Пингвин - Ежи Ставинский

Ежи Ставинский

Пингвин

Все это я пишу только потому, что лежу в постели и зализываю раны, как какой-нибудь повстанец или мученик; времени у меня полно, и я слушаю магнитофонные записи, а особенно часто ту, с моим голосом. Я его записал только вчера, когда ушли предки. Сначала идет какой-то твистик, потом Хелена Майданец, а потом мой голос. Я ужасно много наболтал и уже несколько раз прослушал все, но не знаю, пожалуй, лучше все равно не выйдет. Вот оно: «…не могу сказать тебе этого прямо в глаза, потому что запутался бы и все вышло бы очень глупо, я бы не выдавил из себя ни слова, а так, на ленте, это легче, ведь я должен тебе сказать, что чертовски люблю тебя…»

На этом месте я выключаю магнитофон, не дожидаясь конца: как-то глупо слушать такие слова, хотя в комнате никого нет, – о, черт, неужели я дам ей это слушать, неужели у меня хватит духу пустить при ней ленту?

Вон он я, в зеркале: герой-любовник Ромео, с эдакой мордой, уродливой от рождения, к тому же обмотанной сейчас бинтами, с синяками и ссадинами, с переломами в нескольких местах.

Но надо с самого начала, а то трудно понять, почему я лежу здесь, избитый, как паршивый пес, и даже шевельнуться не могу – до того все болит, и почему я записал на пленку такую странную речь.

Это началось в прошлую субботу, хотя назревало раньше, с той самой минуты, когда я ее увидел. В ту субботу я вышел с факультета один – солнышко, весна – и остановился у доски с объявлениями, хотя знал их наизусть, чтобы ждать здесь, делая вид, что вовсе не жду, как обычно и поступают такие робкие, пугливые и застенчивые, как я. Я уже прочитал списки, вывешенные деканатом, и объявление о воскреснике по уборке сквера, потом начал было читать все сначала, но тут увидел их.

Оказалось хуже, чем я ожидал: рядом с Васькой шла вся троица – Адась Бончек, Марек Бояновский, Антек Вализка и еще одна девушка, Магда Козакевич. Черт, сделать вид, что не замечаю их? Но я же поклялся себе обязательно подойти к ним. Да и Баська тоже хороша, не могла себе найти компанию получше, вечно летят на нее разные Бончеки и Вализки, как мошкара на свет в открытое окно, а ведь она не стреляет глазками, не зазывает, как другие, не заигрывает с ребятами. Я на нее насмотрелся, как следует разглядывал и на лекциях, и в коридорах, и в очередях разных, и на улице, она всегда – мрамор, Коперник и Цезарь, эдакое лицо карточной дамы без всяких гримас и улыбочек, вроде бы модная, но загадочная какая-то, что ли. Видно, эта ее загадочность и привлекает тех гавриков, и фигура тоже – что за ноги! – потому что так-то она не ахти какая красавица: широкоскулая и бледная довольно, но очень уж современная, изящная, умеет одеться, из ничего конфетку сделать, к тому же и фигура что надо, а ноги… глянешь на нее – и готов!

Она не раз снилась мне, и я часто о ней мечтал, мне хотелось докопаться до главного, понять, что там кроется, под этой оболочкой, о чем она думает, что у нее внутри, должно же что-то там быть, я чувствовал; каменное лицо – просто защитная маска. После занятий она всегда куда-то исчезала, очень торопилась, наверное, у нее была какая-то другая жизнь, может, там она смеялась и болтала, черт ее знает, но здесь никогда.

Этот Адась Бончек давно уже ее обхаживает, а с ним его сателлиты – Бояновский и Вализка. Я всегда держался от них подальше, но с ней-то они были ниже травы, тише воды, а она постоянно смывалась от них, и Адася, этого папенькиного сыночка, так и трясло от этого, не любил он не получать того, что хотел иметь, очень не любил. Нынче, в субботу, он все-таки дорвался до нее, и вот они шли вместе, а эту Магду Козакевич он отдал Бояновскому, она ко всем добра. Адась шел рядом с Баськой, вел ее, как пойманную овцу, а она не удирала, идет себе и идет на своих длинных ногах, и лицо, как всегда, каменное. Они уже подходили ко мне, и в последнюю минуту, собрав всю силу воли, я заставил себя отклеиться от доски объявлений.

– Адась, есть парочка новеньких твистов, – сказал я эдак небрежно.

– Ну так давай, – скомандовал Адась и протянул руку.

Я вынул из сумки пластинку, приготовленную именно на этот случай, но Баська не проявила к ней ни малейшего интереса. Странно, девчонка с такими ногами должна– отлично танцевать!

Адась взял пластинку, рассмотрел ее и засунул к себе в сумку с книгами.

– Но-но, только без таких штучек, – возразил я. – Этот кусочек пластмассы стоит сто пятьдесят злотых.

– Я тебе выпишу чек, – ответил Адась, – а пока можешь выпить пивка, я угощаю. Пошли, Баська.

Он обнял ее за плечи и потащил к павильону на углу, но она выскользнула из-под его руки. Теперь можно было не отставать от них, у меня был предлог. Я встал рядом с Баськой, Адась заказал шесть кружек. Чуть поодаль двое пьянчуг поносили какого-то Мальца, этот Малец – кошмар, несчастье и зараза, бегал к начальству, фискалил, делал вид, что болеет за работу, а на самом деле был стервецом и вором.

Баська взяла кружку, не спеша поднесла к губам, глотнула раза два – у нее была великолепная шея, длинная, стройная, гладкая, – потом слегка поморщилась и отставила кружку. Остальные быстро выпили эту дрянь, вокруг воняло кислятиной, я тоже отодвинул почти полную кружку, поставил ее рядом с Баськиной, она взглянула на меня как-то серьезно, без улыбки, а я улыбнулся, у нас было теперь кое-что общее – недопитые кружки с этой гадостью в вонючей забегаловке, баре для нищих.

– Да уж, с пильзенским сие не спутаешь, – заявил Адась, отер рот, вытащил горсть монет и небрежно, не считая, швырнул на стойку.

Он разыгрывал из себя этакого шикарного парня из кинофильма – в присутствии Баськи ему было наплевать на злотый-другой. А она как будто даже не заметила ничего или сделала вид, что не заметила, и мы пошли дальше.

– Холера! Ну и что? – спросил Адась.

– А ничего, – ответил Вализка.

– Нет у тебя сотняги? – спросил меня Адась. – Завтра отдам, завтра мой старик возвращается из Бинго-Банго.

– Мои капиталы в банке, – пошутил я. Кажется, он считал меня круглым идиотом.

– Что за жизнь без денег, – вздохнул Бояновский. – Да еще в субботу!

– Сплошное прозябание, – добавил Вализка.

– Я бы хотел быть старым, очень старым, усталым и слабым, иметь три должности в разных местах сразу и чтоб у меня были разные консультации, совещания и потиражные, – вздохнул Бояновский. – Тогда бы я все деньги отдавал молодому двадцатилетнему сыну.

– А также машину, дачу и возможность разъезжать по заграницам, – добавил Адась. – Ничего, скоро хозяевами станем мы.

– В самом деле, зачем им деньги? – спросил Бояновский. – Ведь их уже ничего не волнует. Сидят себе дома, да и все.

– Они только о деньгах и думают, – сказал я Баське. Она слегка шевельнула губами, самым уголком рта. Вот сюда я хотел бы ее поцеловать, в этот уголок, подвижный, мягкий и теплый. Адась Бончек взглянул на меня с удивлением, как это я вообще осмелился подать голос.

– А ты. Пингвин, чем сыт? Идеалами? Или, может, онанизмом?

Я знал, что он напустится на меня, он непременно должен был напуститься на меня в ее присутствии, чтобы разбить наше безмолвное единство, высмеять меня, обозвав Пингвином. Черт его знает, как это прозвище попало из школы на факультет, какая-то скотина сболтнула. Все рассмеялись, вроде бы я такой и есть – нескладный, смешной, некрасивый и несмелый с девушками, но Баська и глазом не моргнула.

– Оставь ты эту мямлю, – сказал Вализка, – видишь, у него уши покраснели. Он же тебе дал пластинку.

– Это точно, на сегодня он откупился, – сказал Бояновский, – и облапил Магду за талию, этакий супермен, автомат для держания девушек за талию.

– Лишь бы он только город не взорвал, – продолжал Адась, – он там, дома, небось атомную бомбу мастерит. Пингвин несчастный. Вы не представляете, сколько в этих пингвинах злости к людям. Надо бы о нем в милицию заявить.

– Ну, если я этой бомбой взорву тебя, человечество потеряет не много, – отпарировал я, но это прозвучало как-то тяжеловесно и глупо.

– Дама скучает, – заметил Адась, глядя на Ваську, – не будем утомлять ее Пингвином.

Вот как он меня уничтожил, этот самоуверенный папенькин сынок: одной-единственной фразой. Уши у меня горели, я должен был что-то сделать, дать ему в морду или плюнуть на них и с презрением удалиться, словом, уйти гордо, но здесь была Баська, и я хотел уйти с ней, я не мог взять и смыться, она сочла бы это трусостью.

– Ну что ж, привет! – сказала Баська, дойдя до угла. – Я пошла.

– Погоди минутку, – возразил Адась и обхватил ее за талию, обхватил вроде бы в шутку, но я-то видел, как его чертовски тянет к ней. Она повернулась и выскользнула из-под его руки, изящно, как танцовщица. Боже, до чего же она изящна, до чего стройна! Держать такую девушку в объятиях, прижать к себе… в ней должно что-то быть; если бы можно было прочитать ее мысли, проникнуть в них, послушать их хотя бы минуту, полминуты, пять секунд!