Алиса - Элейн Каннингем

Элейн Каннингем

Алиса

1. Незнакомец в подземке

Большинство мужчин, на мой взгляд, с большим опозданием осознают, что прожили жизнь почти понапрасну. Мы живем в процветающем обществе и наша цель — процветание. Некоторые путают процветание с богатством, но даже веками накопленное богатство, хранящееся в подземельях и сейфах, не обеспечит вам должного веса в обществе. Или — положения. Того самого положения, что само собой приобретается при покупке норковых манто, бриллиантов, «роллс-ройсов» и особняков за несколько сотен тысяч. Итак, девиз нашего общества — процветание. А вот о счастье говорить не принято. Даже вслух произнести, и то зазорно. Да и как определить, что такое счастье? Вот была у меня жена, которую я любил, твердо зная, что и она любит меня, и была четырехлетняя дочурка, которую мы оба любили, обожали, души в ней не чаяли. Обычное дело с четырехлетними дочурками. А ведь нашу природа ещё в придачу наградила синими глазами, золотистыми кудряшками, ангельским характером и той совершенно кукольной внешностью, от которой всегда тают родительские сердца и умиляются друзья. Словом, в нашем многострадальном мире горе и неурядицы обошли нашу семью стороной, но даже индульгенция от мук и страданий не смогла излечить мой недуг.

Болезнь же моя состояла в том, что у меня постепенно открывались глаза. Прозревал я медленно, день за днем, причем преимущественно по дороге домой с работы. А служил я чертежником-проектировщиком в преуспевающей архитектурной компании «Стерм и Яффи», расположенной на пересечении Сороковой улицы с Парк-авеню. Кроме меня в этой фирме трудились ещё человек сорок. Мое еженедельное жалованье составляло сто тридцать два доллара. Конечно, слесарем или плотником я зарабатывал бы куда больше, но выучился я на чертежника. Зато я носил чистые сорочки, а уходил с работы в пять часов вечера. Если меня не просили задержаться, что повторялось по меньшей мере пару раз в неделю.

Услышав, что нужно задержаться, я звонил жене в Телтон, штат Нью-Джерси, и говорил:

— Я чуть припозднюсь сегодня, милая. Нужно закончить одну срочную работу.

— Надолго?

— На часок-другой.

Бок о бок со мной трудился Фриц Мейсон, наши чертежные доски стояли совсем рядышком. Фриц был философом. Он любил приговаривать: «Люди вроде нас с тобой, Джонни, не живут, а прозябают». Не могу сказать, чтобы его слова считались верхом философской мысли, но я и сам чувствовал, что влачу достаточно жалкое существование. Пусть в этих словах не было вообще ничего оригинального, но каждый день, выходя из подземки на Сто шестьдесят восьмой улице, чтобы сесть на телтоновский автобус, я буквально печенкой ощущал это прозябание. Да, в тридцать пять лет от роду я впервые прозрел и осознал, что жизнь бренна, что никаких перспектив у меня нет, да и надеяться особенно не на что. Эти мысли въелись в меня, как ржавчина, завладев всем моим естеством. Фриц, прекрасно знавший, что со мной творится, как-то сказанул, что избавиться от этой напасти я смогу, только променяв её на другую напасть, и посоветовал связаться с какой-нибудь вечно голодной девчушкой, которыми так и кишит Нью-Йорк. Увы, в довершение всех моих бед мои заработки не позволяли мне связаться с кем бы то ни было.

Денек сегодня выдался ясный, свежий и не по-мартовскому погожий, на синем небе лишь местами кучерявились облака, и я уже заранее предвкушал, что прогуляюсь пешком до подземки и постараюсь добраться до Телтона ещё дотемна. Однако Джо Стерм, сын одного из владельцев нашей фирмы, подкинул мне работенку, с которой я управился только к шести. Фриц, вышедший на улицу вместе со мной, завязал разговор на тему о том, как выгодно быть сынком босса.

— Да, будь у меня такой папаша, я бы им показал, — мечтательно сказал он.

— Не трави понапрасну душу, — произнес я. — Чего нет, того нет.

— Увы, — вздохнул Фриц.

Он жил в Эймитивилле, на Лонг-Айленде, поэтому по вечерам после работы ездил на Пенсильванский вокзал.

— Кстати, не поторопись ты в свое время жениться, — сказал он, — положение ещё можно было бы исправить.

— Нет, Фриц, это вряд ли.

— А вот и нет.

Мы дошли до перекрестка и распрощались.

Фрицу предстояло пересечь Восьмую авеню, а я спустился в подземку. В четверть седьмого людей там набилось, как сельдей в бочке. Яблоку негде упасть. Я купил газету, протолкался к хвостовому вагону и потратил цент на жевательную резинку — больше ничего на цент не купишь. И вот тогда это и случилось. Невесть откуда взявшийся незнакомец повис на моей руке и жарко зашептал прямо в лицо — из его рта несло кислятиной и зловонием:

— Бога ради, помогите мне, мистер, мне плохо… Боже, как мне плохо…

В таких случаях любой нормальный человек машинально отвечает:

— Не приставайте ко мне, мистер. Посмотрите, сколько вокруг людей. Кто я вам? Я вас даже не знаю. Имейте совесть — отойдите.

Я уже открыл было рот, чтобы выпалить эту отповедь, но осекся — незнакомец вдруг напомнил мне моего отца. Да и на бродягу он ничуть не походил. Верно, он был без шляпы, но зато прекрасно одет. Нет, никак не бродяга. Ему и впрямь было плохо. Лет шестидесяти, может, немного старше, седовласый, голубоглазый — при иных обстоятельствах он выглядел бы милым и респектабельным старичком, но сейчас — его лицо было искажено гримасой боли и страха. В то самое мгновение, как незнакомец напомнил мне отца, мне вдруг стало стыдно и противно. Я дал себе зарок, что непременно помогу ему, пусть даже из-за этого и опоздаю домой часа на два-три. Как я мог поступить иначе, ведь остались во мне хоть крохи великодушия и человеколюбия.

Все эти мысли вихрем промелькнули у меня в голове. Платформа была набита битком. С противоположного перрона поезд уже отходил, а огни моего поезда, идущего из центра, уже показались из туннеля. Старичок повис на мне, заглянул куда-то мне через плечо, и вдруг боль на его лице сменилась нескрываемым ужасом. Охваченный смертельным страхом, он слепо отпрянул назад, споткнулся и свалился с платформы прямо под колеса поезда, который с грохотом въезжал на станцию. Машинист даже не успел сообразить, что случилось. В один миг старичок падал вниз, а буквально в следующую секунду его тело уже исчезло под накатывающейся махиной — вой, вырвавшийся из дюжин глоток невольных свидетелей был не менее ужасен, чем случившаяся трагедия.

Я слепо пробился через толпу дрожащих, причитающих, всхлипывающих и бессвязно лопочущих людей, которым наконец выдалось, о чем поговорить после скучного и бессмысленного, как и у меня, дня. Никому и в голову не пришло вспомнить про человека, которого ещё только что обнимал погибший; никто меня не окликнул; бегущие полицейские даже не взглянули в мою сторону, когда я вышел из метро на улицу. Они были лишь частью серого людского потока, устремившегося в подземку. Смерть перемещается быстрее звука; даже быстрее шепота.