Чужая беда - Галина Щербакова

Галина Щербакова

Чужая беда

Ей очень хотелось ехать вместе с мебелью в кузове грузовика. Она видела когда-то в фильме девочку, сидящую с фальшивым подсолнухом среди мебели, и почему-то ей позавидовала. Ехать поверх голов и смотреть гордо на мельтешащий город – это ли не радость! Но родители сказали категорическое нет. «Что за плебейство. Откуда это в тебе?» – сказала мама. А папа совсем уж: «Этот сволочь ген такой малюсенький, а зараза будь здоров. Не знаешь, когда вылезет мордой». Одним словом, она ехала, как все, в машине папиного сотрудника, который был «дока по переездам».

– Пойдешь теперь в другую школу? – спросил он.

– Нет, до конца года папа обещает меня возить в старую, а дальше будет видно.

Она произнесла это резонно, как большая, и загордилась и застыдилась одновременно. Эти два противоположных чувства столкнулись в ней и вызвали смятение. С ней это часто. Как говорит бабушка, «сплошь и рядом». А мама говорит, что такие вещи нельзя пропускать, и если она от обиды будет жалеть обидчика, то это уже случай для психиатра. Вообще мама считает, что она «трудная», хотя в целом хорошая девочка.

Они подъехали к новому дому как-то неожиданно, из переулка. Большой, какой-то треугольный дом был похож одновременно на корабль и на утюг. И она засмеялась внутри себя, решив, что будет звать его утюгом. Домов-кораблей сейчас много, а поди сыщи дом-утюг.

Вещи уже заносили, и она помчалась бегом на пятый этаж, чтоб не занимать лифт. Квартира была не в сказке сказать. Такие она видела только в кино, ни у кого из знакомых такой не было. Папа говорил маме: «Нашему поколению выпало создавать стиль новой жизни. Конечно, всегда лучше делать это на пустом месте, нам же приходится – на обломках. Видела бы ты, каким запущенным был этот гигант. Но мы сделали его!»

Она знала, что их новая квартира состоит из двух старых. «Конечно, копеечка, – повторяла она слова матери, а от себя добавляла: – Но ведь папа у меня не просто большой начальник. Он труженик, каких мало». Так ее учила бабушка.

Она все еще стоит на пороге, задыхаясь от бега по лестнице. Такого холла она не видела. Чтоб из четырех дверей, ведущих она еще не знает куда, на пол падали четыре разных квадрата света. Один совсем солнечный, другой такой сероватый, третий солнечный наполовину, а четвертый просто темный. Она стала перепрыгивать с квадрата на квадрат и вдруг упала. Не ушиблась, нет, но странное было ощущение, будто зацепилась за что-то. В пустом-то холле?

Комнат было пять, две смежные, три отдельные. Они были уже обставлены, так решила мама – все должно быть новое за исключением отдельных предметов, «проникнутых сердцем». Из холла шел коридорчик, он привел ее в кухню, и ей даже пришлось зажмуриться – так все сверкало. И вот когда она зажмурилась, то вдруг услышала плач, тихий такой, как бы подавленный самим плачущим.

«Какая слышимость, – подумала она, открыв глаза. – Плачут где-то сверху».

Она прошла по комнатам, все было готово к жизни, даже шторы в двух комнатах висели. В самой маленькой, бабушкиной комнате было собрано то, что «было проникнуто сердцем». Здесь все лежало вповалку, и было ощущение настоящего переезда.

В ее комнате был ее письменный стол, ее компьютер, полки с ее книгами, только кровать была новая. Совсем уже большая, как для настоящей барышни. Она села на нее. Было хорошо, пружины скрипнули чуть, и тут опять – слезы где-то там… «Ни фига себе, – возмутилась она, – так и буду жить под чей-то плач? Не буду!» И она пошла искать маму, чтоб сказать ей об этом. Она шла по холлу и вдруг снова будто наткнулась на что-то и чуть не упала. «Это новый пол, – подумала она. – Скользит. Надо ходить осторожно».

День получился трудным, досталось и грузчикам, и маминым нервам. Даже бабушка капала себе валокордин. Когда все внесли, бабушка пошла на новую кухню и вела себя странно испуганно, трогая блестящие кастрюли и прочую утварь. Хотя, казалось бы, с чего? И в старой квартире у них все сверкало, и жила уже микроволновка и прочие прибамбасы, а к этой новой кухне бабушка почему-то боится подойти.

И она кинулась помогать той, и снова услышала плач.

– Новый дом, а слышимость старая, – сказала она бабушке.

– Ты о чем? – ответила ей та.

– О плаче! Слышишь плач?

Бабушка остановилась и долго стояла, а потом печально сказала:

– Я уже плохо слышу. Я давно это стала замечать. Я не слышу плача. Старость, детка, не радость. Вот здесь, в кухне, у меня все время что-то мельтешит перед глазами.

– А я тебе хочу сказать, осторожнее ходи в холле. Я уже один раз хорошо упала.

– Да ты что? – испугалась бабушка. – Вот это не дай бог. В моем возрасте шейки бедра ломаются как скорлупа.

– Будь осторожней.

Бабушка вышла в холл и стала пробовать пол ногой. Он не скользил. Тогда она прошла его вдоль и поперек, не отрывая от пола тапку.

– Напугала ты меня. В каком месте ты упала?

Она пошла к тому месту и снова споткнулась, будто что-то ударило ей в колено. Но пол, крест святая икона, был тут явно ни при чем.

Через неделю справляли новоселье. Все хвалили квартиру. Но были и критики. Сейчас модно объединять кухню и столовую в «единое пространство». Почему они так не сделали?

– Тут не было такой возможности, – сказал папа. – Другая планировка.

– Ну и замечательно, – сказала мама. – Мне лично нравится жить по-старому, подальше от кухни. Мы вот в гостиной раздвинули стол – и никаких запахов и стуков из кухни. Правда, доча?

– Правда, – сказала она и снова услышала тихий плач. Ей стало страшно, потому что она поняла, что никто плача не слышит, кроме нее.

– Ты чего так скукожилась? – спросила мама. – Сядь прямо.

Она села прямо. Плача не было. И вообще все было замечательно, все так смеялись, так смеялись…

Ночью она вдруг проснулась. Она ведь уже привыкла к новой «девушкиной» кровати. Но тут ей стало почему-то неудобно. Луна светила в самый угол комнаты, и там оборванно висели обои, и где-то там же что-то скреблось. Она тупо смотрела на обои, в полутемноте, конечно, видно плохо, но эти сникшие обои были серые, а в ее комнате были солнечные, персиковые. Она зажгла бра, и снулые обои исчезли, как исчез и странный скрёб.

«Это сон», – подумала она и повернулась на другой бок. Перед ней была прекрасная новая стена, и лунный свет был так игрив на персике. Она закрыла глаза и уснула.

Когда она увидела в дверях девочку в широкой бумазеевой ночнушке, она поняла – это точно сон. А сон, он ведь идет по своим правилам и не подчиняется мыслям. Он сам по себе. И она сильнее зажмурилась, чтобы яснее увидеть эту девочку. Но та исчезла.

Но осталась какая-то тревога. И она решила пойти попить водички. В коридоре она опять споткнулась, будто задела обо что-то острое, но то, что она увидела в кухне, заставило ее закричать.

В кухне было чадно и дымно. На веревках висело белье, какие-то странные, плохо одетые и неопрятные женщины толклись вокруг плиты и что-то говорили открытыми ртами, но она их не слышала.

Она вскрикнула и кинулась назад. И растянулась на том же месте, где уже ударилась коленкой.

– Чертово одоробло! – сказал кто-то из кухни. – Ты его уберешь когда-нибудь, Нюрка?

Над ней склонилась мама, она включила свет, кухня сверкала, пол в холле был прекрасен своим суперевропейским ремонтом.

– Мне приснился плохой сон, – сказала она маме, – я пошла запить его водой. И упала.

– А что тебе приснилось, доча?

– Будто у меня в комнате отклеились обои. Они были серые и просто висели, как тряпки.

– В каком месте отклеились? – вдруг серьезно спросила мама.

– В углу, над компьютером.

– Это сон, детка, сон. Иди ложись. Я тебе сейчас дам сонную таблетку.

– Ей приснились, – серьезно сказала мама папе, – старые обои этой квартиры. Будто они висели, как тряпки. Ты помнишь? Так ведь и было.

– Она ведь тогда была с нами? Ну, когда мы приходили смотреть старую квартиру. Я не хотел ее брать, а она прицепилась как репей.

– Она не входила с нами в дом, она тогда осталась во дворе. Ты забыл.

– Это ты забыла. Спи!

На воскресенье был назначен субботник (она очень веселилась над таким сочетанием – субботник в воскресенье). Папа нанял гастарбайтеров, он, как во всем, был лидером преобразований вокруг дома. Она вышла вместе с ним поруководить рабочими. Вот и случился у нее повод обойти дом-утюг со всех сторон. Папа очень смеялся над ее названием – утюг, но нашел в нем новый смысл. «Мы тут все выутюжим», – сказал он маме. Когда она обошла дом, то увидела, что с другой, кормовой стороны дома был забор, а за ним стоял барак из черных бревен. На старом месте, где они жили раньше, таких было полно. Этот же, за забором, но рядом с утюгом-великаном, был настолько жалок и стар, что она сразу решила: людей там быть не должно. Она уже видела выселение из бараков, вываленный наружу человеческий скарб, а потом ночью пожар и уже утром – пустое обугленное место. «Санитары леса», – смеялась мама, когда повязали мальчишек-поджигателей.