Шла собака по роялю - Виктория Токарева

Виктория Токарева

Шла собака по роялю

* * *

Сидоров!

— Я?

— Ты, кто же ещё?

Сидоров медленно поднялся, на его лице остановилось недоумение и недоверчивое выражение.

— Иди к доске, — пригласил Евгений.

— Зачем?

— Отвечать урок.

— Так вы же меня вчера вызывали, поставили «удовлетворительно»…

Сидоров произнёс не «посредственно», а «удовлетворительно». Видимо, к своей тройке он относился с большой преданностью и уважением.

— Ну и что же, что вызывал, — строго сказал Евгений. — Меня и сегодня интересуют твои знания.

— А что здесь, кроме меня, никого больше нет, что ли?

— Поторгуйся ещё…

Сидоров отделился от своей парты и пошёл к доске, сильно сутулясь и кренясь на одну сторону.

Повернулся лицом к классу. Постоял, возведя глаза к потолку.

— Я слушаю, — красивым басом произнёс Евгений.

— "Узник". Пушкин. Нет… Пушкин. «Узник».

— Александр Сергеевич, — подсказал Евгений.

— Я знаю. — Сидоров отверг подсказку. — Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решёткой в сырой темнице…

— В темнице сырой, — поправил Евгений.

— Я так и говорю…

— Продолжай.

— Сижу за решёткой в темнице сырой. Вскормленный на воле орёл молодой.

— Вскормленный в неволе.

— Я так и говорю.

Евгений промолчал.

— Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решёткой в темнице сырой. Вскормленный, — Сидоров чуть споткнулся, соображая, где вскормленный, — в неволе орёл молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…

— Кто машет крылом?

— Товарищ.

— Какой товарищ?

— Ну, орёл…

— Правильно, — сказал Евгений. — Дальше.

— Вы все время перебиваете, я так не могу.

— Начни с начала.

— Александр Сергеич Пушкин. Стихотворение «Узник». Сижу за решёткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орёл молодой. Мой грустный товарищ, махая крылом…

Сидоров прочно замолчал.

— Ты выучил?

— Я учил.

— Выучил или нет? — спросил Евгений и в этот момент почувствовал, как его сильно стукнули по спине возле шеи.

Он повёл плечами и оглянулся.

…Не было ни класса, ни Сидорова.

Была комната с нежными сиреневато-розовыми обоями, мягкий, даже на глаз мягкий диван — такие стоят в гостиных у миллионеров. А посреди комнаты стояла Касьянова с сиреневой чёлкой, в сизых джинсах и в тельняшке.

— Ты где? — спросила Касьянова, её глаза цепко читали его лицо.

— На уроке, — сказал Евгений.

— Почему?

— Вчера Сидоров еле-еле двойку на тройку исправил. А сегодня я его опять спросил.

— Двойки, тройки… А я?

— И ты, — сказал Евгений, глядя в её тревожные глаза.

— Ты любишь меня?

— Да.

Евгений не мог представить себе, что Касья новой когда-то не было в его жизни или когда-нибудь не будет. Такое же чувство он испытывал к дочери: было невероятно, что шесть лет назад её не существовало в природе, и невероятно, что когда-нибудь, далеко после его жизни, окончится и её жизнь.

— Если ты любишь меня, тогда зачем мы каждый день расстаёмся?

— Но ведь мы каждый день встречаемся, — вывернулся Евгений, и она увидела, что он вывернулся.

Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по лицу читать все движения его души, и ей невозможно было соврать. Такое постоянное соглядатайство было даже неудобно.

— Что ты хочешь? — спросил Евгений.

— Я хочу твою жизнь. В обмен на свою.

— Я сказал: со временем.

— Ты говоришь «со временем» только для того, чтобы ничего не решать сейчас.

— Не изводи меня. Я устал.

Евгений затрепетал веками и прикрыл глаза для того, чтобы уйти из-под прицела её зрачков.

Она увидела его раздражение и трусоватость, и к горлу, как тошнота, подступила безысходность. Показалось, что вокруг сердца образовался вакуум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лопнет с характерным треском, как воздушный шар.

Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла из комнаты.

Евгений видел, как нетвёрдо она ступает и какой мальчишеский карман на её джинсах с картинкой и кнопками.

Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился за ней следом на кухню.

В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пускала. Она не хотела, чтобы ребёнок существовал в сутолоке, дышал микробами, и оставляла его на улице возле дверей. Он всегда оставался возле дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что мать не вернётся за ним, а уйдёт другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужаса и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит это гудящее одиночество. Что-то отдалённо похожее Евгений испытывал, когда подолгу оставался без Касьяновой.

Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.

Причин для страданий, как казалось Евгению, у неё не было, а страдала она по-настоящему. Он подошёл и погладил её по полосам. Гладил, как собака, округлым движением, и рука была как лапа — округлая и тяжёлая.

— Как мне убить тебя? — спросила Касьянова, доверчиво глядя ему в лицо.

— Отравить.

— Меня посадят в тюрьму, — не согласилась Касьянова.

— Тогда дай мне яд, я сам отравлюсь. Приду домой и отравлюсь.

— Ты струсишь. Или передумаешь. Я тебя знаю. Ты трусливый и нерешительный.

— И не жалко тебе меня? — обиделся Евгений.

— Нет. Не жалко.

— Почему?

— Потому что я надорвалась. Я все чаще ненавижу тебя.

Евгений смотрел на неё, приспустив ресницы. У него было возвышенное и вдохновенное выражение, будто он вышел в степь.

— Не веришь, — увидела Касьянова. — А зря.

Евгений отошёл к окну, стал смотреть на улицу.

Смеркалось. Снегу намело высоко. От автобуса к дому шла узкая протоптанная тропинка с высокими берегами. Идти по ней было неудобно, надо было ставить ногу одна перед другой, как канатоходец.

По тропинке пробирались люди, балансируя обеими руками. Им навстречу светили жёлтые окна, на каждого по окну.

От сиреневого снега, от жёлтых огней в доме напротив исходила нежность.

За спиной страдала Касьянова и хотела его отравить, и это тоже было очень нужно и хорошо.

…Когда Евгений прибежал в школу, уроки уже начались. Было торжественно тихо и гулко, как во храме.

Евгений стащил свою дублёнку отечественного пошива, повесил её в шкаф и в это время увидел директора школы Ларису Петровну. Дети сокращали её имя, как учреждение, звали Ларпет или фамильярно — Ларпетка.

Ларпетка вышла из кабинета, повернула ключ на два оборота и оставила его торчать в двери, а сама направилась в сторону раздевалки.

В тех случаях, когда Евгений опаздывал и встречал кого-то из коллег, он обычно делал два широких шага в сторону, шаг назад, оказывался между дверью и шкафом и ощущал спиной холод стены, крытой масляной краской.

Сегодня он проделал те же «па»: два шага в сторону, шаг назад, и ощутил спиной не холод стены, а тепло чьегото живота. Скосив глаза, он опознал Сидорова, который тоже опоздал и тоже прятался.

Ларпетка торопливо прошагала мимо, чёткая очередь её шагов прошила коридор. Евгений стоял, привалившись к Сидорову, ощущая на шее его дыхание, потом выглянул из укрытия. В коридоре было пусто и спокойно.

Евгений вышел из-за шкафа, одёрнул пиджак.

— Ты почему опаздываешь? — строго спросил он у Сидорова.

— Я ехал в троллейбусе, а он столкнулся с автобусом, и мне пришлось идти пешком, — ответил Сидоров, с преданностью глядя на своего учителя.

— На самом деле? — заинтересовался Евгений.

— Ну конечно…

— А кто виноват?

— Автобус виноват… Потому что троллейбус привязан к проводам, а автобус бегает как хочет.

Евгений неодобрительно покачал головой и двинулся по коридору к своему классу.

Сидоров шёл следом, чуть поодаль.

Когда подошли к двери, Евгений приостановился и попросил:

— Давай я войду первым, а ты немножко позже.

— А не спросите?

— Поторгуйся ещё…

Евгений вошёл в класс.

Дети, неровно и разнообразно стуча и громыхая, стали подниматься со своих мест.

— Садитесь! — махнул рукой Евгений, не дожидаясь, когда они встанут и выстроятся.

Ученики стали садиться, так же громыхая, двигая столами и стульями, и казалось — этому не будет конца. Евгений пережидал, стоя у стола, страстно мечтая о каникулах.

— Сочинение на свободную тему! — Он подошёл к доске, взял мел и стал писать поверх потёков.

1. Мой любимый герой.

— А мы уже писали «Мой любимый герой», — нежным голоском сообщила староста Кузнецова.

Евгений решил не настаивать на промахе. Взял сухую пыльную тряпку, стёр написанное. Подумал и написал:

«Что бы я делал, если бы у меня был миллион».

Медленно растворилась дверь, и появился Сидоров.