И конь проклянет седока - Сергей Смирнов (Арбенин)

Сергей Борисович Смирнов (Арбенин)

И конь проклянет седока

— Вам часы не нужны? — молодой человек спросил это таким голосом, что сразу стало понятно: часы краденые.

Я отвернулся. Толпа тянулась к эскалатору, поднимаясь на второй этаж огромного торгового центра.

Под эскалатором сидел нищий, похожий на евангелиста Луку.

Рядом юнец на столике разложил специфическую печатную продукцию. Несколько случайных людей рассматривали голые задницы и — если можно так выразиться — их оборотные стороны, будто увидели их впервые в жизни. Юнец скучал. Ему были противны потенциальные покупатели, и я в их числе.

Чуть дальше два парня пытались петь, перекрывая шум толпы.

Один играл на гитаре, другой колотил в барабан. Они стояли друг против друга и вопили что было сил на неизвестном мне языке.

Народ катил мимо, бушевал у прилавков, дети ели мороженое и глазели по сторонам, их потные мамаши кричали от касс:

— Марина! Отойди от дяди, я кому сказала?

В толпе были единицы, которые никуда не бежали, ничего не хватали, не кричали и даже не глазели по сторонам. Прислонясь к колоннам, они глядели внутрь себя, — или в какой-то другой мир, видимый только им самим. Они были похожи на манекены, с той лишь разницей, что одеты были куда лучше.

К одному из этих людей меня и поднесла толпа, поднесла и выплеснула на пятачок, где он стоял.

Я хотел отдышаться. Мне не был интересен человек, глядевший сквозь меня и жевавший жвачку. Я даже не взглянул на него — о чем сейчас жалею. Как бы там ни было, я примостился рядом с ним и тоже прислонился к колонне, хотя места было маловато: со всех сторон колонну омывала кипучая целеустремленная людская масса.

Тот, что стоял рядом, разглядывая свой собственный мир, теснее прижался ко мне и сказал:

— Ты поездом приехал или самолетом прилетел?

Я машинально ответил, как старому знакомому:

— Хотел самолетом, да билет не взял — поздно спохватился. Вот и пришлось…

Он не дослушал. Да я и не спешил договорить. Потому что в этот самый момент произошло что-то странное. Я увидел… Вернее, нет: передо мной распахнулась дверь Туда. Именно. Я как-то даже сразу понял, что это вход в другое измерение, в другой мир. Из него пахнуло чем-то… Затрудняюсь определить, чем именно, но от легкого сквозняка мне стало не по себе. Длинный полутемный коридор, который к тому же покачивался — я не успел рассмотреть его, как почувствовал предательский толчок в спину. Толчок был основательный: я упал на качавшийся пол и понял одновременно две вещи: я оказался в поезде и меня втолкнул сюда манекен, втолкнул, равнодушно двигая челюстями и глядя именно сюда, в длинный качающийся коридор.

Первое, что я сделал — вскочил и попытался выбраться обратно, в такой привычный, такой волнующе переполненный торговый зал.

Я повернулся, но не увидел никакой двери. Все тот же вагон, в топке титана плясали огненные язычки и на окнах колыхались грязные занавески.

«Черт!» — подумал я и черт тотчас же появился из открывшейся двери купе проводников. Черт был невысоким, в синей форменной рубашке. Он открыл топку титана и начал подбрасывать в огонь уголь. Мне кажется, топлива было достаточно и он бросал уголь специально для меня, как бы намекая на что-то, чего я еще не понимал.

Прошло какое-то время, пока я пришел в себя, потрогал с недоверием стенку, потоптался и двинулся к проводнику. Я еще не успел открыть рта, как он, не оборачиваясь, сказал:

— Чаю нет. Кипяток.

«Ага! — помнится, с облегчением подумал я. — И тут нету чаю!

Значит, тут как у нас и, значит, еще не все потеряно».

— А станция скоро?

— Скоро-скоро, — буркнул проводник, помешивая совком в топке.

— А какая станция-то?

— Конечная, какая еще, — тут он повернулся ко мне и я увидел его улыбающееся лицо. Нет, это было не лицо. Это была натуральная харя. Даже хуже. Пожалуй, есть только одно слово, которое соответствовало бы облику проводника, правда, это слово находится за пределами нормативной лексики. Ну, так вот, я и говорю: это самое ело ухмыльнулось. Тут же ухмылка пропала, уступив место выражению ужаса. Я посмотрел назад, соображая, что же могло так испугать проводника в пустом коридоре, и ничего не увидел кроме прежних занавесок и цепочки огней, бежавшей за окнами.

Дверь в тамбур была открыта и та, что должна была вести в соседний вагон — тоже. Но никакого соседнего вагона не было. В проеме виднелась кирпичная стена, обыкновенная стена, исписанная привычными словами. Стена не качалась вместе с вагоном, мчавшимся сквозь ночь, и это-то поразило меня больше всего. Когда я повернулся, проводника уже не было, только гудело пламя в топке и столбик термометра титана прочно застыл на высшей отметке.

Я кинулся к двери проводника и стал рвать ее влево, но она не поддалась. Держась за поручни, я двинулся в противоположный конец вагона, дергая ручки других купе — с тем же успехом.

Я испугался. Кирпичная стена приближалась и надписи на ней стали видны лучше. Где-то я уже видел эту стену, в какой-то подворотне, в проходном дворе или еще где-то, где был совсем недавно.

Я уже был рядом с последним купе, из-за двери вдруг донеслись жалобные голоса. Кажется, там плакали дети. Я рванул дверь раз и другой, приложил ухо, еще раз дернул за ручку — дверь приоткрылась на пару сантиметров. В темном купе ничего нельзя было разобрать, вроде бы мелькнули чьи-то руки, и сейчас же дверь с треском закрылась. Щелкнул замок.

Я постоял, прислонившись к двери спиной и глядя в грязное, залитое чем-то бурым окно: там была мутная тьма, виднелись какие-то строения и, кажется, сеял мелкий дождь.

В следующее мгновение вагон дернулся и остановился. Вспыхнул свет и с обеих сторон в коридор вбежали люди — верзилы, как на подбор. Первый же из них, оказавшийся возле меня, сбил меня с ног. Потом я почувствовал, что меня тащат из вагона. Я увидел рельсы, огромное здание вокзала, семафоры и грязный, покрытый теми же бурыми пятнами перрон. Тут мне дали отдышаться и кто-то прорычал в самое ухо:

— Туфли!

С меня сняли туфли.

Где-то поблизости, за пеленой дождя, плакали дети, кричали охранники-елы, и где-то совсем далеко, по ту сторону вокзала, играл духовой оркестр.

Меня потащили к вокзалу. Там, среди раскуроченных автоматических камер хранения с меня сняли рубашку, сунули в руки какое-то тряпье.

— Одевайся!

Я натянул на себя вонючую грязную куртку.

Потом меня толкнули в спину и заставили идти к выходу, и, выйдя из здания на привокзальную площадь, я сделал еще одно неприятное открытие: вся площадь была запружена елами. Мужчины и женщины, молодые и старые, с перекошенными рожами и глазами, выражавшими звериный голод. Толпа бесновалась. Елы показывали на меня пальцами и возбужденно рычали.