Тринадцатый опыт - Валерий Демин

Демин Валерий

Тринадцатый опыт

В. ДЕМИН

ТРИНАДЦАТЫЙ ОПЫТ

Я согласился просто так, невсерьез, чтобы только они отвязались. Но в назначенный день и час меня подвели к специальному креслу, вроде врачебного, только гораздо массивнее и страшнее. Оно все было оплетено проводами, а сверху на лоб надвигался колпак, и металлические браслеты охватывали руки и ноги в двадцати различных местах. Браслеты были холодные, да и вообще здесь было не жарко, или, может быть, с непривычки меня пробирал озноб.

- Все равно ничего не получится, - сказал я, чтобы позлить их.

Шрамов усмехнулся и потрепал меня по плечу. Он, видимо, понимал мое состояние.

- Отсутствие результата - уже результат, - сказал он успокаивающе. - Тем более что мы сами не представляем себе хорошенько наши требования к испытуемым. Восемь ваших предшественников... Они заставили нас понять, что одни люди подходят нам больше, другие меньше. Но почему, в связи с чем? Все это мы представляем себе весьма туманно.

- И вы надеетесь, что у меня есть эта самая предрасположенность?

- Только не предрасположенность, - резко бросил Листовский. - Ненавижу это слово. К нам оно не имеет никакого отношения. Мы, знаете ли, не гипнотизеры. То, чем мы занимаемся, не имеет никакого отношения к психологии или имеет весьма косвенное... Говорите об особого рода способности, о нужном нам состоянии конституции человека, говорите о таинственном иксе, наконец. Но предрасположенность - ни в коем случае.

- Мой юный друг, как всегда, горячится, - продолжал обходительный Шрамов. - Дело ведь не в слове, дело в явлении. Представьте себе, дорогой мой Василий Павлович, что тоненьким, очень длинным шилом вы стараетесь проделать дырку в некоем ящике, о котором вы абсолютно ничего не знаете - ни размеров его, ни материала, из которого он сделан, ни тем более его содержимого. Вы увидите кое-чего мы все-таки достигли, но действуя скорее как знахари, колдуны, шаманы, нежели как уверенные в себе ученые, подводящие под каждый свой шаг солидные математические выкладки. Вот почему, когда я услышал, что совсем рядом, буквально в двух шагах, в соседнем корпусе нашего разлюбезного института существует человек ваших наклонностей... Ваши увлечения, все эти коллекции, гербарии...

- Гербарии? - переспросил я. - Тут какая-то ошибка. Никаких гербариев у меня нет.

Я видел, как они переглянулись. Встречая их иногда на общеинститутских совещаниях, я немного представлял себе истинное распределение ролей в этом дуэте. Массивный, шестидесятилетний Шрамов был, так сказать, благодушным патриархом, а худой, издерганный Листовский - душой и энергией лаборатории. Как часто бывает, обходительность приносила успех там, где упрямство и напор ровно ни к чему не приводили.

- У вас - нет - гербариев? - переспросил старик, как будто это обстоятельство казалось ему самым важным в предстоящем опыте.

- Ни единого. Я наблюдаю за бабочками, веду дневник, рисую, у меня есть цветные фотографии... Подобрались и некоторые книги, иные - очень редкие... Все, естественно, тоже о бабочках. Но вот гербариев у меня нет. И могу сказать абсолютно твердо; я не убил ни одного самого дохленького мотылька.

- Вы, надеюсь, не индуист? - чрезвычайно мягко спросил Шрамов. При этом он поощряюще улыбался: мол, ничего особенного, с кем не бывает...

- Нет, - сказал я. - Религия здесь ни при чем. Просто мое эстетическое чувство не нуждается в приправе смерти... Умертвить насекомое, наколоть его на булавку, хранить по десятку штук в пыльных коробках и потом все это называть красотой? Нет, благодарю покорно.

- Ффу, - сказал профессор, - сначала вы испугали меня, а теперь я как никогда ранее уверен, что мы на правильном пути. Любая страсть, любое душевное движение находит свою опору в телесном и, в свою очередь, оставляет на нем след.

Прямо перед моими глазами была серая стена с приборной доской чуть поодаль. За стеной, как я уже знал, помещалась комнатка, называемая оранжереей. Собственно, сама оранжерея была очень мала, размером с приемник или крупный магнитофон. Там, за стеклом, укрепленным никелированным железом, на почве, поросшей низкой травой, жили кузнечик, стрекоза, жук-носорог и несколько бабочек. Нагревательные приборы поддерживали в стеклянном ящике нужную температуру. Кроме того, к нему подводились два кабеля, которые были соединены со стеклянными стенками мелкой сетью латунных припаев.

Когда я в первый раз увидел все это, я поторопился показать свою проницательность.

- Датчики! - авторитетно сказал я. И тут же пожалел. Листовский так и впился в меня своими трезвыми, тяжелыми глазами.

- Вы, стало быть, разбираетесь в этом?

Пришлось идти на попятный.

- Откуда! Я плановик. Моя сфера - экономика. Чуть-чуть понимаю в насекомых, больше всего в бабочках... А все генераторы-дегазаторы...

Плечистый блондин лаборант засмеялся и сказал с видом экскурсовода:

- Тут и понимать-то нечего. Мы наблюдаем особь в свободном движении, то есть в относительно свободном - в прыжке, даже в полете, насколько позволяют габариты оранжерейки. На спинку подопытному экземпляру помещается микротранзистор, чуть больше булавочной головки. А так как сигнал его по необходимости очень слаб, мы наловчились ловить его почти у самого выхода.

Тогда же я спросил, почему, собственно, объектами опыта были выбраны насекомые, а не собака, не лягушка, наконец?

- Потому, видите ли, - сказал мне с покровительственным видом лаборант, что "легче" не всегда означает "убедительнее". У собаки, кошки, лисицы то же зрение, тот же слух, та же реакция осязания, обоняния, что и у нас. Грубо, конечно. А у кузнечика уши в ногах. Можете себе представить, как слышат такие уши?

- Понятно, - сказал я. - Вопросов больше нет.

Но Листовский всегда хотел, чтобы за ним оставалось последнее слово.

- Может быть, вас интересует, почему мы отобрали именно эти экземпляры насекомых, а не какие-нибудь другие? - спросил он. - Это тоже довольно просто. Проконсультируйтесь у многоуважаемого профессора, он вам пояснит: из человеколюбия. Да, да, как ни странно это звучит. В науке тоже есть свои суеверия. Считается почему-то, что почувствовать себя бабочкой - хорошо, морально, нравственно, а почувствовать себя шмелем или, например, дождевым червем - неморально, безнравственно, страшно.

- Не вижу принципиальной разницы, - сказал я.

- Вы решились бы почувствовать себя пауком? - спросил меня профессор, кажется, задетый за живое. - Пауком, сосущим кровь у мухи?

- Почему бы и нет? - Я пожал плечами.

- Перестаньте! Это даже представить страшно. Нет, давайте начнем с нуля, с азов, чтобы потом, потихоньку-полегоньку, добраться и до этих аттракционов мужества...