Велики Матюки - Дмитрий Подоляк

Дмитрий Подоляк

Велики Матюки

Ну, а завтра спросят дети, навещая нас с утра:«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»Мы откроем нашим чадам правду, им не все равно:Мы скажем: «Удивительное рядом, но оно запрещено!»

Глава первая

Что-то ничего не пишется,Что-то ничего не ладится –Жду: а вдруг талант отыщетсяИли нет – какая разница!

Старинные часы в фойе редакции газеты «Народный колос» показывали без четверти двенадцать, и кое-где в ее кабинетах уже шипели электрочайники и выкладывались на столы коробки с бутербродами. Я блаженно бездельничал за своим рабочим столом – коротал время за пасьянсом-косынкой и прикидывал, куда бы податься на обед. Вариантов у меня было немного. Станционный буфет, брутальный ассортимент которого не раз выводил из строя мой капризный желудок, столовая «Сельхозтехники» с непременной очередью в это время дня и соседствующий с редакцией гастроном, где можно было по-студенчески разжиться сдобой и пакетом молока. Взвесив все «за» и «против», я принял, наконец, решение и вознамерился отправиться в гастроном, но, как нарочно, именно в этот момент меня вызвал «на ковер» редактор газеты Степан Гоманов. Выругавшись вполголоса, я поднялся и нехотя направился в кабинет шефа.

– Вот что, Соловей, обнаглел ты, дружище, – суровым тоном объявил редактор, едва я перешагнул порог его кабинета. – Ты, наверное, решил, что если Гоманову на пенсию через год, значит, можно ему в газету всякую чушь писать?

Тон шефа мне не понравился. Он никогда еще не говорил со мной так резко. Обычно пожилой редактор обращался ко мне приветливо и по-отечески доброжелательно. Похоже, где-то я накосячил по-крупному. Но где именно?

– Что вы имеете в виду, Степан Саныч? – спросил я, состроив озабоченную мину.

– Что я имею в виду? Во-первых, твой репортаж со свинокомплекса. Знаешь, Соловей, от кого-кого, но от тебя я такого фокуса не ожидал! Зарезал! Зарезал без ножа! Не знал бы я тебя, решил бы, что ты свой диплом на сало выменял!

– Как вы можете такое говорить, Степан Саныч! Диплом на сало! Вы не знали нашего декана! Он брал взятки исключительно этими… борзыми щенками! – я лихорадочно соображал, что именно в моем репортаже могло задеть шефа, и на всякий случай попытался разрядить обстановку шуткой.

Видимо, Гоманову было не до шуток. Он несколько секунд сверлил меня испытывающим взглядом, усиленным мощными линзами в массивной старомодной оправе, затем взял со стола лист бумаги с текстом, помеченным маркером в трех-четырех местах, и, тяжело вздохнув, принялся читать вслух:

– «Председатель оголился со стороны специалистов»… «довели до логического ума»… «обделали стены масляной краской»… Как это понимать, Соловей? Что это за выражения?

– А, вот вы о чем… Так я же писал дословно, с диктофона, – начал оправдываться я. – Я же не специалист по свиноводству…

– А тебе и не нужно быть специалистом по свиноводству! Ты в своем деле должен быть специалистом! Навалял статью на «отцепись» и доволен! Я тебя на свинокомплекс для чего отправлял? У тебя был список вопросов, и ты должен был получить на них внятные ответы! А ты вместо ответов суешь мне какой-то путаный бред! – с раздражением выговаривал мне Гоманов. – Я из твоей статьи вообще не понял, как обстоят дела в хозяйстве! Кроме того, что кто-то там у них «обделал» стены!

– Я исправлю, Степан Саныч, перепишу…

– Конечно, перепишешь, куда ты денешься! Вот прямо сейчас пойдешь и перепишешь… Куда? Я еще не закончил!

Шагнув было за порог, я обернулся и понуро вернулся назад. Гоманов взял со стола другой лист бумаги.

– А вот этот твой опус, «Чудесный кочегар»… Знаешь, Соловей, это уже не халатность, это диверсия какая-то!

– Что, тоже выражения не годятся?

– Если бы выражения! – проворчал шеф, хмуря мохнатые брови.

– Степан Саныч, но я тоже больше так не могу! Поймите, исписался я! Кризис жанра! – заныл я, переходя в контратаку. – У меня все эти репортажи о передовиках, надоях и уборках уже вот где стоят! – я полоснул себя по горлу кончиками пальцев. – Ну, поручите мне другую рубрику!

Гоманов состроил скептическую гримасу.

– Интересно, а это какую же?

– Да любую! Вот «Трудовой досуг», например! Я кроссворды могу составлять! Ребусы! Фельетоны писать! Я на журфаке первое место на конкурсе фельетонов занял!

– То-то я и смотрю, у тебя в последнее время что не репортаж, то фельетон получается, – насмешливо заметил Гоманов. – Нет уж, дружище, с «Трудовым досугом» у меня Кацапович пока еще неплохо справляется. Старый конь, знаешь ли, борозды не портит.

– Но глубоко и не пашет! – запальчиво возразил я.

– Ну, нет, дружище, этот конь всяко глубже тебя пашет, – назидательно ответил редактор. Он взял со стола мобильник и набрал номер. – Сейчас, кстати, сам убедишься… Зиновий Маркович, зайдите ко мне, пожалуйста…

В глубине коридора скрипнула дверь, послышалась неторопливая шаркающая поступь, и в приоткрытую дверь кабинета всунулась седая косматая голова в очках, снабженная крупным, по-верблюжьи приплюснутым носом. Голова, нос и очки на нём принадлежали Зиновию Марковичу Кацаповичу, бессменному автору рубрики «Трудовой досуг».

– Зиновий Маркович, дорогой, мне тут четверостишие нужно набросать поздравительное ко дню рождения племянника, не поможете? А то у меня что-то не рифмуется сегодня, – попросил Гоманов и многозначительно покосился на меня.

– Это тот ваш племянник, который в ДПС[1] работает? – вкрадчиво осведомился Кацапович.

– Тот, – согласно кивнул Гоманов.

– Официальное или застольное?

– Застольное, застольное.

Кацапович вальяжно развалился в кресле, закинул ногу за ногу, закусил губу и погрузился в раздумье. В кабинете редактора на некоторое время воцарилась тишина. Гоманов выжидательно смотрел на Кацаповича, а я, переминаясь с ноги на ногу, переваривал полученную от шефа взбучку. В голове навязчиво вертелся дурацкий совет, вычитанный мною из какого-то популярного журнала. «Если вас распекает начальник и вы ничего не можете с этим поделать, представьте его сидящим в туалете; такой мысленный прием поднимет вам настроение и вернет душевное равновесие», – уверял журнал. И я мстительно вообразил шефа скрючившимся внутри тесной деревенской кабинки и усердно разминающим обрывок добротного картона. Образ получился презабавный, но веселей мне все же не становилось.

– Ну, а что, если вот так, – нарушил тишину Кацапович и стал монотонно декламировать, помавая воздетым вверх указательным пальцем:

Когда гремит гроза и снег пургой навален,Когда водитель мчится, дерзок и нетрезв,Да будет остр твой глаз, радар всегда исправенИ будет непреклонен твой полосатый жезл!

Закончив, старик уставился на Гоманова в ожидании похвалы.

– Вот это да! Здорово! Емко, кратко, остро́! Это он оценит, это ему понравится, – расцвел Гоманов. – Это что за размер?

– Шестистопный ямб, – польщенно улыбаясь, ответил Кацапович. – Это как у Пушкина, помните:

Поэт! Не дорожи любовию народной:

Восторженных похвал пройдет минутный шум…

– Да-да-да-да, – поспешно прервал его Гоманов. – Спасибо, Зиновий Маркович, вы, как всегда, на высоте! С меня причитается!

– Вам записать?

– Да, да, запишите, – закивал Гоманов.

Кацапович приподнялся, принял протянутый шефом блокнот с карандашом и, склонившись над столом, неторопливо вывел четверостишие изящным почерком. Гоманов с нескрываемым удовольствием перечитал четверостишие, после чего еще раз тепло поблагодарил старика и отпустил его обедать.

– Ну, – обратился он ко мне, когда Кацапович ушаркал к себе в кабинет. – Понял, что значит – профессионал?

– Ага, профессионал, – угрюмо буркнул я, – знаю я гайцов. Когда гремит гроза, их из патрульной машины никаким жезлом не выгонишь. Ни полосатым, ни в клетку, ни в крапинку. Никаким.

– Не придирайся. Кацапович прав, человеку будет приятно, когда общество отметит героику его службы, пусть даже гипотетическую… – Гоманов снял очки и протер линзы носовым платком. – Ну, а ты-то, ты можешь вот так, как он? Экспромтом?

Не находя что ответить, я молча рассматривал носки своих ботинок.

– А я ведь не требую от тебя поэм или философских трактатов! – продолжал Гоманов. – Тебе была поручена предельно простая задача! Репортаж о работниках прачечной – казалось бы, чего уж проще! Но нет! Соловей и тут решил отличиться!