Затерянный храм - Том Харпер

Том Харпер

«Затерянный храм»

Пролог

Если верить легенде, именно здесь люди впервые поднимались в небо. Подражая птицам, они облепляли себя пчелиным воском и перьями, прыгали с высокого дворца и парили над блистающим, словно усыпанным драгоценностями морем. Они взлетали чуть ли не к самому солнцу, пока один из них, совсем мальчик, не поднялся слишком высоко, его крылья растаяли, и он упал. Не успело еще слететь на воду последнее перо, как мальчик уже покинул этот мир и переселился в миф. А теперь опять в небе люди. Вместо перьев у них переплетенные ремнями крылья из шелка — такие на солнце не растают. Эти люди называют себя Fallschirmjäger,[1] охотники с неба. Они не падают, а пикируют на землю, словно голодные орлы.

Пембертон увидел их из окна своего кабинета. Когда прекратилась бомбежка, он уже понимал — жди беды. За последнюю неделю этот ужас — гудение моторов, вой заходящего в пике бомбардировщика и сотрясение земли от взрывов — стал привычным. Иногда бомбы падали так близко от виллы, что экспонаты в витринах тряслись и бренчали, словно чашки на блюдцах, и обслуге пришлось убрать их в подвал. Сейчас бомбежка кончилась. Уехали знаменитые беженцы, которые так отравляли ему жизнь, не было и обслуги — этим утром Пембертон отослал ее по домам, в деревни к семьям. Пора и ему.

Он снял рюкзак с вешалки в углу и вытряхнул его над столом. На столешницу плюхнулся сделанный неделю назад сэндвич, за ним выпали полупустой термос, фотоаппарат, фонарик, перочинный нож и несколько смятых оберток от шоколада. Пембертон оставил фонарик и нож, а остальное выкинул, вытащив из фотоаппарата пленку. Потом, торопясь, дрожащими руками отпер ящик стола и вытащил тетрадь. Складки мягкой коричневой кожи были забиты пылью, а золотая монограмма в углу обложки почти стерлась. Это был подарок жены, чуть ли не самый последний, и Пембертон очень дорожил им. Но главная ценность тетради была не в этом. Пусть захватчики берут на вилле все, что хотят: музейные экспонаты, одежду, привезенные из Англии безделушки, даже его любимую библиотеку, — но только не тетрадь.

Больше ему тут нечего делать. Пембертон застегнул рюкзак и подошел к двери, но, вдруг испугавшись, снова расстегнул его, чтобы посмотреть, на месте ли тетрадь. Наконец, в знак слабого сопротивления, он запер все двери в доме. Если до виллы доберутся немцы, это их задержит на несколько минут и, может быть, даст ему немного времени.

Он вышел на солнце; у него над головой плыли к земле разноцветные шелковые облака — белые, красные, зеленые и желтые.

Для верности Пембертон подождал немного, но лишь увидел, как в полуденном небе распускаются первые цветы парашютов. Теперь уже поздно. Воздух в долине пульсировал от гула транспортных «юнкерсов-52», а из-за северного поворота дороги в сторону бухты в Ираклионе[2] уже слышалось глухое стаккато автоматных очередей. Немцы, наверное, высадились к югу от города, отрезав его, и с каждой проходящей минутой все новые и новые подкрепления выпрыгивали из «юнкерсов». И Пембертон отправился на юг, вверх по холмам, в сторону гор.

Он шагал быстро. На Крит он приехал еще до войны, почти два года назад, и среди коллег ходили легенды о его долгих пеших прогулках в глубь острова. Складка на животе, нависшая было над ремнем после обильных университетских обедов, пропала, а солнце хоть и выбелило последние черные нити в волосах, но сторицей заплатило за это, прибавив ему здоровья и румянца на лице. Пембертону было пятьдесят шесть, но сейчас он ощущал себя моложе, чем десять лет назад.

Пройдя с четверть мили, он оглянулся. Внизу, в небольшой долине, виднелись раскопанные стены Кносского дворца, окруженные кольцом сосен. Дворец стал страстью всей его жизни, и даже сейчас, спасаясь бегством, Пембертон ощутил укол потери, ведь дворец достанется захватчикам. Студентом перед Первой мировой войной он помогал легендарному сэру Артуру Эвансу[3] откапывать стены дворца от трехтысячелетнего сна; это было золотое время, и Пембертону тогда казалось, будто они пробираются по тоннелю в самый миф; каждый день новые находки, позднее ставшие легендами в исторической науке. Через тридцать лет, овдовев, он вернулся сюда руководителем раскопок. Время героев в археологии прошло, и кавалерийская атака открытий уступила место долгой осаде научных исследований, но Пембертон был вполне счастлив. Ему удалось сделать несколько открытий, а одно из них изумило бы даже самого Эванса.

Пембертон завел руку за спину и ощупал рюкзак, чтобы в очередной раз проверить, на месте ли тетрадь.

Из-за северного хребта вынырнул еще один самолет. В ясном воздухе хорошо был виден тупой нос, черный крест на фюзеляже и развевающаяся сзади белая лента вытяжного фала. Самолет, вероятно, сбросил десант и сейчас развернется и направится на континент за следующей партией. Но самолет не повернул. Он пролетел над дворцом и понесся вдоль долины, приближаясь к Пембертону.

Пембертон не был трусом. Ему довелось побывать в окопах во Фландрии, он вместе со всеми ходил в атаку, но вид летящего на него самолета заставил его замереть. Он поднял голову вверх и, поворачиваясь, следил за крылатой машиной. Гул винтов почти стих, так что можно было подумать — она вот-вот упадет. В фюзеляже зиял, словно рана, квадратный люк.

Пембертон вздрогнул: в проеме люка появился человек и выглянул наружу. Он, наверное, заметил Пембертона, и в тот миг, когда их взгляды встретились, археолога охватило странное ощущение. Человек выпал из люка. Раскинув руки, словно крылья, он сначала завис в пустоте, а затем поток воздуха дернул его в сторону. За ним развернулся длинный хвост и тут же распустился белым куполом, поддернув парашютиста вверх, словно марионетку. Но даже теперь казалось, что человек падает с ужасающей скоростью.

Прошло всего несколько секунд, а в воздухе появились и другие парашютисты. Оказывается, самолет вовсе не закончил выброску десанта. Пембертон глянул вниз. Ветер унесет десантников мимо него, но не очень далеко, ему не убежать. Он в ловушке. Не имея другого выбора, он повернул в сторону дворца среди деревьев.

Пембертон взобрался по ступеням, которым исполнилось четыре тысячи лет, и, тяжело дыша, присел у стены. Замыслы Эванса не ограничивались простыми раскопками во дворце, местами он даже пытался восстановить его, и в результате появился комплекс наполовину отстроенных комнат, поднявшихся, словно призраки, над развалинами. Одни посетители были довольны такой наглядностью, другие же считали эту реставрацию оскорблением для археологии. Пембертону, от которого профессия требовала высказывать неодобрение, всегда втайне нравился воссозданный дворец. И ему никогда не пришло бы в голову, что он станет здесь прятаться, спасая свою жизнь. Он повернулся и приподнялся, чтобы выглянуть в окно в восстановленной стене.

Несколько мгновений он питал надежду на то, что парашютисты направятся в глубь острова. И тут он их увидел. Они оказались даже ближе, чем можно было ожидать: за те несколько минут, которые потребовались ему, чтобы добежать до дворца, они освободились от парашютов, собрались вместе и начали спускаться в долину. Пембертон видел, как они растянулись в линию, продвигаясь по залитым солнцем прогалинам между оливковыми деревьями. Он насчитал шесть человек в плотных гладких шлемах и мешковатых зеленых комбинезонах, которые казались не очень удобными для боевых действий. Если бы десантники выбрали дорогу на запад, дворец остался бы в стороне. Но они шли прямо к руинам.

Вдалеке, где-то сзади, раздался скрежет металла по камню. Пембертон в ужасе обернулся, а потом вновь подумал о врагах в долине. Вдруг они его заметили? Нет, парашютисты пропали где-то в тени южной стены, и сейчас он их не видел. Пембертон оглянулся, на этот раз более осторожно. В большом дворе, где древние когда-то плясали на спинах быков, лежал, распластавшись, огромный малиновый парашют, растекаясь, словно кровавое пятно. Ткань колыхалась и извивалась на ветру, а от нее к железному ящику размером с гроб тянулась перепутанная грива черных веревок. Пембертон заметил трещины от удара на гипсовых плитах и ощутил приступ гнева при виде такого бездумного вандализма.

Первый из немцев, унтер-офицер, перелез через парапет и побежал по двору к ящику. За ним последовали остальные десантники; они сгрудились вокруг и стали смотреть, как сержант, встав на колени, открывает крышку. Некоторые солдаты снимали мешковатые комбинезоны, надетые для прыжка с парашютом, являя серую форму и патронташи, а другие разбирали оружие, которое раздавал из ящика их командир.

Но в стороне от солдат наблюдалось еще кое-какое движение. Краем глаза Пембертон увидел человека, который полз слева от него по крыше усыпальницы. Одет он был в белое, голова повязана черным платком — обыкновенный критский крестьянин. Ружье он держал очень осторожно, чтобы не царапнуть им о камни. Оружие выглядело старше владельца; оно, пожалуй, вряд ли использовалось последние полвека, с тех пор, как с острова изгнали турок, но Пембертон сразу понял, что собирался делать с ружьем этот человек.