Русская война 1854. Книга пятая - Антон Дмитриевич Емельянов

Русская война 1854. Книга пятая

Глава 1

Через неделю после ночи высадки

— Как вы, Владимир Алексеевич? — я заглянул в палату к Корнилову, едва только адмирал пошел на поправку.

— Такое чувство, что меня несколько раз проткнули, — признался больной.

— А вас и проткнули, только не шпагой, а осколками, — заметил я. — Мы все считаем вас героем, но… Я собрал офицеров флота, и мы единогласно решили, что с этого момента капитаны и адмиралы лишаются права стоять во время боя на открытой палубе. А то погибли бы вы, тьфу-тьфу, в самом начале сражения, и, думаете, никто бы не растерялся? Да в ближайшие минуты после такого даже с самыми лучшими командирами на любом флоте царил бы хаос!

— И какое решение вы видите? Спрятаться в каюте и воевать по картам? Увы, Григорий Дмитриевич, так это не работает. Не видишь поле боя, принимаешь решения с задержкой, и все… Вражеский храбрец на мостике отправит вас на дно.

— Ну, не обязательно сразу прибегать к крайностям. Мое предложение — защищенная рубка. У того же «Парижа» или любого его бронированного собрата центр тяжести сидит довольно низко. Так что можно построить на палубе что-то высокое, с броней и обзором. И без всякого риска вы будете видеть поле боя даже лучше, чем любой ваш обычный враг!

— Эм… — Корнилов на мгновение задумался, а потом только рукой махнул. — Вот умеете вы, Григорий Дмитриевич, удивить. И хочется спорить по привычке, но понимаешь, что есть в вашей задумке смысл. А главное, вы же свои слова всегда быстро в жизнь превращаете. Так ведь?

— Так, — кивнул я. — «Париж» настолько обгорел, что от него один скелет остался. Так вот мы этот скелет металлом усиливаем и наращиваем — благо сталь из Константинополя готовы везти в любом количестве.

— Вы что же, туркам своим печи новые поставили?

— Нет, конечно, — я покачал головой. — Но новый металл нам нужен не в таком большом количестве, эту малость и тут можно переплавить. А вот для брони обычная мягкая сталь даже и получше будет, мы ее в несколько слоев стелим, и хорошо получается.

— «В несколько» — это сколько? — Корнилов как будто что-то заподозрил.

— Лист — 5 сантиметров, такие ставим по верху бортов в два слоя, а внизу, чтобы и защититься получше, и остойчивость судна заложить уже…

— Сколько?

— До четырех, если брать ниже ватерлинии, — признался я. — Хотели больше, вот только наши паровые машины и такой корабль тянут с трудом, 7 узлов по ветру, не больше. Но мои инженеры уже думают над чем-то помощнее, а для обороны проливов и этого должно хватить. Теперь пусть хоть месяц стреляют без остановки — хрен пробьют!

— Даже четыре листа по пять сантиметров — все равно мощь[1]! Это же сталь! Невероятно, конечно, с какой скоростью наука несется вперед, — Корнилов поморщился, его раны еще давали о себе знать. И я тут же вспомнил, что собравший адмирала заново Пирогов просил не задерживаться больше десяти минут.

— Я, наверно, пойду.

— Стойте! — остановил меня Корнилов. И как остановил! Резко, сильно, будто снова оказался на мостике своего флагмана.

— Что?

— Вы так и не рассказали главное! Что союзники? Что турки? Как вы держитесь уже неделю? И… — тут он замялся. — Есть ли новости с большой земли?

— Как держимся? — в памяти прокрутились все последние события. — В ту же ночь в море вышли пароходы Бутакова, расставляя новые мины. С «Чибисов» и «Адмирала Лазарева» тоже ставили, уже на дальних подступах. Думали задержать врага хотя бы немного, но… Он больше и не пошел по морю, переключив все усилия на поддержку высаженных ранее частей. Свозят им пушки, ядра, новые полки прибывают из самых разных уголков мира каждый день.

— Значит, сдержали их на море.

— Вы сдержали! Честно, я не верил, что это возможно, но…

— Моряки молодцы. Сколько пожаров потушили, как стреляли — без этой самоотверженности ничего бы не вышло.

— И каждый из них получит знак воинской доблести, и больше никогда ни они сами, ни их семьи не будут считаться обычными мужиками. Великий князь пообещал от имени Романовых.

— Если так, то получат, — кивнул Корнилов. — Даже если Михаила потом и прибьют дома, такое слово нужно держать. А что на суше?

— Турки пока заняты своими делами, так что с той стороны оставили только казачьи разъезды, всех собрали на западе и… Держимся, — тут я поморщился. — В первый день было много потерь. И у врага, и у нас. Каждый пытался переть вперед. Горчаков, Липранди и Хрущев надеялись сбросить союзников в море, а те — расширить плацдарм. Но ни у кого не вышло. Вы не видели, но там сейчас все побережье — это сплошные линии укреплений. Возьмешь одну, сразу утыкаешься в следующую. Даже если заливать их огнем из пушек, то рано или поздно выходишь из зоны прикрытия своей артиллерии, и уже враг начинает выкашивать штурмовые группы.

Я не мог рассказать Корнилову, но именно так я и представлял сражения Первой Мировой: бесконечные окопы, позиционная оборона, когда даже удачные атаки чаще всего заканчиваются лишь большими потерями. И какое тут могло быть решение? Создавать механизированные группы прорыва, как у Брусилова или уже во Второй Мировой? Так подобную задачу с нашим техническим уровнем пока не потянуть. Мы, конечно, стараемся расширить отряды броневиков Руднева, но дело это не быстрое… И тут я вспомнил еще одно решение, подревнее.

Его в свое время придумали французы, когда пытались взломать немецкую оборону. Как говорил Огюст Дюбай, «окте и маинтё» или, как потом повторили англичане, «байт энд холд». Суть простая… Ведь в чем основная опасность эшелонированной обороны? Ты пробиваешь ее первый слой, идешь дальше, вязнешь, а потом вражеские контратаки стачивают атакующие силы, которые даже нормально закрепиться не могут. И вот генерал, который прошел еще через франко-прусский позор, предложил: а что, если мы захватываем первую линию укреплений и… не идем дальше? Наоборот, закрепляемся и ждем тех самых контратак. Французы попробовали, и немцы, у которых в уставах было прописано сразу же пытаться отбить захваченные участки, начали