Трудный Роман - Георгий Марчик

Георгий Марчик

Трудный Роман

Всего один день заняли формальности перевода в другую школу. «Ну и отлично», – поздравил себя Роман. Ему хотелось сбежать как можно скорей от всей этой пошлости, от осуждающих или снисходительных взглядов, от пустоты молчания, которая образовалась вокруг. Даже вчерашние друзья и те промолчали, когда он понес директору заявление с просьбой отчислить из «вверенной вам школы». А теперь до него из-за неплотно прикрытой двери донесся неуверенный голос завуча: «Может быть, все-таки оставим его?..» – «Нет, нет, нет! – буквально взмолился классный руководитель. – Не тот случай. Пусть уходит. Померьте мне, это будет лучше и для него самого».

Так закончился инцидент, взволновавший недавно всю школу. Десятиклассник и десятиклассница целовались в кабинете физики. Конечно, не ахти какое преступление. Но все-таки… Ученики посмеивались, учителя были смущены. Надо было принимать меры. Но какие? Решили не раздувать истории и ограничиться отеческим внушением провинившимся. Однако в ходе «серьезного разговора» десятиклассник с досадой бросил реплику, которая вызвала у десятиклассницы тяжелый нервный припадок: «У меня к ней никогда ничего не было. Целовался так, от нечего делать».

Десятиклассником этим и был Роман Гастев.

Он опередил всех, когда на следующий день принес заявление об уходе из школы. И никаких тебе пересудов, обсуждений, объяснений. Хотя нет, страшнее всего, пожалуй, было вновь встретиться с ее взглядом.

Ему казалось, стоит перейти в другую школу, как все тут же забудется. Оказывается, нет. Можно поменять школу. Но от себя не уйти.

Роман словно оцепенел за партой. Забыть… Забыть… Никогда ничего не было.

Как будто от этого действительно можно избавиться.

Вот если бы научиться управлять памятью! Ну хотя бы с помощью каких-нибудь химических реактивов. Или электроники. Выпил таблетку, нажал кнопку – пожалуйста. Все начисто забыто. Ну какое же подлое свойство у памяти – без конца подсовывать то, что хочешь забыть!

Она сама виновата. Должна была понимать, что все между ними только игра… Игра…

«Бу-бу-бу…» – монотонно отвечают у доски. Как томительно тянется время! Ладно. Что зря волноваться? В конце концов, все прошло. Все позади.

Нет, серьезно, настроились бы они с самого начала на одинаковый лад, – он уверен, все было бы по-другому. Роман помотал головой. Заметил на себе внимательный взгляд учителя, нахмурился. Отвернулся к окну. Серое небо. Черные деревья. Ветви и стволы словно обугленные. Его охватило острое чувство одиночества. Подавил вздох. Не хватало только оправдываться перед собой…

Все вокруг казалось нелепым. И этот старомодный учитель, похожий на шута горохового. И эти ученики, как будто нарисованные талантливым карикатуристом: великовозрастные младенцы, в серой мятой школьной униформе, разлохмаченные, с чернильными пятнами на пальцах, и манерные куклы с передниками и кружевными воротниками, и модными прическами. Все вызывало в нем протест, все казалось фальшивым, неискренним, жалким.

Двадцатый век – век деловых людей. Все куда-то торопятся. Скорей, скорей… И хуже всего, что ничего уже не исправить.

Словно бы подводя черту под прошлым, он провел по крышке парты ногтем глубокую борозду. Все кончено. К чему волнения? Усмехнулся. Вот так-то оно лучше.

Пройдет немного времени, и все опять будет так, словно ничего не было. И ветер снова надует паруса его жизни, как алые паруса легкокрылой бригантины. И на сердце станет безоблачно и легко. Надо жить, дышать всей грудью и ни о чем не задумываться.

Прозвенел звонок. На перемене в коридоре Роман отошел к окну и стал смотреть на улицу. Школа наполнялась гулом, но ему не было до этого никакого дела.

Как же у них тогда началось? Память тут же сработала. Она всегда услужливо подсовывает то, что не надо. Он бежал как сумасшедший по коридору, когда из-за поворота показалась она, и он уже не мог остановиться и с размаху налетел на нее, обхватил руками, и их обоих бросило к стенке, от которой они, как мячи, отлетели и шлепнулись на пол.

Перепугавшись на мгновение, они быстро пришли в себя и рассмеялись. Вот так сидели на полу и смотрели друг на друга, как очарованные болваны. Она ушибла коленку, и он помог ей встать.

Первый раз она пришла к нему домой за какой-то книжкой. Он небрежно указал на вешалку, и она, поднявшись на носки, долго зацепляла за крючок пальто. Платье задралось и слишком уж открыло ее ноги. Он проводил ее к свою комнату. Чтобы как-то скрыть замешательство, взял электрическую гитару и стал наигрывать блюзы. Она смотрела ему в лицо и смущенно, даже растерянно улыбалась.

Эта восторженная, тоненькая, порывистая девчонка как-то неожиданно вторглась в его жизнь, завладела его вниманием, что, впрочем, не мешало ему относиться к ней свысока. А у нее были такие ликующие, такие влюбленные глаза, что он не мог долго выносить ее взгляда.

Она как-то призналась, что до смерти боится мышей, и он подложил к ней тихонько своего хомячка. Тот начал взбираться на ее колени. Она в ужасе вскрикнула. Он смотрел на нее с интересом, как ботаник на пойманную бабочку. Обычно она немного, почти незаметно заикалась.

– Ты правда испугалась? – спросил он, посмеиваясь.

Молча кивнула. Шагнул к ней. Высокий. Насмешливый. Сильный. Наклонился. В больших немигающих зеленоватых глазах что-то пугающее.

– Ну? – спросил чужим голосом. – Что же ты молчишь, малышка?

Не отрываясь, как загипнотизированная, она смотрела в его глаза. Он положил ладони ей на плечи. Она не отстранила его, вся подалась вперед, словно только и ждала этого.

Он смотрел на нее все тем же немигающим взглядом. А она доверчиво улыбалась. В голове, в груди звенящая пустота, и сердце, кажется, парит в невесомости. И мысли, свободные от оков, несутся неведомо куда.

Да, все это было, и никуда от этого не денешься… Протянул ей свои крепкие руки, улыбнулся:

– Ну, давай дружить.

Хм, ничего такого не было… Но ведь сама бегала за ним… Из-за нее в голову, непрошеная, лезла всякая муть и чертовщина, от которой замирало сердце…

Резкий, оглушительный, как сигнал тревоги, звонок разрезал коридорный шум, погнал в классы.

Учительница литературы Мария Ивановна, или, как они ее здесь сокращенно называют, Марианна, зашла вместе со всеми. Ну, ну! Скажите, пожалуйста, какой демократизм! Роман с любопытством уставился на нее. Молодая, стройная, модная. Бросила па стол сумку. Еще никто не опомнился, уже требует:

– Табаков!

Но Табаков не торопится. Поднял удивлённые глаза, словно его отвлекли от важного дела:

– Что, Марианна?

– К доске. И быстрей – не тяни время.

– А я не тяну, Марианна, – говорит он и неторопливо выбирается из-за парты, подходит к доске. – Что отвечать, Марианна? – виновато спрашивает Табаков. Ничего себе паренек, симпатяга, среднего роста с приятным, располагающим лицом. Глаза у него серые, спокойные.

Марианна оборачивается к Табакову и в упор смотрит на него. Табаков хлопает глазами.

– Раннее творчество Горького, – быстро выговаривает учительница и отворачивается от ученика, понимая, что дальнейшее объяснение с ним в высшей степени бесполезно.

– Я понимаю, я понимаю, – поспешно говорит Табаков. – Эту тему вы задали подготовить самостоятельно. Да вот беда – не знаю, с чего начать.

– Костя, не тяни, ради бога, – нетерпеливо просит учительница. – Если не готов, садись…

– Хорошо, хорошо, – поспешно говорит Табаков каким-то приятным, мягким, успокаивающим голосом. – Я буду отвечать. Только можно не по учебнику, а от себя?

Марианна кивает, мгновенно успокаивается, садится на стул, закидывает ногу на ногу. Табаков начинает говорить. Узкая туфелька-лодочка Марианны качается в такт неторопливой, складной речи Табакова. Роман смотрит па туфлю-лодочку. Класс притих, заинтересованно внимает.

На лице Марианны улыбка. Но едва открыла рот, как Табаков протянул в ее сторону руку.

– Только не перебивайте, пожалуйста, Марианна. А то я сразу собьюсь.

Он называет ее Марианна, но никто, в том числе и она, на это не обращает внимания. Учительница кивает. Ее туфелька-лодочка, словно челнок в ткацком станке, задвигалась быстрее. Туда-сюда.

Наконец Табаков замолчал.

– Все? – сдержанно спросила она.

– Все, Марианна, – кивает он. – Извините, если что не так. Вы сами просите говорить, что думаешь.

– Конечно. – Марианна поднялась с места. На щеках ее легкий румянец. До чего же она красива! – Ты человек, а человек – это, это…

– Звучит гордо! – хором подсказывает класс.

– Да, да, именно гордо, – улыбается Марианна. – Надо всегда думать самостоятельно…

– Конечно, – удовлетворенно кивает Костя. – Мыслю – следовательно, существую.