Господь – мой брокер. Семь с половиной законов духовного и финансового роста - Кристофер Бакли

Кристофер Бакли, Джон Тирни

Господь – мой брокер. Семь с половиной законов духовного и финансового роста

GOD IS MY BROKER

A Monk-Tycoon Reveals the 7½ Laws of Spiritual and Financial Growth

Brother Ty with Christopher Buckley and John Tierney

Издано с разрешения Christopher Buckley and John Tierney c/o ICM Partners и литературного агентства Andrew Nurnberg

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»

© Christopher Buckley and John Tierney, 1998

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2015

От автора

В конце каждой главы этой книги вы найдете один из Семи с половиной законов духовного и финансового роста. За каждым законом следует Рыночная медитация, способствующая его глубинному пониманию. Все медитации – плоды творчества Кристофера Бакли и Джона Тирни: рабочий процесс находился в самом разгаре, когда издатель ввел в него этих достойных господ – попытаться «оживить материал», выражаясь их же словами.

Наше сотрудничество было делом нелегким. Нисколько не сомневаюсь в профессионализме и компетентности господ Бакли и Тирни, но изложение духовных принципов в виде уроков, доступных всеобщему пониманию, – задача, требующая немалой деликатности. Мы не всегда достигали согласия в формулировках, и издателю неоднократно приходилось втолковывать нам, что эти сентенции – «насущная потребность на современном рынке книг по тематике личностного роста». Я понял так, что без медитаций книга в печать не пойдет, поэтому сдался – в надежде, что читатель поймет: техники и примеры (не говоря уже о чувствах), представленные в Рыночных медитациях, отнюдь не мое детище.

По причинам, которые станут ясны позднее, я взял на себя смелость достаточно свободного обращения с фактами. Историки расходятся во мнениях по поводу некоторых подробностей из жизни и писаний святого Фаддея Фессалийского. Смею, однако, заверить вас, что каждое слово из трудов Дипака Чопры и прочих авторов современности процитировано с абсолютной точностью, сколь бы ни трудно было в это поверить.

Господину аббату с убеждением, что милость Господня, равно как и прощение, бесконечна

Глава первая

Кризис в монастыре. Аббат находит себе гуру. Инсайдерская информация от Господа

Тот день, как и все дни в монастыре Каны, начался с перезвона колоколов и шарканья обутых в сандалии ног по растрескавшемуся линолеуму. Когда-то полы отделали отполированным мрамором, но мраморные плиты давно были проданы, чтобы оплачивать наши нужды в трудные времена. Мы уже привыкли к бедности, но в то холодное сентябрьское утро никто и представить не мог всю тяжесть нашего положения.

Начинался второй год моего монашества, и я был счастлив получить позволение говорить после традиционного года молчания.

Весь прошедший год я задавался вопросом, что думают собратья обо мне, сменившем треволнения брокера с Уолл-стрит на жизнь, исполненную созерцания; набитый бумагами портфель – на четки; гомон торговой площадки на бирже – на григорианские песнопения. Однажды, на коленях отскребая растрескавшийся линолеум и стараясь при этом тереть не слишком сильно, чтобы не добавить трещин, я услышал, как брат Фабиан говорит брату Бобу: «Наверное, наш брат Финансовый Воротила (англ. Tycoon – Тайкун. – Прим. ред.) купил дорого, а продал за копейки!» Колкое прозвище прижилось, и с тех пор монахи стали называть меня «брат Тай». Никогда еще обет молчания не давил на меня так тяжко – однако я напомнил себе, что именно по этой причине я и стал искать спасения от мира, цепко ухватившего меня.

Да и что греха таить – тот монах был совсем недалек от истины.

Увольняя меня из компании, генеральный директор сказал:

– И как же ты умудрился потерять столько денег наших клиентов на одном из ярчайших за всю историю бычьих торгов?

Ответить было нечего. Выйдя из здания, я направился вверх по улице в бар Слэттери.

– Доброе утро! – поздоровался хозяин. – Как обычно?

Как обычно? Сколько же утренних часов я потратил здесь, перелистывая «Уолл-стрит джорнэл» и накачиваясь «Кровавой Мэри»?

– Слэттери, – ответил я, – позволь спросить тебя как друга: как думаешь, у меня проблемы с выпивкой?

Тот задумчиво взглянул на меня.

– А это как-то мешает твоей работе?

– Больше нет, – ответил я честно.

Все прочее, случившееся в тот день, полностью выпало из моей памяти; а придя в себя, я обнаружил, что лежу ничком в кладовке, рядом – стойка бутылок с этикетками «Кана 20–20». Приложив некоторые усилия и испытывая боль во всех конечностях, я встал на колени и изучил бутылку, в которой, похоже, было красное вино с легким оранжевым оттенком. Я открутил крышку и сделал глоток. Раньше мне не доводилось пробовать смесь порошкового напитка «Кул-Эйд» с аккумуляторной кислотой, но, думаю, жидкость, полившаяся мне в рот, имеет именно такой вкус. Выплюнув вино, я бросился в туалет, чтобы скорее прополоскать рот от отвратительных песчанистых остатков. Я пялился в зеркало, вычищая из зубов нечто похожее на кусочки ржавчины, когда меня обнаружил Слэттери. Он уже собрался закрывать заведение на ночь, но я выпросил чашечку кофе, чтобы окончательно перебить кислый привкус.

Слэттери привел меня обратно в бар и налил горячий напиток.

– Знаешь, – произнес он, видя, как я, обжигаясь, глотаю кофе, – может, ты просто не создан для Уолл-стрит. Я видел, как ты сидишь тут по утрам, и знаешь, что мне казалось? Будто ты страстно мечтаешь об одном: как бы поскорее убраться подальше от Большого табло! Но для этого вовсе не нужна бутылка.

Его слова обожгли меня посильнее кофе – хотя и не так сильно, как вино. Возможно, я действительно не годился для Улицы Финансистов.

– Уезжай отсюда, – посоветовал Слэттери. – Езжай в провинцию. Помнишь, как выглядит зеленая травка?

Он показал на настенный календарь; с этого расстояния было похоже, что на нем изображено деревенское поле с пасущимися коровами. Впрочем, возможно, это были овцы. Состояние, в котором я пребывал, не позволяло отличать то, что ярко, от того, что прекрасно.

– Это овцы или коровы? – промямлил я.

– Это монахи – разуй глаза, пьяная ты башка.

– И правда…

Я рассмотрел сельскую идиллию: монахи предавались пасторальным занятиям. Может, там изображены и овцы. Судить о том было явно не мне.

– А почему монахи? – задал я вопрос.

Хозяин пожал плечами.

– Именно они делают вино «Кана 20–20».

Я содрогнулся и поспешно глотнул еще кофе.

– Кажется, оно не пошло мне впрок. Извини, я пролил немного в кладовке, сейчас приберусь.

– Пустяки, – махнул рукой Слэттери. – Я не подаю это вино посетителям, предлагаю только забулдыгам. Но местечко славное, сами они – добрые души, и, черт возьми, разве это не причина, а?

– О ком ты говоришь? – не понял я. – Об овцах или о монахах?

К тому моменту мутные оконца моей несчастной души расчистились настолько, что я смог разглядеть изображенную на календаре сцену. На заднем фоне, возвышаясь над работающими в винограднике монахами, на зеленом холме стояло кирпичное здание, а рядом – церковь.

– Похоже, славное местечко.

– Я был там, когда умерла моя жена, – сказал Слэттери. – У них есть комнаты для гостей – так, ничего особенного, просто койки, где можно отдохнуть. Таких мирных каникул за всю жизнь не припомню. Тебе должно понравиться. Хотя знаешь, возможно, винодельня сейчас не самое лучшее для тебя место.

– Слэттери, – заявил я, – даже в центре Бетти Форд[1] никто бы не прикоснулся к этому пойлу.

Хозяин бара улыбнулся, а я отпил еще кофе.

– Ну, – раздумывал он, – возможно, Кана действительно тебе подойдет.

– А это далеко от Уолл-стрит?

– Пара сотен миль, – сообщил Слэттери. – Немного не доезжая до канадской границы.

В Канаду я действительно не попал; неделя в гостином доме монастыря Каны растянулась на два года, а каникулы стали жизненным призванием.

Было приятно, распевая в то сентябрьское утро псалмы с другими монахами, ощущать себя так далеко от бренного мира, со всеми его потерями, приобретениями и абсолютным непониманием истины.

Когда, исполняя рутинные дела, я собирался выйти и посмотреть, как виноградники пережили ночные заморозки, аббат сделал объявление.

– Прежде чем вы приступите к своим делам, – сказал он, – прошу всех собраться в калефактории[2]. Мне нужно вам кое-что сказать.

Мы собрались за складными ломберными столиками: сдвинутые вместе, они напоминали великолепный флорентийский стол XV века – тот, который мы были вынуждены продать, чтобы на вырученные средства починить крышу.

Сидевший рядом брат Боб прошептал: «Еще одно объявление. Что он собирается продать на этот раз? Нас?»

Аббат встал перед нами – живое воплощение изнурения. Это был мужчина, которому давно перевалило за пятьдесят, грудь колесом; он говорил гулким баритоном и отличался сердечными манерами, вселявшими в нас долгими зимними месяцами бодрость духа; несомненно, именно эти качества и обеспечили ему титул легендарного капитана футбольной команды Святого Креста. Но тем утром, в бледных рассветных сумерках, обычно красное лицо нашего аббата казалось усталым и измученным. Постоянная необходимость отбиваться от кредиторов, наблюдая при этом, как монастырь в буквальном смысле разваливается на части, не могла не наложить на него отпечаток. В последнее время аббат нередко допускал ошибки, и кое-кто из старых монахов поговаривал, что отца настоятеля часто заставали бормочущим ругательства на латыни.