, вновь издала непривычный звук.

– Эй, не рви, дай примерить, – произнес дребезжащий голос. Этот голос, скорей всего, принадлежал неприятной личности слева.

– Закурить дай, что ли? – добавил голос.

Профессор, чисто механически, ответил:

– Простите, не курю.

И поразился звучанию своего голоса. Вместо приятного, хорошо поставленного, бархатного баритона профессорская гортань произнесла эту фразу хриплым басом.

– Ты чо, падла, чернуху гонишь! – отреагировал сосед.

И больно ткнул профессора в бок.

Профессор хотел возмутиться, позвать, в конце концов, кого-нибудь, позвонить представителям власти, наконец. Но непослушная рука заразила своей независимостью все тело. Она приподняла это тело, сгребла соседа за куртку и рубашку и сказала незнакомым голосом:

– Простите, коллега, но я же сказал вам, что не имею чести курить.

Сосед явно растерялся. Он, как кролик на удава, смотрел на профессора, на профессорский рот с дымящейся сигаретой и порывался что-то сказать, но не мог из-за зверского поведения руки, сдавившей ему горло.

Профессор напряг мозг и приказал руке прекратить насилие над личностью. Рука помедлила, но послушалась. Огромные пальцы, фиолетовые от каких-то рисунков и надписей, разжались, рука вернулась в облюбованное укрытие в паху и начала там скрестись.

И, пока профессор пытался осознать, куда делась его собственная – ухоженная, с длинными пальцами и легким нефритовым перстнем на мизинце, сосед громко кричал и ломился в дверь-люк.

Раздалось кляцканье. Дверь отворилась. Вбежавшие в комнату люди в форме и со странными резиновыми палками в руках отвлекли внимание профессора от своих конечностей. Он собрался было обратиться к этим военным товарищам с вопросом, но получил дубинкой по голове и потерял сознание.

Дормидон Исаакович проснулся, но не спешил открывать глаза. Он боялся вернуться в пучины недавнего сна, происходящего в неопрятной серой комнате с дверью-люком. Профессор пошарил рукой у изголовья, чтоб дернуть шнур торшера, но его усилия не привели к желаемому результату. Шнура не было, как не было и самой прохладной ножки светильника.